Итак, спустя семьдесят лет после первого французского издания, на русском появился полный текст самого известного (после сборника «Театр и его двойник») эссе Антонена Арто.
Эта публикация важна как минимум по двум причинам. Во-первых, книга Арто давно соседствует в европейских книжных не только с письмами Ван Гога или эссе Мишо и Кандинского, но также – с заметками Фуко о Мане и работой Делеза о Бэконе. Перед нами текст, небольшой по объему, но при этом выходящий далеко за пределы территории искусствоведения. Во-вторых, именно эссе «Ван Гог. Самоубитый обществом» может стать своеобразной точкой отсчета для знакомства с текстами Арто, созданными после его выхода из психиатрической клиники Родеза и, увы, до сих пор не известными в России.
Почему именно это эссе уже при жизни автора не просто оказалось в фокусе читательского внимания, но (уникальный для Арто случай) даже было отмечено премией Сент-Бева? Для этого были и формальные причины – прежде всего, время и место его создания. Текст о Ван Гоге был написан по случаю обширной выставки работ художника в музее Оранжери, и одновременно стало чем-то вроде свидетельства литературного воскрешения Арто в послевоенном Париже. Однако эта работа не была лишь комментарием к увиденной экспозиции. Традиционной искусствоведческой систематизации наследия живописца здесь противопоставлено исходное удивление – тот взрыв впечатлений, который редко удается сохранить в статьях о том или ином художнике. Именно первичный импульс, выходящий за рамки трезвого суждения, но удивительно точно зафиксированный и потому узнаваемый многими, кто столкнулся с картинами Ван Гога, вероятно, и является одной из причин многочисленных переизданий этого эссе.
Арто может позволить себе множество оценочных суждений и даже путаницу в названиях картин, потому что его интересует художник, который «рисовал не линии или формы, а объекты бездвижной природы, точно охваченные судорогами». Более того, в этой системе координат «Воронов над пшеничным полем», свою главную картину, Ван Гог создает «с пулей в брюхе». И невызревший кусочек свинца, заранее посаженный в его плоть, – не просто метафора. Арто настаивает на том, что картина написана именно так, словно художник уже совершил самоубийство, или вернее был самоубит, если говорить на языке этого эссе. Подобным образом, например, желтое небо на картинах Ван Гога – это не постимпрессионистский «эксперимент»: он действительно видел его желтым. И ради этого видения ему пришлось пройти через непростой опыт, хорошо знакомый Антонену Арто, который провел многие годы в клиниках для душевнобольных. Вот, может быть, самый ошеломительный фрагмент из писем Ван Гога, созданных в психиатрической лечебнице: «я не достиг бы той яркости желтого цвета, которой добился прошлым летом, если бы чересчур берег себя». Арто видит этот опыт предела даже в самых безобидных натюрмортах, пишет об «опасности» подсолнухов Ван Гога. Здесь можно вспомнить и Георга Тракля, у которого эти цветы – «сокровенностью к смерти склоненные».
Марта Робер, ближайшая подруга Арто, участвовавшая в его вызволении из Родеза, вспоминала, как посетила выставку в Оранжери вместе с ним. Она жаловалась, что из-за Арто почти ничего не успела увидеть, потому что он, взяв ее под руку, буквально перебегал от картине к картине. Позднее, прочитав «Самоубитого обществом», Робер удивилась еще больше: его взгляд словно обладал свойством мгновенно записывать и надолго фиксировать в памяти малейшие нюансы цвета. Арто, чьи собственные графические работы впоследствии будут не раз экспонироваться вместе с картинами Ван Гога, несомненно ощутил, что если и есть какой-то ключ к пониманию этих работ, то, прежде всего, цвет: «никакому другому художнику не удалось бы найти для своих ворон такого трюфельно-черного, “нажористого” и одновременно как бы фекального цвета крыльев, захваченных врасплох опускающимся вечерним светом». Подобные описания могут показаться эпатирующе-патетичными, но Арто никогда не боялся пафоса, а наоборот – боролся за то, чтобы вернуть его жизни и искусству, преобразовав их в единое жизнискусство.
Одним из неожиданных подарков русского издания оказывается публикация черновиков Арто, относящихся к созданию этого эссе. Здесь можно проследить многие авторские решения, последующее расширение отдельных разделов или наоборот – отказ от тех или иных сюжетов/формулировок. Так, например, Арто убирает из финального текста противопоставление живописи Ван Гога и византийской традиции, а на месте «убогих ничтожеств» (характеристики, относящейся к Босху и Брейгелю) в окончательной редакции появляются «всего-навсего художники», в отличие от Ван Гога не пережившие предельного взлома мысли. После «девятилетнего заточения, все книги и картины рассыпались в пыль у меня на глазах – но только Ван Гог своей ценности не теряет». Но одновременно для Арто этот художник оказывается включен в своеобразный пантеон святых безумцев, в котором также присутствуют Бодлер, Нерваль, По, Гельдерлин, Ницше, Кьеркегор. А тот факт, что незадолго до самоубийства Ван Гог сообщает брату о приятной погоде, передает приветы и просит не волноваться, делает его судьбу особенно трагичной: семья всегда хотела, чтобы он «ограничился живописью, не требуя в то же время революции».
Здесь открывается пространство для второго сюжета: проблемы, впоследствии определенной Мишелем Фуко (не без влияния Арто) как «психиатрическая власть». В разговоре на эту тему нельзя не вспомнить и о десятках сеансов электрошоковой терапии, которые Арто перенес в родезской клинике. Несмотря на то, что отношения Ван Гога с врачом Полем Гаше, по всей вероятности, не были тождественны вражде Арто с психиатром Гастоном Фердьером, в эссе «Самоубитый обществом» проводимая параллель очевидна. Арто не сомневается в том, что в самой антиномии психиатр/пациент заложено отношение превосходства первого над вторым. «Разумность» врача здесь всегда оказывается достоинством, а «безумие» больного – дефектом: «во всяком живущем психиатре гнездится отвратительный и непристойный атавизм, заставляющий его видеть врага в каждом стоящем перед ним художнике и гении».
Точно так же, как «болезненность» Театра Жестокости не может быть принята обществом комфорта, так и «умалишенный – это тот, кого общество не захотело услышать и кому помешало изречь невыносимые истины». Арто хорошо известна цена, которую приходится платить за доступ к этим истинам, но он постоянно напоминает, что самые чудовищные вещи совершаются отнюдь не сумасшедшими:
мир, который денно и нощно без остановки поедает несъедобное,
чтобы дойти до конца в своем злом умысле,
по этому поводу должен
просто заткнуться.
Еще одним достоинством русского издания является включение в него двух текстов Арто, посвященных «психиатрической власти». Они дают возможность взглянуть на эволюцию его суждений: «Письмо главврачам психлечебниц» написано в сюрреалистический период – еще в середине 20-х годов, а эссе «Сумасшествие и черная магия» создано в 1946 году уже после многолетнего пребывания в психиатрических больницах и опыта электрошоковой терапии. В этом тексте, впоследствии зафиксированном и в виде аудиозаписи, Арто сформулировал знаменитый антисоциальный тезис: общество началось не с больных, а с врачей. А приставка «репрессивное» по отношению к обществу всегда избыточна.
Эссе о Ван Гоге обладает необычным свойством: объединяя темы многих текстов Арто, оно одновременно не требует обязательного знакомства с ними. И тем не менее, хочется указать на некоторые из этих связей. Например, «лицо мясника» - «лицо Ван Гога, кроваво-красное во взрыве его пейзажей» заставляет вспомнить ранний киносценарий Арто «Бунт мясника», а перемежающие текст графические глоссолалии – характерная черта его позднего стиля, один из способов приблизиться к области до коммуникации, взаимодействие с которой обуславливает онтологическую связку искусства и жизни.
В этом контексте заслуживает комментария и проблема двойственности безумия: несмотря на все манифесты «свободы бреда» Арто была хорошо знакома и обратная сторона умопомрачения. В его текстах она получает разные имена: «сглаз», «колдовство», «черная магия». Околдованность у Арто – это двойник ясновидения, нечто вроде образа обезьяны, изображающей Заратустру. В эссе «Самоубитый обществом» также встречается любопытный оборот «гражданское колдовство», подразумевающий квинтэссенцию общественных отношений: и социальную психологию, и идеологию, но, прежде всего, религию. Именно поэтому в черновиках к эссе можно обнаружить признательность Ван Гогу «за то, что он не пытался, подобно Эль-Греко изображать Христа».
У этой антирелигиозности также были биографические корни. Период умопомрачения Арто совпал по времени с его погружением в разнообразные религиозные учения (что можно увидеть, например, в книге 1937 года «Новые проявления бытия»). В философских текстах конца 40-х годов он, напротив, сформулировал радикальный отказ от божественного. Среди причин своего воскресения Арто называл избавление от религиозных демонов. В этом контексте можно вспомнить его мнение о произведениях Кафки, в которых ему бросались в глаза, прежде всего, следы иудаизма. Точнее, если привести неполиткорректную цитату из письма Жаку Превелю, – возвращение «невыносимого жидовского мировосприятия и его христианского двойника». Кажется, это единственное упоминание Кафки в текстах Арто, притом что в их дневниках можно обнаружить немало почти дословных совпадений в высказываниях на темы вдохновения, литературы, телесности. Но дело в том, что выйдя из Родеза, Арто при столкновении с любыми приметами религиозной семиотики, можно сказать, на секунду возвращался в 1937 год.
Когда Арто пишет, что «в бесповоротную минуту смерти всегда рядом кто-то еще – он-то и отбирает нашу собственную жизнь», то в большинстве случаев на месте «кто-то» здесь могло бы стоять слово «бог» - верховный двойник, создавший общество и самоубивающий единичное, который и при жизни крадет у человека самые сокровенные мысли, не давая осознать и сформулировать их.
Ван Гог изобразил себя на великом множестве полотен, и, сколь бы хорошо они ни были освещены, я никогда не мог отделаться от тягостного ощущения, что свет в них точно подделали, что у Ван Гога отняли свет, без которого невозможно прокладывать и размечать в себе самом свой путь.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Издатель и планета Земля .
Экология книжного дела. - Лучшие и худшие книги Пелевина, по мнению критиков.
- Путеводитель по романам Виктора Пелевина.
Рассказываем о самых ранних и самых новых произведениях знаменитого писателя. - Викитека — библиотека Википедии .
Что из себя представляет проект свободной энциклопедии. - Не выбрасывай!
11 красивых и полезных вещей, которые легко сделать из хлама. - Татуировки роботов .
Уильям Гибсон. Агент влияния / Пер. с англ. Е. Доброхотовой-Майковой. СПб.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2020. 448 с. - Nirvana и дзен.
Чанцев А. Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка. СПб.: Алетейя, 2020. — 724 с. - «Жить без надежды и сделать то, для чего был предназначен, добиться, совершить, и умереть с твердостью — вот твой путь».
- Частная жизнь Джейн Остин.
Была ли Остин столь романтична в вопросах семьи и брака, как и ее героини? - Талант Успенского.
