«Вечная жизнь есть!» Поразительно. Так, только без кавычек, названа статья Игоря Фунта. И те слова есть правда относительно идеала Чехова, которому посвящена статья. А поразительность в том, что вывод свой критик сделал из ложного разбора чеховского «Чёрного монаха» (1894).
Ну посудите сами. Каков разбор, если в конце его написано: «И всё же светлой, радостной нотой заканчивается повесть!» Затем процитирован конец рассказа… без последних слов:
«Внизу под балконом играли серенаду, а черный монах шептал ему, что он гений и что он умирает потому только, что его слабое человеческое тело уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения.
Когда Варвара Николаевна проснулась и вышла из-за ширм, Коврин был уже мертв, и на лице его застыла блаженная улыбка».
И тут Игорь Фунт спрятал в приведённой им цитате за троеточием следующее:
«Он видел на полу около своего лица большую лужу крови и не мог уже от слабости выговорить ни одного слова, но».
Воистину, переиначивая поговорку, можно ругнуться: критик, что дышло, куда повернул, туда и вышло.
Мысль Игоря Фунта проста: раз «прекрасные мысли автор отдал двойнику Коврина, «Чёрному монаху»», а жизнь не прекрасна, кроме как в бреду, то идеал есть то, что в бреду, но как если б было без бреда.
Мол, прекрасное сталкивается с ужасным, и от такого столкновения в душе утверждается прекрасное.
Но с чего б так?
Это похоже на знаменитое открытие «Психологии искусства» Выготского: от столкновения противочувствий рождается возвышение чувств (катарсис).
Только по Выготскому сталкиваются равные ценности и рождают третью ценность. Стрекоза (легкомыслие, ценимое людьми одного сорта) с Муравьём (основательностью, ценимой людьми другого сорта). А по Игорю Фунту сталкиваются общепринятая ценность с общепринятой антиценностью. Это ошибка.
По Выготскому результат столкновения нецитируем. И Выготский лишь раз рискнул его написать словами – для художественного смысла готического собора (от столкновения впечатления от толстенных стен с впечатлением от ажурных стрельчатых, узких и высоких окон в этих стенах – переживание парения души из тела к Богу). И насколько «Психология искусства» известна, настолько все избегают её применять, в смысле называть словами катарсис, подсознательный отчасти. Для большинства критиков нецитируемость не существует. Вот и для Игоря Фунта тоже. Поэтому он решил «заветные мысли художника» процитировать. И процитировал. Слова персонажа, чёрного монаха. А для верности – ещё и авторские слова из финала (правда, обкорнав их).
И… попал в истину.
Почему?
Потому что это неудавшееся произведение у Чехова.
Не художественно ж «в лоб», словами выражать свой идеал. А в этом рассказе он напечатан буквами:
«Соображения насчёт нервного века, переутомления, вырождения и тому подобное могут серьёзно волновать только тех, кто цель жизни видит в настоящем, то есть стадных людей».
«Вечная жизнь есть» (в смысле: у нестадных людей – их творения живут в веках).
Последнее и процитировано Игорем Фунтом, и даже в заглавие вынесено.
И поскольку Чехов это написал словами, ему было не по себе. Его художественный вкус был оскорблён. Идеал же – полуосознаваем. И вдруг он напечатан буквами. – Неуютно.
Как факт, Чехов не этот рассказ в опубликованном вместе с «Чёрным монахом» сборнике рассказов назвал самым лучшим, а «Студента». Там идеал «в лоб» не выражен (см. ), а он такой же.
Другой факт. Чехов проявил слабость и рекламировал этот рассказ, но своеобразно:
«В янв<арской> книжке «Артиста» найдете изображение одного молодого человека, страдавшего манией величия; называется эта повесть так: «Черный монах». За сим я хочу наградить русскую публику еще многими произведениями, но так как они еще не написаны или же только что еще начаты, то пока умолчу о них. Хочу писать, как Потапенко, по 60 листов в год» ().
Потапенко средний писатель. Но «пипл хавает». Так надо своего новорожденного середняка подравнять под потапенковские вещи. И сойдёт.
По сути, высмеял сам себя при свидетеле, хоть тихонько. Облегчил совесть.
Третий факт. Чехов по-разному объяснял появление рассказа. Брату – мол, сон такой видел. Меньшикову: «Это рассказ медицинский, historia morbi». Ещё раз Суворину: ««Черного монаха» я писал без всяких унылых мыслей, по холодном размышлении». – И всё – не предмет это вдохновения, выражения сокровенного мироотношения. Стеснялся. Мало того, что проговорился ж, в сущности. Выразил свой идеал ницшеанства. А в приличном обществе тот не поощрялся. Да ещё и впрямую выразил.
Есть, правда, и контрфакт: самому Толстому рассказ, говорят, понравился.
И главный контрфакт: мало кто пишет прямо о ницшеанстве Чехова. Даже крупнейший исследователь творчества Чехова Чудаков и его ученица Шалыгина. Какие б элементы его ницшеанства ни они, - а назвать Чехова ницшеанцем – нет!
Например, потенциальная, «дурная» бесконечность. Сначала не раздражающая:
«От раннего утра до вечера около деревьев, кустов, на аллеях и клумбах, как муравьи, копошились люди с тачками, мотыками, лейками...»
Но со временем…
«Деревья тут стояли в шашечном порядке, ряды их были прямы и правильны, точно шеренги солдат, и эта строгая педантическая правильность и то, что все деревья были одного роста и имели совершенно одинаковые кроны и стволы, делали картину однообразной и даже скучной».
«У нас только сад, сад, сад, — и больше ничего. Штамб, полуштамб, — засмеялась она, — апорт, ранет, боровинка, окулировка, копулировка... Вся, вся наша жизнь ушла в сад, мне даже ничего никогда не снится, кроме яблонь и груш».
«…чтобы получить под сорок лет кафедру, быть обыкновенным профессором, излагать вялым, скучным, тяжелым языком обыкновенные и притом чужие мысли, — одним словом, для того, чтобы достигнуть положения посредственного ученого, ему, Коврину, нужно было учиться пятнадцать лет, работать дни и ночи, перенести тяжелую психическую болезнь, пережить неудачный брак и проделать много всяких глупостей и несправедливостей, о которых приятно было бы не помнить».
Итак, потенциальная бесконечность, «не позволяющая человеку вырваться за ее пределы». – Так куда вырываются из потенциальной бесконечности? – В актуальную, которая УЖЕ дана, без предварительных шагов. Это ж некая метафизика: «цель исторического процесса <…> обнаружение <…> (по Ницше) всеединой личности», - и ницшеанство. – Но в одно предложение с фамилией Чехова не сведено.
Или вот: остановка времени как выход «из времени в вечность»:
«Тысячу лет тому назад какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии... За несколько миль от того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. Теперь забудьте все законы оптики, которых легенда, кажется, не признает, и слушайте дальше. От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой».
«Трехчленный ритм, троекратный повтор, формирующие сказочный хронотоп, соответствуют характеру движения в потустороннем мире».
Вполне ж тоже ницшеанство. А фамилия Ницше стоит от этого «троекратного повтора» довольно далеко и, смешно, в связи с тем, что это, мол, у Ницше (а не у Выготского) открыто художественное мышление, когда «собственная прочная идея принципиально не выражена».
И тут Выготскому не повезло.
А всё почему? Потому что по Выготскому «искусство находится в очень сложных отношениях с моралью, и есть все вероятия думать, что оно скорее и чаще вступает с ней в противоречие, чем идет с ней в ногу» ().
В советскую эпоху из-за тоталитарного засилья господствующего мировозрения гуманитарная сфера пришла к страшной мере интеллектуальной трусости. Инерция этого в искусство- и литературоведении ощущается до сих пор. Что мы и видим ярко на примере преобладающего замалчивания ницшеанства Чехова. Даже, как у Игоря Фунта, при вынесении в заглавие ницшеанского постулата.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Аккорды рояля графомана Бунина.
«Кажется, не было писателя, который так убого начинал, как я!». - Чехов: «Сахалин – это ад».
Записки русского писателя. - Споткнувшийся о звезды.
Какие беды пережил Антон Павлович Чехов. - Доктор Дымов без «Попрыгуньи».
История одного медицинского подвига. - Сто роз для Чехова.
История усадьбы писателя . - «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!».
Антон Чехов о себе, соитии с музами и катании на лодках. - «Ни одна зима не тянулась для меня так долго, как эта».
Чехов о дурных нравах публики, долгой зиме и эпидемии в Ялте. - Чеховские афоризмы.
«Хорошие нелепости» Антона Павловича. - «Всё, дружочек мой, зависит от уменья жить».
А. П. Чехов. «Длинный язык». - «Все слонялись по комнатам и делали вид, что им не скучно».
Чехов о выходе в свет, Мережковском и личном.
