Сэмюэл Беккет по праву считается родоначальником театра абсурда. Самое известное его произведение – пьеса «В ожидании Годо» – описывает схематичных персонажей в искусственной ситуации. И полностью состоит из бессвязных диалогов. Но в этом нагромождении неясностей и нелепостей можно без труда различить реалистичную, почти будничную картину человеческой жизни, подчиненной привычкам и страху.
Отсутствие деталей дает простор для широких обобщений, и из беккетовского текста ненавязчиво прорастают больные сюжеты мировой литературы. Мучительное притяжение и отталкивание людей, замкнутых в ловушке бытия. Попытка веры и морок безверия. Мечта о подвиге и неспособность к поступку. Даже либеральные заботы о гражданских правах и солипсистские сомнения в реальности мира.
«В ожидании Годо» поражает не только богатством смыслов, но и их напластованием, совмещением. Тут не может быть правильных ответов, однозначных трактовок или противоречий. В пьесе сквозит отчаяние поколения, испытавшего на себе ужасы нацизма. Но разговор Гого и Диди о потерянной еще в 1900-м году возможности сохранить самоуважение, прыгнув с Эйфелевой башни, позволяет предположить, что их мир рухнул уже после Первой мировой. Или после любой другой войны, превращающей память в пытку, делающей голоса мертвых реальнее собственного дыхания. А может, катаклизмы истории тут вовсе не при чем. Ведь драма человека, с рождения обреченного на смерть, не зависит от времён и нравов.
Имя Годо не случайно перекликается с английским God (Бог). В пьесе отчетливо звучат библейские мотивы. Воспоминания Владимира и Эстрагона о работе на виноградниках отсылают к одной из притч Христа. Не исключено, что дерево или куст, под которым герои ждут Годо, – древо познания или терновый куст Моисея. А вся мучительная неопределенность пьесы может быть метафорическим обозначением судьбы человечества в преддверии Второго пришествия. А может – просто тоской повседневности, мышьей беготней жизни. Без всяких изысканных подтекстов, философских аналогий и красивых метафор.
Наконец, Владимир и Эстрагон – бледные тени литературных героев прошлого. Они неспособны на поступок, ничем не примечательны и не привлекательны. И в то же время в отчаянном, безнадежном постоянстве Диди и Гого, которые ждут несбыточного в пустоте лишенной иллюзий реальности, – стоицизм Сизифа, муки Тантала и смирение Крестного пути.
На первый взгляд, пьеса Беккета – идеальная основа для театральной постановки; произведение, которое точно убережет спектакль от провала. На самом деле, «В ожидании Годо» ведет к нему самым коротким путем. Как уже говорилось, текст переполнен смыслами, каждый из которых должен быть услышан – но не признан главным, не наделен правом стирать остальные. Плотность диалогов почти не оставляет места для режиссерских концепций и постановочных изысков. Однако безликий спектакль едва ли сможет соответствовать яркой пьесе. Владимир и Эстрагон, как и полагается героям абсурда, лишены характеров, но от актеров требуют даже большего мастерства, чем наделенные богатым внутренним миром персонажи реалистической драмы.
Со своей непростой задачей исполнители главных ролей в постановке Владимира Бельдияна (Театр имени Вахтангова) Артур Иванов и Матвей Волков справляются почти безупречно. Их Владимир и Эстрагон – грустные клоуны. Шутовство – самая прямая и очевидная противоположность невозможному в мире абсурда героизму. И самый безболезненный, удобный способ сочетать патетику и фарс. Шутовство оправдывает постоянные смены настроения. Подчеркивает мелочность и глупость Карабаса-Барабаса Поццо (Владислав Гандрабура) напыщенной серьезностью интонации. Заглушает авторский голос в небрежно, почти случайно брошенных репликах клоунов о слезах, которые проливаются в мире всегда в одном и том же количестве, о забвении как спасении от ужаса жизни и смерти. Затушевывает вселенские масштабы абсурдистской пьесы непритязательными шутками и острой личной болью.
Парой штрихов Владимиру Бельдияну удалось превратить симоновскую сцену в пространство ожидания. Оно наполнено гулким полумраком, где мерцают призраки вещей: табуретки, веревки, камня, голых веток дерева. Метафизическая драма плохо уживается с нагромождением предметов. Плотность смыслового потока требует от режиссера сдержанности, лаконизма. Главный (и почти единственный) прием, который позволяет себе Бельдиян: удвоение места действия. Первая половина спектакля проходит в одном зале; после антракта зрителей просят переместиться в соседнее помещение. Замысел понятен и прост: ожидание превращается в дурную бесконечность. Оно неизбежно повторяется каждый вечер, на каждом – неотличимом от всех прочих – клочке реальности. Но эмоциональная нагрузка здесь, пожалуй, важнее смысловой. Смежный с местом действия, сквозящий в нем пустой зал, где идет снег и слышится тихая музыка, куда выбегают актеры, чтобы бросить пару фраз и раскланяться перед невидимой публикой, позволяет создать особую атмосферу. Отчаянно безысходную, пронзительную и почти сентиментальную. Объединяющую создателей и зрителей постановки грустным знанием: человек пойман в ловушку пространства и времени. Выход из нее, видимо, существует – в другой жизни и других измерениях. За чертой, которую можно пересечь лишь один раз, он откроется каждому. А пока участь миллиардов клоунов на подмостках реальности головокружительно банальна – ждать…
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Я без других .
«Обломов» в Театре имени Вл. Маяковского. - Триумф «Славы».
- Григорий Распутин In Rock.
Постановка рок-оперы в Братиславе. - Осторожно, гештальты закрываются.
Премьерный спектакль Бутусова. - Собачье сердце.
Премьера спектакля Дмитрия Крымова. - Ушел из жизни известный актер и композитор Олег Анофриев.
- Театр абсурда Сухово-Кобылина: старый шут закон.
«А судьи кто?». - Посмотри на меня.
«Заповедник», СТИ, режиссер Сергей Женовач. - В стране глухих.
«Бетховен» в театре «Практика». - Ода, а не реквием.
Почему стоит отменить слияние Московского камерного театра с Большим и восстановить Михаила Кислярова.
