«Оправдал» и «невиновный» — очень интересные слова. Как часто бывает, в рамках правовой терминологии они означают одно. В обыденном сознании — нечто другое. Иногда чуточку другое, а иногда совсем другое.
17 марта 2005 года на дороге, ведущей от села Жаворонки к Минскому шоссе, произошло покушение на Анатолия Чубайса, занимавшего должность главы РАО «ЕЭС России»: взрыв фугаса и обстрел автомобиля. По счастливой случайности никто не пострадал.
Вскоре по подозрению в совершении покушения были арестованы Владимир Квачков, Александр Найдёнов и Роберт Яшин. 5 июня 2008 года они были оправданы судом присяжных. В августе того же года по ходатайству Генпрокуратуры приговор был отменён Верховным судом, а дело направлено на новое рассмотрение. Однако новый состав суда присяжных 21 августа 2010 года снова оправдал Квачкова и остальных обвиняемых.
Точнее говоря, признал их невиновными.
Возникают некоторые вопросы скорее логического и даже лексического свойства. Мне они, однако, представляются важными.
Например, значение слов «оправдал» и «невиновный». Это очень интересные слова. Как часто бывает, в рамках правовой терминологии они означают одно. В обыденном сознании — нечто другое. Иногда чуточку другое, а иногда совсем другое.
Слово «оправдание» в праве означает «признание судом подсудимого невиновным».
Право говорит: невиновен — значит, не совершал данного противоправного деяния. Точнее, в ходе судебного процесса не удалось доказать, что совершил. А уж совсем точно — судья (или «коллективный судья» в виде коллегии присяжных) решил, что собранные доказательства недостаточно убедительны, а любое сомнение нужно толковать в пользу обвиняемого. Это, разумеется, правильно и гуманно.
Кроме того, обвиняемый может быть оправдан, то есть признан невиновным, по процессуальным мотивам. То есть по мотивам соблюдения правовых формальностей. Например, доказательства сами по себе очень убедительны, но собраны с нарушением закона (например, прослушка и «наружка» без решения судьи), поэтому юридической силы не имеют. Или же задержанному не разъяснили, что он имеет право хранить молчание и о каждом своём слове консультироваться с адвокатом, ибо никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Это так называемое правило Миранды в США; данный Миранда был безусловным бандитом, но его оправдали в суде на том лишь основании, что ему при аресте не рассказали про пятую поправку к американской конституции. Это тоже чрезвычайно важно. Потому что если на одном полюсе — настырная процессуальная скрупулёзность, то на другом — суд Линча.
Однако в обыденном сознании судебное слово «оправдать» означает примерно то же, что в других, повседневных контекстах. Например: «оправданная жестокость»; «его поступок можно оправдать отчаянным положением»; «он не для себя старался, а для страны, и уже одно это его оправдывает» и так далее. То есть человек совершил сомнительный поступок, а то и явное преступление, но, с учётом обстоятельств, на самом деле поступил правильно. Во всех разговорах с неискушёнными людьми я сталкивался именно с таким пониманием судебного решения «оправдать».
Примерно так же звучит и «невиновен». Сделал, но обвинить нельзя, язык не поворачивается. То есть на самом деле правильно сделал.
Вот тут вспоминается процесс по делу Веры Засулич, который странным образом рифмуется с процессом по делу Квачкова. Именно странным образом, поскольку Вера Ивановна и Владимир Васильевич — люди настолько разные, что даже удивительно их сравнивать. Пол, возраст, образование, профессия, эпоха, мотивы... Да, и самое главное! Вера Засулич своё преступление совершила, и в этом ни у кого сомнений не было, и никто, включая её адвоката, и не пытался посеять такие сомнения. А Владимир Квачков — нет, никакого покушения на Чубайса не совершал. Но тем не менее...
Вера Засулич ранила санкт-петербургского градоначальника генерал-адъютанта Трепова не потому, что он как-то дурно обошёлся с ней лично или с её родными и близкими. Она — впрочем, вместе со всей прогрессивной Россией — была возмущена тем, что Трепов приказал высечь заключённого Боголюбова. И решила Трепову отомстить. В этом ей виделся некий символ. Но обратите внимание: случай с поркой заключённого произошёл 13 июля 1877 года; тогда же и началось всеобщее возмущение. Правда, слово «всеобщее» следует понимать с поправкой на реалии семидесятых годов позапрошлого века: не думаю, что этот скандал занимал мысли российских обывателей, тем более что как раз тогда вся страна была охвачена энтузиазмом войны за освобождение славян от турецкого гнёта. 1877 год — год Шипки, если кто забыл; именно это было в центре внимания и прессы, и читателей.
Хотя как раз Вера Засулич должна была знать о случае с Треповым и Боголюбовым лучше прочих. Не хуже, чем петербургская чиновно-судейская верхушка, в которой эта ситуация обсуждалась куда интенсивнее, чем война с турками. Дело в том, что Вера Ивановна была профессиональной революционеркой (проще говоря, террористкой-подпольщицей). Первый раз была арестована в возрасте девятнадцати лет по нечаевскому делу: бренд сам за себя говорит. В сущности, не так уж важно, какова была её роль в группе Нечаева. Проведя несколько лет в тюрьме и ссылке, она стала сознательно работать на революцию и уже с 1875 года (с двадцатипятилетнего возраста) жила на нелегальном положении.
Итак. Трепов превысил свои полномочия и велел высечь заключённого 13 июля 1877 года. Стреляла в него Вера Засулич 24 января 1878 года, то есть через полгода. То есть о внезапном аффекте, о жажде восстановить справедливость и отомстить злодею речь не идёт (хотя адвокат почему-то напирал именно на это). Это был, скорее всего, план. Засулич, как она говорила на суде, не хотела непременно убивать, а хотела привлечь внимание к произволу полиции. Впрочем, говорила она, ей было всё равно, уцелеет Трепов, будет ранен или убит — важнее всего для неё был сам факт выстрела в градоначальника.
Ненависть к режиму захлёстывала Петербург — и крупных чиновников, и простых людей, которых набрали в присяжные. В зал суда пускали по пригласительным билетам; дамы высшего света занимали первые ряды; присутствовали Ф.М. Достоевский (!) и канцлер, то есть министр иностранных дел, А.М. Горчаков (!!). Речь адвоката тонула в аплодисментах и криках «браво!». Судья в своём напутственном слове к присяжным заседателям фактически оправдал Засулич. Нельзя не согласиться с каким-то верноподданным журналистом: это было похоже на страшный сон. При таком давлении со всех сторон: общественного мнения, публики в зале и обязанного быть беспристрастным судьи — при таком давлении никакого иного вердикта присяжных ожидать было просто невозможно.
31 марта 1878 года присяжные оправдали Веру Засулич. Староста присяжных произнёс: «Не виновна». Зал взревел от восторга. Аплодировали дамы высшего света и престарелый князь Горчаков. Люди обнимали присяжных. Адвоката вынесли из здания суда на руках и долго несли по улице. Такие тогда были манеры поведения публики на знаковых судебных процессах.
А оправданную Веру Ивановну у дверей суда ждала резвая тройка, на которой она скрылась в неизвестном направлении. Позже стало известно — в Швейцарию. И правильно сделала, потому что приговор назавтра был опротестован и выдан новый ордер на арест террористки.
Впрочем, со временем Вера Ивановна отказалась от террора и перешла на позиции ортодоксального марксизма. Настолько ортодоксального, что осудила Ленина и большевиков. Ленин, впрочем, её уважал, на всякий случай.
Но мы увлеклись подробностями суда над террористкой и отвлеклись от темы. А тема у нас, как мы помним, самая интересная на свете — слова и их значения.
Веру Ивановну оправдали. Сказали, что она не виновата. Совершила террористический акт, но, с точки зрения присяжных, правильно сделала.
Потому что, ещё раз подчеркну, никто не опровергал того факта, что стреляла именно она.
В деле Владимира Васильевича всё несколько иначе. Можно сказать, сложнее.
Кстати говоря, взгляды Квачкова на террор тоже, кажется, менялись в ходе процесса. Насколько я могу судить по прессе, вначале, во время первого суда, он говорил, что лично против Чубайса ничего не имеет и что вообще роль Чубайса в истории сильно преувеличена. Во втором процессе он говорил, что Чубайс — это оккупант, воевать с которым есть долг патриота. При этом всячески подчёркивая, что никакого отношения к инциденту 17 марта 2005 года не имеет. Однако суд шёл примерно как дело Засулич: под выраженным, но нерешительным давлением власти и под сильнейшим давлением общественного мнения. Которое было, конечно же, в своём подавляющем объёме на стороне Квачкова.
Однако общественное мнение было в довольно трудном положении. Я же говорю, что дело Засулич гораздо проще дела Квачкова. В первом случае надо было оправдать террористку не только в правовом, но и в обиходном смысле слова. Смыслы совпали. Она стреляла в царского сатрапа, и она поступила правильно, и это сказал суд. Во втором случае надо было освободить обвиняемого из-под стражи, но никакой возможности не было сказать, что он готовил покушение или хотел его организовать (сказать, подчёркиваю, независимо от реального положения дел). Хотя для той части общества, которая поддерживает Квачкова, это было бы идеологически оптимально. Но, наверное, в нашем народе ненависть к правительственным чиновникам не столь сильна, а правительство не столь слабо, как при Александре Втором.
Поэтому общественное мнение вольно или невольно высказывало следующие противоречивые тезисы, а именно:
Квачков — правильный человек, который считает, что надо воевать с Чубайсом, организатор народного движения сопротивления и так далее.
Но Квачков не совершал покушения на Чубайса.
Тут развилка.
Покушение на Чубайса совершил кто-то другой (ещё более правильный человек, чем Квачков), или покушения на Чубайса вообще не было? Но в обоих случаях Квачков оказывается в положении жертвы, и только. Схватили просто так, ни за что ни про что и мучили пять лет.
Но просто жертва — это не то, что нужно общественному мнению. Поэтому общественное мнение делает соответствующее выражение лица. Многозначительно хмурит брови, прикрывает левый глаз и цокает языком. Мол, сами понимаете…
«Покушение было, — говорит суд. — Факт покушения был, свершилось такое событие. Но обвиняемые покушения не совершали. Поэтому они оправданы, то есть признаны невиновными».
Обвиняемые не совершали покушения потому, что следствие не смогло собрать достаточно улик, свидетельствующих о том, что они его совершали. Звучит экстравагантно, однако ж это так и есть. Улики, которые собраны, весьма противоречивы и зыбки. А неустранимые сомнения толкуются в пользу обвиняемых, и это правильно.
«Покушения вообще не было, — говорит адвокат обвиняемых. — Достаточно посмотреть, как был заложен фугас, а также обратить внимание на следы от пуль на кузове автомобиля, которые зафиксированы только вечером, а в момент первоначального осмотра их ещё не было. То есть это не покушение, а инсценировка».
Ситуация на самом деле патовая, причём для обеих сторон.
Для Квачкова. Если это не покушение, а инсценировка, то Квачков пять лет играл роль пешки в чужой игре, в каких-то околовластных интригах с пальбой холостыми фугасами. Если же покушение было, то, значит, где-то в одинцовских лесах бродят настоящие борцы с либеральными оккупантами, а Квачков просто попал под раздачу. То и другое не создаёт особых лавров и ореолов.
Для государственного обвинения. Если покушения на самом деле не было, а была инсценировка, то это всё равно преступление, которое не раскрыто. Если же оно было, то тем более закономерен вопрос: что ж вы, господа правоохранители, пять лет мурыжили случайно схваченного человека, а настоящий преступник ушёл?
Ведь государственное обвинение не может, подобно общественному мнению, состроить многозначительную мину: «Тссс! Конечно, это он, но дознаватели весь снег затоптали и протокол составить не сумели». Как-то несерьёзно.
Остаётся ожидать ответный иск Квачкова.
Ведь его несколько лет продержали в тюрьме, как выяснилось, безо всякой вины, просто так, за здорово живёшь, потому что первым попался под руку. Он имеет право требовать значительное материальное и моральное возмещение. В моральное возмещение надо бы ему включить не только денежную сумму. Кстати говоря, иногда бывает странно и грустно читать: «Свои моральные страдания оцениваю в 1 000 000 рублей». А судья снизит до 10 000. Человек, наверное, хотел домик в деревне купить, чтобы в тишине залечить моральную травму, а судья своей обидной суммой говорит: «Пойди выпей с друзьями, полегчает». Нет! В качестве морального возмещения не только для Квачкова, но и для всего общества, надо бы выяснить, кто же на самом деле совершил террористический акт 17 марта 2005 года.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Инженеры джихада.
Инженеры человеческих душ? Социологические кластеры и судьбы…. - По законам Шариата.
Саудовская Аравия: жизнь запретного королевства. - Справедливость не восторжествует.
Почему российскому правосудию не знакомо чувство сострадания. - Вид с Метромоста.
В издательстве АСТ вышла новая книга рассказов Дениса Драгунского. - Шкафчик и Нарцисс.
Денис Драгунский о том, почему влюбленность в себя часто заканчивается одиночеством. - Три заметки о патриотизме .
Лев Толстой как зеркало. - Ромео и Джульетта.
Подари мне на прощанье . - Безнадежно поздно.
О свойствах сверхдлинных рядов . - Дэтэпэшники в зоне — это одна из самых трагичных историй.
Общество должно показывать, что есть разница между трагической случайностью и закономерностью. - Волгоградские обыватели: мы живём как на войне.
Жизнь после теракта.
