Власть — это когда вместо пушек и карательных экспедиций действуют обязательные распоряжения. Законы, указы, должностные инструкции и настоятельные просьбы. Ведь власть вовсе не каждый раз подкрепляет свои распоряжения ОМОНом (в государстве) или подзатыльником (в семье). Либо же начальственным разносом с угрозой увольнения или семейным скандалом с угрозой взять чемодан и уйти. Нет, разумеется. Там, где сложились отношения власти, там бить кулаком в лицо или по столу уже не надо. Сила становится мягкой.
В Китае собираются начать масштабную цензуру интернета. Не так, как делается в нашем либеральном отечестве, где на нехороших блогеров время от времени подают в суд, а гораздо решительнее и жёстче. Предстоит реорганизовать весь китайский фрагмент интернета в интересах политики КПК. Речь идёт о вторжении в святая святых, в самое идейно-технологическое сердце интернета — в поисковые машины. Чтоб китайский юзер случайно не нашёл чего-то ненужного. О чём ему знать не положено.
Задача нелёгкая, но, судя по всему, выполнимая. Такая вот диалектика: любая технология несёт в себе отрицание себя самой. Не сомневаюсь, что можно написать программу, которая ограничивает поиски. Ещё одну, которая преобразует неправильное в правильное, — например, Всеобщую декларацию прав человека в революционно-тоталитарный цитатник. А также программу, которая будет ломать компьютеры непослушных юзеров, пытающихся вручную набивать крамольные слова. В общем, свобода (интернета) — это рабство (под игом программы).
Страх перед интернетом — это страх перед «мягкой силой». Перед силой слов, сравнений, убеждений, доказательств и примеров. Сейчас это модная тема.
Хотя «мягкая сила» не вчера появилась, конечно же. Взять тех же китайцев. Мне рассказывали такую поучительную и страшноватую историю. Когда в Китае произошла коммунистическая революция, председатель Мао провёл земельную реформу. Землю отняли у тамошних помещиков (ну то есть у богатых землевладельцев) и раздали её крестьянам. Вернее, хотели раздать. А крестьяне землю не брали. Потому что по китайской традиции земля принадлежит тому, кому она уже принадлежит. У всякой вещи есть хозяин. А чужое брать нехорошо, нельзя. Даже если рядом стоит солдат с винтовкой и говорит «бери». Впрочем, и солдат тоже не очень-то колол штыком непокорного крестьянина, потому что сам был крестьянином и правила знал. Итак, чужое брать нельзя, а что же тогда можно? Можно брать ничейное. Выморочное имущество, говоря юридическим языком. То есть имущество, хозяева которого умерли — все, включая возможных наследников. Поэтому владельцев данной земли привозили в данную деревню и на глазах крестьян расстреливали. Всех, включая малых несмышлёных детей, которые в гробу видали эту землю, дали бы пожить на свете, честное слово. Но нет. По традиции эти малые несмышлёные дети были законными наследниками данного земельного участка, и поэтому крестьяне его отказывались брать в собственность (хоть в личную, хоть в кооперативно-колхозную). И действительно, разве можно брать себе надел земли, когда его законный хозяин вот он, в пелёночке попискивает? Вот если его приколоть штыком — тогда другое дело.
Интересно, что столь серьёзное отношение к чужой собственности запросто уживается с очень лёгким отношением к чужой жизни. В нашей культуре «не укради» и «не убий» соседствуют, в других культурах, наверное, дело обстоит несколько иначе. Но это к слову. Хотя поразмыслить об этом полезно.
Могут возразить — это не «мягкая сила», а традиционные ценности. Но всё-таки ценности же, а не прямое насилие! Да и традиция, наверное, является самой мягкой (а потому и самой повелительной) из всех вроде бы ненасильственных способов принуждения.
Что говорил Гаврила Пушкин Петру Басманову в «Борисе Годунове», уговаривая его изменить присяге? Вот что:
«Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным.
Димитрия ты помнишь торжество
И мирные его завоеванья,
Когда везде без выстрела ему
Послушные сдавались города,
А воевод упрямых чернь вязала?»
Вот она, мягкая сила в действии. Басманов счёл доводы убедительными и перешёл на сторону самозванца, но весь проект оказался неудачным. Другая мягкая сила оказалась сильнее. Возможно, потому, что была ещё мягче. Традиция «своего царя» победила все обещания, которые раздавал царь-пришелец с романтически-туманной биографией. Тень Грозного, видите ли, его усыновила! Возможно, если бы самозванец вовремя отмежевался от поляков и провёл некое подобие Земского собора, у него бы всё получилось.
В любом случае ясно, что одного насилия недостаточно для достижения цели. К тому же насилие — это слишком накладно.
Мишель Фуко сказал, что политика — это продолжение войны иными средствами. Мягкими, бескровными, но столь же эффективными. На первый взгляд кажется, что он перефразировал Карла фон Клаузевица, автора знаменитого афоризма «Война — это продолжение политики иными средствами». Однако если копнуть чуть глубже, то получится, что Фуко вернулся к первоначальному старинному тезису. Потому что Клаузевиц на самом деле переиначил Томаса Гоббса, автора теории общественного договора. По Гоббсу, сначала общество находилось в состоянии «войны всех против всех». Но потом, чтобы избежать постоянного кровопролития, люди изобрели политику. Изобрели некую мягкую силу, которая позволяет избавиться от ежедневного и повсеместного жёсткого насилия. Отдали ей частицу собственной свободы в обмен на гарантии безопасности и порядка. Разумеется, слово «изобрели» не следует понимать слишком буквально — что, дескать, люди действительно устали от повсеместного разбоя, сели в кружок и стали думать, что делать, и написали сами для себя законы, и выбрали сами себе начальство. Такой своего рода лабораторный способ формирования политики имел место, пожалуй, только в Америке XVII—XVIII веков (см. Дэниел Бурстин. Американцы: Колониальный опыт. М.: Прогресс, 1993). В остальных случаях это, как говорится, складывалось исторически, то есть долго и негладко. Однако в итоге почти везде (и в государствах, и в мировой политике, и в повседневных отношениях людей) вместо «твёрдой силы» действует «мягкая». Собственно, самый распространённый вариант мягкой силы — это власть.
Да, да, не удивляйтесь. Власть — это когда вместо пушек и карательных экспедиций действуют обязательные распоряжения. Законы, указы, должностные инструкции и настоятельные просьбы. Ведь власть вовсе не каждый раз подкрепляет свои распоряжения ОМОНом (в государстве) или подзатыльником (в семье). Либо же начальственным разносом с угрозой увольнения или семейным скандалом с угрозой взять чемодан и уйти. Нет, разумеется. Там, где сложились отношения власти, там бить кулаком в лицо или по столу уже не надо. Сила становится мягкой.
Проще всего подумать, что речь идёт об условных рефлексах. Власть дрессирует гражданина, учитель — ученика, папа с мамой — сына с дочкой. Отчасти, конечно, так. Кроме того, действует мощный и глубоко залегающий психологический механизм подчинённости, покорности, мазохистского удовольствия. Люди склоняются перед диктаторами не потому, что условно-рефлекторно боятся наказания, а по причине искренней любви к грубой и унижающей силе. Она, эта любовь, возникает в самом раннем возрасте, и у многих так никогда и не проходит.
Однако нельзя всё сводить к культурной традиции, к усвоенным стереотипам и бессознательным конфликтам, хотя эти факторы очень сильны. У поведения людей есть и рациональные мотивы, конечно же. Их немного, но они не так уж слабы. Голос разума негромок, писал Фрейд, но он всё-таки звучит, а в развитых обществах довольно отчётливо. Чем развитее общество, тем сильнее оно прислушивается к голосу разума. Люди поддаются на убеждения, сравнивают и сопоставляют, рассуждают и ищут лучшего. Ищут материального и душевного комфорта, ищут разнообразную выгоду.
Потому что затверженные стереотипы слабеют, детские комплексы проходят, да и самая крепкая традиция (пусть ей две тысячи лет, как в Китае) тоже изменяется. Нельзя создавать высокотехнологичную продукцию и падать ниц перед мандаринами. То есть, конечно, в теории можно, и кому-то очень хочется, чтобы было так. Но на практике не получается. Либо одно, либо другое. Там, где хай-тек составляет основу экономического развития, мандаринам придётся отойти в сторонку. Цензура интернета, технически выполнимая, бесперспективна политически. Самая сильная технология власти — это обращение к разуму, к интересам, к предпочтениям людей. И нет ничего слабее жёстких запретов.
Читать @chaskor |