Курорт с дешёвой выпивкой, девизом которого является многократно пропетые и инсценированные жрачка, выпивка, бокс и секс, сначала растёт как на дрожжах, но потом в преддверии урагана впадает в кризис.
И опера редко исполняемая, и театр молодой, всего 12 лет назад созданный. Но коллектив с амбициями, оттого и пригласивший директором одного из лучших оперных продюсеров мира.
Жерар Мортье, долгое время руководивший Парижской оперой и Зальцбургским фестивалем, для собственного дебюта в Мадриде выбрал самую что ни на есть модернистскую редкость — антиутопическую оперу на либретто Бертольта Брехта про город дьявола, в котором бал правят деньги.
Премьеру показали меньше года назад, так что можно сказать, что в Большой театр с пылу с жару привезли совершенно свежий спектакль, на радость зрителям, оказавшийся самым что ни на есть высоким образцом сценического искусства.
В прошлом сезоне Большой возил в Мадрид «Евгения Онегина», один из своих лучших спектаклей, поставленных Дмитрием Черняковым (на пресс-конференции Мортье говорил о рифме, возникающей между черняковским «Воццеком» и нынешними «Махагони»); в рамках Года Россия — Испания пришла пора ответных гастролей. Что ж, достойное открытие театральной осени.
Всемирная паутина
Некоторые номера «Махагони» напоминают зонги из более популярной «Трёхгрошовой оперы», идущей в МХТ по соседству.
Структура двух опусов Вайля — Брехта немного похожа: внутри массовых сцен зарождается и вызревает история конкретных людей. Но в основе действия всё-таки не отдельные персонажи, но история города Махагони («Паутина»), основанного тремя проходимцами и олицетворяющего многократно преувеличенные грехи общества потребления.
Курорт с дешёвой выпивкой, девизом которого является многократно пропетые и инсценированные жрачка, выпивка, бокс и секс, сначала растёт как на дрожжах, но потом в преддверии урагана впадает в кризис.
Торнадо, однако, проходит мимо, из-за чего жители Махагони впадают в окончательный и беспробудный разврат, вызывающий появление Бога, который пытается судить махагонцев, олицетворяющих кризис нынешней цивилизации. Но, кажется, получается у него это не очень хорошо.
Постановку оперы поручили двум барселонским чудодеям — Алексу Олье и Карлушу Падриссе (начинавшим уличными представлениями и доросшими до сотрудничества с крупнейшими театрами мира — так, В. Гергиев приглашал их на постановку «Троянцев» Берлиоза), превратившим общество изобилия в огромную свалку, занявшую всю сцену.
Мусор этот, перекатывающийся точно надутый матрац с водной основой, выглядит не только крайне эффектно (напоминая горы старой одежды в одной из самых монументальных инсталляций Болтански), но и актуально — тема отходов уже давно и бесповоротно стала для современного искусства одной из самых главных.
Метафора отработанных материалов (человеческих жизней, культурных смыслов) вышла более чем наглядной — спектакль начинается копошением мусора в предрассветном мраке, когда из тряпичных куч выползают сонмы странных существ.
Затем, когда Махогони набирает обороты, кучи эти прикроют зелёным ковролином, который «смоет» в предвкушении урагана; затем, уже во втором акте, кучи эти заметно подрастут, окрасившись багровой и багряной подсветкой, начиная напоминать изъеденный коростой инопланетный ландшафт, лунный или же марсианский.
В финале, залитом зловеще-кровавым алым, едва ли не ощутимым на вкус, цветом, все эти могильные холмы заполняются толпами с транспарантами, к примеру требующими узаконить беспредел или же дать свободу олигархам.
Самый большой транспарант здесь будет восхвалять всё тот же мусор…
Добро пожаловать в ад
Понятно, что Вайль и Брехт, сочинившие в 1930 году этот набор отдельных сцен, распадающихся на автономные зонги, соединившие эстетику кабаре и экспрессионизма, классической оперы и мюзикла, имели в виду что-то своё — загнивание империализма, который совсем уже скоро сгниёт заживо, а затем будет сметён очистительным (коммунистическим) ураганом.
Однако вечность спустя спектакль этот, несмотря на сюрреализм подачи и абсурдность диалогов, с фронтальными апофеозами в духе ранней Таганки и кумачовыми, а также чёрными полотнищами лозунгов в конце света, воспринимается эпилогом не столько капитализму, сколько всей западной цивилизации (закату проекта Просвещения).
Разумеется, испанцы поют и пляшут про что-то своё, сугубо мадридское (ведь свобода нужна олигархам не только в России), но прямолинейная аллегория Брехта устроена таким способом, что мир Махагони воспринимается как скол всего сиюминутного.
И если представление идёт в Большом театре, то Махагони оборачивается Москвой, где всех точно так же интересуют только деньги и ничего, кроме денег. Как история урагана «Айрин», ну вот только что пронёсшегося над Америкой.
Тем более что немецкий оригинал в Мадриде заменили более интернациональным английским, что, с одной стороны, ещё сильнее сместило синкопированную, скачущую, джазово острую (терпкую) оперу в сторону мюзикла, а с другой, добавило лишней актуальности — ведь именно английский язык становится знаком сначала повсеместного глобализма, а затем и тотальности мирового кризиса.
Ад — это рай
Придуман и поставлен «Махагони» изысканно и изобретательно — оркестр, ведомый Теодором Курентзисом, пожалуй, лучшим в нынешней России дирижёром, играет партитуру Вайля филигранно, слегка впадая в увертюре и симфонических антрактах в правильную, шостаковскую язвительность (ну как же, сатира ж), затем добавляя джазу гаванской гитарой, дисциплинированными духовыми, из-под толщи которых то и дело пробиваются крайне деликатные смычковые.
Таким же деликатным оказывается хор «Интермеццо», составляющий главный махагонский электорат, а также всю эту ползающую по сцене и копошащуюся в отбросах нечисть непонятного и неприятного происхождения.
Сцены махагонской жизни расцвечены в прямом и переносном смысле: важной составляющей постановки оказывается цвето-световая партитура Урса Шёнбаума, добавляющая происходящему то инопланетной опустошённости, а то босхианской (известно же, что лучший Босх висит именно в Прадо) инфернальности.
Без суеты и сугубо по делу барселонские режиссёры из группы La Fura dels Baus сочинили каскад остроумных и ярких сцен-аттракционов, призванных смягчить и облагородить туповатые брехтовские месседжи, насытить выхолощенную аллегоричность хоть каким-то эмоциональным наполнением.
Между прочим, эмоции — это тоже мусор; вот почему горы тряпья нарастают от сцены к сцене; финальную мизансцену обрывают потоки нового тряпья, начинающие сыпаться из-под колосников.
Совсем как снег в сцене дуэли из «Евгения Онегина» или же в инсталляции Болтански, соединяя таким образом оперную традицию и инсталляционное новаторство.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Краткая история отечественного кино: от 1953 до 1991.
От праздничной комедии до темы афганской войны. - А был ли призрак? .
- Погибшие, но милые созданья.
Как продавали любовь в русской классике. - 10 незаконченных романов зарубежных писателей XX века.
«Последний магнат», «Замок», «Первый человек» и другие недописанные книги классиков мировой литературы. - Со страниц произведений в визуальный мир.
6 лучших зарубежных экранизаций отечественной классики. - Царь Борис.
К юбилею пианиста Бориса Березовского. - «Люди стояли под дождем и слушали музыку».
В Татарстане завершился фестиваль пианиста Бориса Березовского «Летние вечера в Елабуге». - МАМТ снял ролик о закулисье оперы.
- Седина в бороду.
Юные музы немолодых классиков русской литературы. - «Есенин бы писал ночью и пьяным, а утром с удивлением перечитывал».
Если бы классики пользовались социальной сетью.
