«Русский Букер» любит удивлять. И смешить. Травяной сбор «Щас как удивим!» и травяной сбор «Щас как насмешим!» здесь любят заваривать в одном чайнике, и вкус получается всякий раз на любителя. Не говоря уж об аромате.
Литературная премия «Русский Букер» обнародовала шорт-лист. Как всегда в последние годы, это событие совпало по времени с объявлением нового нобелевского лауреата по литературе.
И на сей раз стокгольмские академики подложили своим московским товарищам (а точнее, московско-питерско-пермским товарищам и товаркам) изрядную свинью.
Потому что в течение всех нулевых (это уж как минимум) не успевали мы толком ужаснуться очередному букеровскому выбору, как имя свежеиспечённого нобелевского лауреата самым наглядным образом демонстрировало нам разницу между ужасом-ужасом (стокгольмским) и просто ужасом (московским).
«И эти-то люди запрещают нам ковыряться в носу!» — фактически отвечали своим непримиримым оппонентам идеологи и практики «Русского Букера», правда, произнося вслух нечто куда более душегрейное, а то и духоподъёмное.
Да ведь и впрямь, что такое хотя бы Елена Чижова (прошлогодняя лауреатка «Русского Букера») по сравнению с Гертой Мюллер? Гюстав Флобер!
Елизаров актуальнее Леклезио.
Иличевский монументальнее Дорис Лессинг.
И так далее.
Но на сей раз нобелевским лауреатом стал для разнообразия воистину выдающийся писатель (и к тому же всемирно знаменитый), а это означает, что оргкомитет и жюри «Русского Букера» автоматически лишились всегдашней отмазки и предстали перед критически настроенным Хамом (образ сугубо собирательный) в воистину библейской наготе.
Однако обойдёмся без — опять-таки библейского — надругательства.
Попробуем понять, что у этих милых людей — литературовед Марина Абашева, критик Мария Ремизова, режиссёр и сценарист Вадим Абдрашитов, прозаики Валерий Попов и Руслан Киреев (председатель) — на уме.
Об отсеянных Михаиле Гиголашвили и Викторе Пелевине (а также о многих других достойных претендентах на премию) не написал только ленивый. Согласимся, но повторять за другими не будем.
«Не важно, кто уехал, а важно, кто остался», — написал о массовой эмиграции 1970-х шестидесятипятилетний ныне питерский стихотворец, первым в своём поколении поменявший еврейскую фамилию на русскую.
Так кто же остался в конкурсе «Русского Букера»?
Кто вошёл в шорт-лист?
Напомним этот сакраментальный список:
- 1. Олег Зайончковский. «Счастье возможно»
2. Андрей Иванов. «Путешествие Ханумана на Лолланд»
3. Елена Колядина. «Цветочный крест»
4. Мариам Петросян. «Дом, в котором»
5. Герман Садулаев. «Шалинский рейд»
6. Маргарита Хемлин. «Клоцвог»
Первое, что бросается в глаза (и что на сей раз, впрочем, уже тоже отмечено другими), — известная заигранность ряда произведений и имён.
Так, № 2 и № 4 (в обратном порядке) стали двумя главными лауреатами «Русской премии». № 1 и № 5 входят в шорт-лист «Большой книги» (в который год назад входил и № 4). О лонг-листах и говорить нечего... Одним словом, продолжается литературная кадриль, подробно описанная мною ещё весной в колонке «Кошерная курочка».
Там же сделаны и предварительные выводы:
Необходимо, на мой взгляд, обратиться к фестивальной практике мирового кинематографа. Ни один фильм, включённый в конкурсную программу фестиваля класса «А» (и части фестивалей класса «Б»), к конкурсному показу на других фестивалях класса «А» (и части фестивалей класса «Б») уже не допускается. Режиссёр и продюсер сами решают, куда им выгодней — в Берлин, в Москву (случай сугубо теоретический) или в Канны; но так, чтобы и туда, и сюда, и ещё вот туда — нет уж, извините!
Сегодня эту точку зрения разделяют уже многие. Скажем, слово в слово повторила моё предложение к совокупным участникам премиального процесса Светлана Василенко (у себя в ЖЖ). Ей же принадлежит и удачная метафора: «А то как-то совсем неинтересно хлебать прокисшие за год литературные щи».
На ту же волну — может быть, не столь радикально — настроен и Андрей Немзер: «Негоже вроде бы в мае ездить с апрельским проездным билетом. Толкотня наших множащихся премий, каждая из которых щеголяет собственным регламентом, не всегда (мягко говоря) споспешествует установлению контакта меж писателем и читателем. Меж тем как именно это (а не осыпание авторов золотым дождём) главная задача любой осмысленной премии».
Сегодня я бы только уточнил «фестивальную» мысль таким образом: попадание произведения в шорт-лист одной из трёх, условно говоря, главных премий («Большая книга», «Русский Букер», «Нацбест»), а в отдельных случаях — присуждение премии «второго ряда», должно автоматически выводить его из игры в двух других методом невключения в лонг-лист или в вынужденной ситуации методом исключения из уже вроде бы сформированного лонг-листа (премиальные циклы частично пересекаются).
Потому что именно попав в шорт-лист одной из трёх главных премий (или победив в одной из второстепенных), произведение оказывается в центре критического и не в последнюю очередь читательского внимания.
Строго говоря, читательский интерес возникает в четырёх ситуациях:
1) сразу по выходе книги (имя автора, агрессивная рекламная поддержка, внимание прессы, качество книги, привходящие обстоятельства);
2) при попадании в шорт-лист одной из престижных премий;
3) в случае опять-таки престижного лауреатства;
4) при удачной экранизации или хотя бы не совсем провальной телеэкранизации.
Ключевой момент (и вместе с тем болевая точка) — вхождение в шорт-лист. Здесь и необходимо «хирургическое вмешательство» в общепремиальный процесс.
Право выступки возьмёт на себя «Нацбест». Его одиннадцатый цикл начнётся 1 февраля; соответствующие изменения в регламент ещё не внесены и, строго говоря, даже не согласованы, и всё же я заранее предупреждаю и предостерегаю номинаторов-2011: не удивляйтесь, если, прономинировав финалистов «Русского Букера» и «Большой книги», вы потом не обнаружите этих произведений в лонг-листе «Национального бестселлера».
Думайте! Ищите! At last but not at least читайте то, чего до вас не прочёл ещё никто!
(Это призыв к номинаторам и, понятно, не только к «нацбестовским».)
А насчёт прокисших щей и просроченного проездного удачно выразились коллеги Василенко и Немзер.
Уточню только, что год и месяц выпуска той или иной книги на вкус самих щей не влияют. Бывают же, например, щи суточные. Когда подадут, тогда и подадут. Главное, не есть их по второму (третьему, четвёртому) разу.
Возвращаемся к шорт-листу «Русского Букера».
У него две особенности:
- 1) Он заточен (по-видимому, сознательно) под победу конкретного кандидата;
2) Он в высшей степени концептуален (хотя вот это получилось, скорее всего, нечаянно).
Концептуальность нынешнего шорт-листа уже подметили, однако определили её ошибочно — как политкорректность: мол, если каждой твари по паре в ковчег букеровского шорт-листа не влезает, то хотя бы по одному экземпляру — всенепременно!
Однако концепция тут другая: в ковчег попали представители не всех видов, а исключительно видов вымирающих (если уже не вымерших).
Перед нами не столько шорт-лист, сколько нечаянно сложившаяся Красная книга.
Вот «Шалинский рейд» Садулаева (№ 5). Это, несомненно, удачная книга (в журнальном варианте) при всём её столь же несомненном схематизме. В общелитературном контексте она выглядит как аутентичный «чеченский ответ» автохтона маканинскому «Асану», рассказам Бабченко, Карасёва и отчасти Прилепина.
В контексте же нынешнего шорт-листа обращаешь внимание на другое.
На то, что перед началом обеих войн Чечня стремилась не на мусульманский Восток, а в атеистическую Россию, рассматривая её, разумеется, как Европу.
Московские и ленинградские вузы и были такими «окнами в Европу», да и учебные учреждения в самом Грозном готовили специалистов лишь ненамного низшего уровня. Готовили интеллигентов, а не башибузуков. Готовили, условно говоря, профессора Хасбулатова, режиссёра Закаева, юриста Садулаева...
И это нынче вымирающий вид. Пожалуйте в Красную книгу!
Вот «Дом, в котором...» (№ 4). Я не поклонник этого широко и взахлёб расхваленного романа отчасти потому, что не попадаю в его целевую аудиторию, отчасти потому, что вообще не выношу жанра фэнтези. Но написан «Дом...» талантливой рукой, написан на хорошем русском, и это возвращает к предмету нашего разговора.
Вот где они нынче, прекрасные закавказские писатели, про которых мы порой и сами не знали, по-русски ли они пишут, или так замечательно их у нас переводят (братья Чиладзе, Рустам Ибрагимбеков, Грант Матевосян)? Где не то чтобы «раскрепощённые женщины Кавказа», но просто умные и талантливые женщины — врачи, учителя, редакторы, музыканты хотя бы из той же Армении?
Да и не только женщины...
Разве что на телевидении, где хохмачи из правопреемников «Армянского радио» взяли решительным приступом некогда «джентльменскую» Одессу.
Но этого, спасибо, не надо. А где, спрашивается, все остальные?
Вот вроде бы Мариам Петросян — да, конечно, яркое исключение.
Анахронизм.
Атавизм.
В Красную книгу!
А вот «Клоцвог» (№ 6) — ещё один вымирающий вид; строго говоря, даже два: «еврейская жена» и «еврейская стерва». Маргарита Хемлин хорошо, с позиций внедрённого наблюдателя пишет, хотя и допускает (возможно, списывая с конкретной натуры, и как раз это её подводит) историческую ошибку.
Её Клоцвог 1930 года рождения и по всем приметам должна была оказаться не «еврейской стервой», а «еврейской женой» (не Лилей Брик, а, допустим, Полиной Жемчужиной), и железной рукой направлять своего безвольного, но единственного и непременно русского мужа, заставляя его делать карьеру. А «еврейские стервы», меняющие мужей чаще, чем простыни, — это скорее из репертуара 1920—1930 годов.
Но сегодня-то не осталось ни тех, ни других — сплошные «половинки» и «четвертинки».
А следовательно, в Красную книгу!
Чтобы не впадать в чрезмерный пафос, перебью изложение историческим анекдотом, имеющим прямое отношение к № 4 и № 6.
Эммануил Казакевич, прославившийся повестью «Звезда», начинал как детский поэт, пишущий на идиш.
Узнав об этом, Михаил Светлов сострил: «Вот как бы сделать так, чтобы Мариэтта Шагинян начала писать детские стихи по-армянски!»
А вот «Путешествие Ханумана на Лолланд» (№ 2).
Это небольшое произведение (смесь евроромана с травелогом) молодого русского писателя, живущего в Эстонии, я, в отличие от большинства коллег, читал, и у меня оно как-то не пошло. Не больно-то нравятся мне, впрочем, и его московско-петербургские аналоги (два из которых вышли ещё при мне в «Лимбус Прессе»).
Но русский писатель в Эстонии!
И при этом не Веллер!!!
Исчезающий вид.
Как, кстати, и сам жанр.
Из жанровой комбинации евророман+травелог ушли прежде всё же вытягивавшие её интонации изумления и восхищения, зародившиеся в ту пору, когда граница была на замке, а ближайший круглосуточный бар и впрямь находился в Копенгагене.
А уж между Эстонией и Данией нынче разницы и вовсе никакой (из российского далёка), и в каждой из них ровно по одному русскому писателю.
Ну, по два, если с Веллером...
В Красную книгу!
«Цветочного креста» (№ 3) я, каюсь, не читал. Да и никто не читал. Лев Данилкин где-то раздобыл смачный отрывок (вроде бы самое начало), ещё в одном разборе смутно пересказано содержание.
Судя по всему, перед нами эротическая (а отчасти и матерная) повесть из русской жизни XVII века про многогрешного попа Логгина, и надо сказать, что я ждал чего-то подобного уже сорок лет — с тех самых пор, как прочитал Большой исповедальный канон того времени, представляющий собой в части перечисления гипотетических прелюбодеяний (равно как и законных, но чересчур изысканных и/или акробатических супружеских совокуплений) едва ли не полный аналог Камасутре.
Чем же привлёк высокое жюри дорогой вологодский подарочек Елены Колядиной?
Спросите у наших национал-демократов, и они вам с болью в голосе и со слезами на глазах ответят, что вымирающий вид — это как раз русские.
И я с ними, пожалуй, согласен.
Следовательно, в Красную книгу!
В шорт-лист!
Ну и, наконец, «Счастье возможно» (№ 1) — закамуфлированный под роман цикл весьма недурных рассказов Олега Зайончковского. То есть просто сборник рассказов, но пишет их не сам Зайончковский, а некий прозаик, у которого между делом ушла, а потом начала эпизодически возвращаться жена (Немзер справедливо сравнил рассказчика с Васисуалием Лоханкиным, отдельно оговорив, что это комплимент).
Писатель пописывает, читатель почитывает? Как бы не так! Писатель пописывает, и полёживает на кушетке, и поглядывает в окошко, а жена зарабатывает и его содержит; но и когда она его бросает, он с голоду почему-то тоже не умирает. Да и особой депрессии не испытывает.
Образ жизненный, но опять-таки анахронистический, атавистический; писатель-нахлебник — вид вымирающий (как и просто писатель, но об этом разговор отдельный).
Вид вымирающий, но нашему брату-писателю особенно дорогой...
В Красную книгу!
На самое видное, на самое «красное» место!
Шорт-лист, как я уже отметил, заточен под неизбежную победу очевидного фаворита. И фаворит этот Олег Зайончковский. Дамы (в составе жюри) не могут не полюбить его, господа (Попов и Киреев как минимум) не могут не разделить его негромкого пафоса.
Впрочем, «Русский Букер» любит удивлять. И смешить. Травяной сбор «Щас как удивим!» и травяной сбор «Щас как насмешим!» здесь любят заваривать в одном чайнике, и вкус получается всякий раз на любителя.
Не говоря уж об аромате.
Поэтому от каких бы то ни было прогнозов удержусь.
Кроме уже сделанных.
Помимо всего прочего, я ещё летом печатно пообещал съесть свою кепку (а она у меня кожаная), если в шорт-лист войдёт что-нибудь вроде «Цветочного креста».
Но кто ж мог предвидеть, что короткий список «Русского Букера» окажется настолько концептуальным?!
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- «Любимые пища и питье – мороженое и пиво».
Анкета Блока. - Мефистофель по приказу.
«Если царь прикажет – акушеркой буду!». - Мера свободы.
Литература в пути: из наследия XX века к задачам века XXI. - Дионисийские разрывы или контролируемое безумие?
"Вольный стрелок" Андрей Бычков. - Последние из толстовцев.
Община духоборов вот-вот прекратит своё существование. - Валерий Попов: «Жизнь удалась!».
Беседа с писателем перед встречей в Чикаго. - Деревенская проза.
Марат Гизатулин. «Ничего страшнее тыквы». М., «Булат», 2012, 264 с. - В редакцию пришло письмо….
Феномен Марии Малиновской, или «скандал на празднике поэзии в ЦДЛ». - Кролик в смятении.
Почему я выдвинул на литературную премию «Национальный бестселлер» роман Екатерины Васильевой «Камертоны Греля»? - Вечная жизнь есть!
«Чёрный монах» Антона Чехова – «медицинская повестушка», «психиатрический этюд» или «прелесть»?
