Детали последнего года жизни позволяют хотя бы немного приблизиться к тайне вечно неготовых, блуждающих текстов Кафки, воплощающих апофеоз незавершенности.
Имя Доры Диамант известно русскоязычным читателям прежде всего по биографиям Франца Кафки, написанным Максом Бродом и Клодом Давидом. Каждый из биографов посвятил по одной главе этой женщине, с которой писатель прожил последний год своей жизни.
Однако сведений, которые содержатся в этих главах, недостаточно для того, чтобы получить серьезное представление как о личности Доры Диамант, так и о последних месяцах жизни Кафки.
Этот пробел отчасти оказался заполнен переведенной в этом году на русский язык биографией Доры, написанной ее однофамилицей. Кэти Диамант — автор сетевого проекта.
Однако, как это нередко случается при чтении биографических заметок о том или ином писателе и его близких, встает вопрос, содействуют ли они осмыслению художественных текстов или, наоборот, мешают ему.
В случае Кэти Диамант этот вопрос оказывается вдвойне актуальным, ведь ее работу едва ли можно классифицировать как серьезное исследование, скорее книга подпадает под определение беллетризированной биографии формата «ЖЗЛ».
Сторожевая башня
Собственно говоря, настораживают уже само название «Последняя любовь Кафки» и подзаголовок «Тайна Доры Диамант», больше подходящие для бульварного бестселлера, чем для заглавия работы, имеющей прямое отношение к жизни и творчеству одного из самых сложных писателей ХХ столетия.
Разумеется, выбор данной жанровой парадигмы влечет за собой все предсказуемые в подобных случаях недостатки, которых, увы, оказывается больше, чем достоинств.
Так, в книге упоминаются и цитируются многие тексты самого Кафки, а также исследователей его творчества, но, конечно, нет даже намека на сноски. А судя по тому, что в тех редких случаях, когда автор посчитал нужным назвать даты написания того или иного текста, наблюдается ощутимая путаница, можно сделать вывод, что исследование как минимум не лишено многочисленных помарок и неточностей.
Эти проблемы лишь частично устранены комментариями переводчиков (Людмилы Володарской и Константина Лукьяненко), но и здесь возникает ряд вопросов.
Большинство текстов Кафки цитируются в привычных для русскоязычного читателя переводах (С. Апта, Е. Кацевой, В. Станевич), однако выдержки из писем и записных тетрадей приводятся безо всяких ссылок на переводы.
Существенные разночтения с привычными (и, безусловно, внушающими большее доверие) версиями позволяют сделать вывод о том, что эти тексты переводились не с немецкого, а с английского.
Это кажется странным, ведь и письма, и «тетради ин-октаво» давно переведены на русский с языка оригинала и вовсе не являются библиографической редкостью.
Все эти небрежности приводят к тому, что некоторые базисные категории философии Кафки употребляются в нескольких вариантах, и складывается впечатление, что двое переводчиков плохо договорились о дефинициях.
Так, например, предельно важное для художественного универсума Кафки понятие «несокрушимое» появляется на страницах книги и в другом, менее притязательном обличии «неразрушимого».
Подобные разночтения, несомненно, в большей степени отдаляют нас от понимания текстов Кафки, чем приближают к нему.
Стиль этой книги отличает тяга к отвлеченным нарративным вкраплениям, призванным, по-видимому, описать приметы времени и обрисовать атмосферу жизни Франца и Доры.
Но, исполненные в примитивно-публицистической манере и не лишенные идеологической фразеологии, эти пассажи едва ли выполняют поставленную задачу, а скорее уплотняют мифологическую оболочку, и без того много лет окружавшую фигуру Кафки.
В какой-то момент эти многочисленные авторские фантазии начинают вызывать не только легкую зевоту, но и вполне ощутимое раздражение.
Действительно, необходимо запастись недюжинным терпением, чтобы выносить бесконечные зачины вроде «утром в Пасху облака рассеялись» или «Чехословакия утвердилась как новая демократическая нация, и ее историческая столица Прага грелась в лучах летнего солнца».
Можно с уверенностью заметить, что в содержательном плане книга ничего бы не потеряла без этой безвкусной патетики.
Ветка Палестины
Кроме того, в работе Кэти Диамант (как и в книге Макса Брода) прослеживается тенденция к приданию теме Палестины значения едва ли не магистрального мотива в жизни и творчестве Кафки, мучительно искавшего воссоединения «со своими еврейскими корнями».
Но если судить по его дневникам и письмам в последние годы жизни, тема эмиграции евреев в Палестину хоть и обрела для писателя большее значение, чем прежде, но вряд ли можно вести речь о том, что она затмила все остальные его размышления.
И едва ли дневниковая запись Кафки от 1914 года, гласящая: «Что у меня общего с евреями? У меня даже с самим собой мало общего…», полностью утратила свой смысл в 20-е годы.
Выводы Кэти Диамант во многом укладываются в привычную «иудаистскую» трактовку текстов Кафки, в свое время благословленную Гершомом Шолемом, рекомендовавшим «любое исследование о Кафке выводить из книги Иова».
Подобное сведение проблематики текстов Кафки исключительно к поиску степени восприятия им иудейской религиозной мистики кажется не меньшим мифом, чем полное игнорирование художественных отсылок к традиции иудаизма.
Значительным аргументом в этой области может служить и приводимый в рассматриваемой работе факт: несмотря на сильный интерес Кафки к иудаизму, проявившийся в последний год жизни писателя, впоследствии во всех своих интервью Дора отрицательно отвечала на вопрос, верил ли он в Бога.
Заваривая чай
Стоит отметить, что наиболее интересной частью книги, конечно, являются именно вкрапления из дневников и интервью Доры Диамант.
Приходится снова обратить внимание на отсутствие ссылок на источники, но, не имея возможности ознакомиться с оригиналами, приходится довольствоваться их фрагментами и пересказом.
Кажется абсурдом, что исследователь творчества Кафки, вероятно, руководствуясь коммерческим интересом, издает популяризированный биографический очерк вместо того, чтобы опубликовать сами дневниковые записи и интервью Доры Диамант и снабдить их подробными комментариями.
Но тем не менее из этого текста действительно можно выделить ряд любопытных фактов, прежде мало известных русскоязычным читателям.
Так, например, кажется ошеломительным, что Дора «ничего не слышала о романе «Процесс» до его выхода в свет. Франц никогда не упоминал о нем в разговорах с ней», хотя они посвящали уйму времени совместному разбору более поздних произведений Кафки, в последний год жизни уделявшего много времени переговорам о публикации собственных книг.
А когда Кафка смотрел на то, как Дора сжигала имевшуюся у нее часть его текстов, он уверял, что это осуществляется прежде всего для «освобождения» от прошлого, без которого сама возможность писать новые тексты оказывалась исключена.
Другим весьма интересным эпизодом жизни Кафки является история о написанных им (и, увы, не обнаруженных впоследствии) письмах от имени игрушки-куклы, адресованных некоей потерявшей ее девочке, случайно встреченной писателем в парке.
По словам Доры, он уделял написанию этих писем не меньше внимания, чем работе над собственными новеллами. Любопытным представляется и тот факт, что сама Дора после публикации книги Макса Брода о Кафке начала поддерживать созданный им миф о ее возрасте, сделавший ее моложе на шесть лет.
В книге содержится немало подробностей, характеризующих бытовое поведение Кафки и отчасти облегчающих понимание некоторых ключевых особенностей его прозы.
Нервозность по отношению к телефонным звонкам, и неприязнь буржуазного образа жизни, и одновременно предельная тщательность в любых домашних мелочах.
Похоже, что «бесконечные приготовления» отличали и повседневное поведение Кафки, уделявшего уйму времени даже завариванию чая и в результате не успевавшего накрыть на стол до прихода гостей.
Пожалуй, даже дневники Кафки полностью не открыли этот «бытовой» пласт закона неполноты, которому писатель бессознательно (?) подчинил свою жизнь и творчество.
И хочется верить, что эти детали позволяют немного приблизиться к тайне этих вечно неготовых, блуждающих в пространстве литературы текстов Кафки, воплощающих апофеоз незавершенности.
Но в то же время это проклятие незавершенности повисает и над читателем, которому остается лишь гадать, есть ли у него хоть какой-то шанс не то что «понять Кафку», но хотя бы взглянуть на проблемы, к осмыслению которых оказывается возможным приблизиться через опыт Кафки.
Ведь плотный туман мифологии, окруживший его тексты и неминуемо сгущающийся с каждым новым беллетризированным исследованием, делает смысл всё менее досягаемым.
«Чем пристальнее К. всматривался туда, тем меньше он видел и тем глубже всё тонуло в темноте».
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Исаак Эммануилович Бабель: как не умертвить текст.
5 правил работы с текстом. - Мошенники вместо бизнесменов.
Предприимчивость в русской классике. - Как Жан-Поль Сартр принял мескалин и его многие годы преследовал гигантский краб.
Галлюцинации Сартра и страх не отличить реальность от иллюзии. - Микротренды, которые меняют нашу реальность.
Отрывок из книги «Микротренды, меняющие мир прямо сейчас» издательства «Альпина Паблишер». - Свести счеты .
Сколько тратили герои классической русской литературы . - «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!».
Антон Чехов о себе, соитии с музами и катании на лодках. - Семейный роман.
Личная жизнь Бориса Пастернака. - Эшафот для Фриды.
Преследования Ремарка и его сестры. - Исторический детектив.
Из-за чего убили поэта и дипломата Александра Грибоедова. - Ой, Артур!
В старой средневековой книге нашелся новый вариант одной из историй о короле Артуре.
