Небольшое плато, окружённое одноэтажными длинными зданиями с тёмными проёмами пустых окон. Бывшие казармы, образующие каре. В центре небольшое двухэтажное здание, из верхних, тоже давно выбитых окон когда-то просматривалась вся территория базы. Светлые стены бывших казарм разрисованы граффити.
Утро в Текоа
…а утром я проснулся на Территориях…
Буквально.
То есть накануне вечером в уже чёрном, просвеченном огнями Иерусалиме меня, вернувшегося из экскурсии в Вифлеем, возле отеля «Монфери», где я прожил четыре дня и откуда вынес свои вещи, сдав ключ на ресепшен, подхватил на своей машине поэт Игорь Б. и повёз сначала в гости к своим друзьям, на тихую улочку нового спального района, в южный дворик, где под деревьями за накрытым столом сидела дружная компания русских евреев из Ташкента, среди которых были два замечательных художника, писатель с женой и девушка-певица с братом-инженером.
Ну а после застолья и спора (не слишком ожесточённого) с писателем насчёт финикийцев, которых я защищал, а писатель, увлечённый римлянами, обличал, мы вышли из двора на по-ночному уже глухую улочку с крепко спящими в загончиках автомобилями, оживили одну из них и двинули назад во всё ещё бодрствующий центр Иерусалима. Там мы должны были, как сказал Игорь, захватить с собой их соседку Инну, которая, пока мы гужевались за столом, участвовала в проведении вечера памяти Романа Якобсона.
Инна возникла перед нами из каменного двора старинной улочки и отметилась тогда в моём сознании фразой, произнесённой в старомосковской интеллигентской интонации: «Да, — сказала она со вздохом, когда мы выворачивали на улицу Яффо, развороченную строительством трамвая будущего. — Да, уходит, уходит былая иерусалимская милота».
Мы ехали по запруженному машинами центру, где продолжалось народное гуляние, на перекрёсточках в районе гуляльной улицы Бен Иегуда ещё играли музыканты, но по мере нашего движения город расширял свои улицы, освобождая их от транспорта для разбега нашей машины. Могучий всё-таки город.
По моим ощущениям, ехали мы не слишком долго, как если бы я вёз друзей на такси из центра к себе в Орехово-Борисово, — привычно отступали в сторону ряды огней, всё шире становилась полоса шоссе; и вдруг я обнаружил, что мы едем по какому-то каменному жёлобу, в свете фар справа и слева — щебёнка на откосах, потом снова огни вдалеке, но редкие и далёкие, машина сбросила скорость, поднимаясь по склону небольшого холма, и в свете фар в чёрном небе вдруг вспыхнули фосфоресцирующим светом спецовочные штаны дорожного рабочего.
— Ну, вот и наши кальсоны, — сказала Инна.
Шлагбаум, на котором они висели, поднялся, и машина вкатилась как бы в широкую парковую аллею, с пальмами и чёрными кустами. Проехав ещё минуты две, мы остановились.
Я вышел из машины в коровинский (раннего периода) пейзаж: заляпанная лунным светом трава с чёрными тенями огромной толстоногой пальмы и лимонного дерева, сквозь кусты и кроны невысоких деревьев с той стороны сада-газона оранжево светили окна коттеджа в саду, ну а над нами высилась стена двухэтажного дома Игоря с крыльцом, охраняемым двумя каменными (или гипсовыми?) львами. В дом за деревьями, попрощавшись, ушла Инна, а мы поднялись меж львами по ступенькам в дом Игоря.
Меня разместили на втором этаже в маленькой комнатке, и когда, проснувшись утром, я вышел из комнаты на площадку перед лестницей вниз, первое, что я увидел, был горящий прямоугольник окна, в который, как в раму, была вставлена картина: рыжая голая земля, вздымающаяся по центру обрезанным конусом горы. Над ними — густая синева утреннего неба. В окне была пустыня и гора Иродион. Композиция воспроизводила гравюру Хокусая с Фудзиямой.
В доме ещё спали, и я вышел наружу. Проживание открывшегося пейзажа началось с почти физического ощущения неба. Его было много. Очень много. Мир передо мной был поделён на яростно-жёлтый низ уходящей вдаль земли, светившей белыми каменными деревушками (арабскими) на пологих склонах, и покойную бездонную синеву сверху. Передо мной — Иудейская пустыня. Ну а я стою на её берегу, на краю цветущего — буквально цветущего — оазиса. Пейзаж вокруг заставлял вспоминать рекламные картинки подмосковных коттеджных посёлков, только без высоких заборов — с открытыми газонами, огороженными невысокими каменными оградками, по камням этим стекает красная и розовая пена цветущих бугенвиллей, в зелени деревьев жёлтые пятнышки уже созревших лимонов. Ну а в глубине садов — каменные двухэтажные дома-коттеджи с черепичными крышами.
Из звуков — яростное щебетание птиц в кроне дерева за домом и шарканье вдали чьих-то подошв по асфальту, и мне пришлось подождать, пока из-за поворота не возникнет фигура пожилого сухощавого мужчины. Поравнявшись наконец со мной, он улыбнулся и что-то сказал на иврите. «Доброе утро», — ответил я и долго ещё слушал потом звук удалявшихся шагов, не потревоженный вкрадчивым шуршанием колёс проехавшей машины. Такая стояла вокруг меня тишина — тишина деревенская.
Я вдыхал воздух пустыни со слабым сухим запахом незнакомых мне растений. Солнце, ещё не слишком жаркое, но уже полноценное, грело моё тело, недоверчиво впитывающее в себя покой вокруг.
…Да нет, ничего как бы чрезмерно пафосного в деталях этого пейзажа не было. В поле моего зрения находились также тёмно-зелёные мусорные баки под оливковыми деревьями, гора щебёнки, истаивали вдали нити высохшего виноградника, начинавшегося сразу за дорогой перед Игоревым домом. Вдали прерывистыми чёрточками — забор, надо пролагать обозначающий границы Поселения. Такая вот рамка для райского сада на границе Иудейских гор и Иудейской пустыни.
И это что? Это и есть Территории?! То есть еврейское поселение на «оккупированных территориях»? Место противостояния евреев и арабов? Противостояния Востока и Запада?
Да. Это и есть Поселение.
С перерывом в год я приезжал сюда дважды, жил по несколько дней у Игоря, не делая никаких специальных усилий для «сбора материала» — просто жил, общаясь с родными Игоря и кругом его друзей, пытаясь почувствовать ток здешней жизни. И если поначалу мне казалось, что Поселения для меня будут ещё одним объектом для наблюдения и размышлений про Израиль, то достаточно быстро я понял, что разбираться во внутренней логике израильской жизни лучше всего отсюда, то есть имея точкой обзора именно Поселение.
А также держа в голове услышанное от здешнего поселенца Шимона, когда я пожаловался ему, что чем дольше живу здесь, тем меньше понимаю: «Ага, — сказал Шимон. — Но вы успокойтесь. Мы тоже мало чего понимаем. Это ощущение знакомо здесь всем».
Итак.
Поселение Игоря называется Текоа1. Расположено в восточной части Гуш-Эциона, рядом с горой Иродион. Основано в 1977 году. В Текоа проживает около 500 семей. Здесь свой магазин, школа, детсад, синагоги. Асфальтовые дороги и дорожки, дорожные указатели в центре на перекрёсточке у магазина, площадки автостоянок. Деревянными будочками автобусных остановок для здешнего, объезжающего ещё два соседних поселения рейсового автобуса. Своя охрана, пропускные ворота со шлагбаумом и строением для охранника — местный вариант блокпоста.
Текоа — смешанное светско-религиозное поселение. За составом его (то есть соблюдением баланса светского и религиозного населения) следит совет поселения. Вопрос этот стоит, как правило, при выделении участков для новых поселенцев. Кипы здесь носят в основном вязаные, разноцветные, то есть по большей части здесь живут так называемые религиозные сионисты. Но есть, разумеется, и чёрные кипы ортодоксов. А есть и поселенцы без кип, как Игорь, например, но в дом к нему не может зайти любой религиозный еврей, потому как обрядовая часть общения в этот день (посуда, угощение) соблюдается в Текоа достаточно строго. Местные девушки, стоящие по утрам у ворот в ожидании автобуса или попутной машины, делятся примерно поровну — на одетых в джинсы и футболки, с открытыми головами и на одетых в чёрные длинные юбки, глухие блузки, с беретами на головах. Такая же разница в одежде молодых людей, плюс у некоторых военная форма и наличие автомата.
Говорят в Текоа, насколько мог судить я, не только на иврите, но и на русском, английском, французском.
Безмятежный «загородный» пейзаж Текоа не должен обманывать. Это не дачный посёлок — будильники в его домах начинают звонить в половине шестого. Для того чтобы хозяйки успели приготовить завтрак для многочисленного, как правило, семейства, нарезать и упаковать всем бутерброды на день, поднять детей и т.д. Ну а с семи часов начинается разъезд на работу, загрузка безлошадных односельчан, кучкой стоящих у ворот в ожидании автобуса, в свою машину. По большей части жители Текоа работают в Иерусалиме. Он совсем близко — 30—40 минут до центра столицы, это если на машине, и минут 40—50 примерно на автобусе, заезжающем ещё и в соседние поселения [Нокдим (Пастухи) и Кфар-Эльдад, названный так в честь Исраэля Эльдада, соратника Владимира Жаботинского]. К восьми утра жизнь на улицах затихает — дети в школе или в садике, родители на работе. На улицах редкие фигуры выгуливающих собак или арабов, переодевающихся для работ по ремонту бордюров и дорожек.
Стиль общения с незнакомыми открытый и доброжелательный. Я, естественно, выходил погулять по посёлку и вокруг и во время одной из прогулок (во второй свой приезд сюда) обратил внимание на чёрный длинный автомобиль. Он дважды проехал мимо меня, потом появился в третий раз, обогнал меня и остановился метрах в пятидесяти. Наружу неторопливо, как бы даже с ленцой, вылез рослый бородатый парень в кипе, вроде как покурить вылез, на пустыню полюбоваться. И когда я поравнялся с ним, кивнул мне: «Шалом!» — «Доброе утро!»
— А Вы здесь у кого-то гостите? — по-русски продолжает он.
— Да, у Игоря. Но вот только гостевание главным образом только в доме. По улицам погулять можно утром и вечером, днём не высунешься.
— Да, — благожелательно откликается парень. — Ну и как переносите наш хамсин?
— В общем-то, легко. Даже не ожидал.
— В первые разы мы все почти не замечали его, — словоохотливо объясняет парень. — А вот через несколько лет хамсин начинаешь уже чувствовать в полную силу. Тяжёлая на самом деле штука. Ну, счастливо вам. Привет Игорю, — говорит он и поворачивается к своей машине.
В открывшуюся дверь я успеваю увидеть небольшую рацию и автомат на сиденье. Парень из охраны Текоа, которую содержат сами текойцы. Проверка личности проходит в тональности доброжелательного соседского разговора.
Все эти наблюдения я накапливал постепенно.
Ну а пока — о первом своём дне в Текоа.
Гора Шдема, или Как я занимался сионизмом
…Накануне мы договаривались с Игорем о поездке в Хеврон.
— Да-да, — сказал за завтраком Игорь, — поедем обязательно. Только давай на часик завернём в одно место. Тебе это может быть тоже любопытно. Посмотришь нашу культурную акцию. По пятницам мы тут проводим разные мероприятия на одной горе, в судьбе которой принимаем участие. Инна с нами тоже едет. Ты как?
— Поехали, разумеется.
Инна уже стояла у машины.
— Мы не опаздываем, Игорь?
— Нет-нет, успеем, — уверенно сказал Игорь, и мы сели в машину.
Скажу сразу, до Хеврона в тот день мы так и не добрались. Запланированная экскурсия отложилась на год, до следующего моего приезда. Но в своих поездках я старался придерживаться правила — не суетиться и не слишком настаивать на своих планах. Доверяй обстоятельствам, смотри на то, что они тебе показывают, — ничего случайного тут не бывает.
В очередной раз взметнулся в воздух шлагбаум («А где же кальсоны?» — «Их только по ночам вывешивают — чтоб машины не въезжали в шлагбаум»), и зелёная зона оазиса кончилась. За стеклом буро-зелёные клоки каких-то жёстких трав на каменистых осыпях пологих холмов и чёрно-лиловая под синим небом полоса дороги, стекающая вниз. Я приготовился к смакованию пейзажа пустыни, но проехали мы от силы минут десять. Свернули на какую-то узкую асфальтовую дорогу между склонами, проехали пару километров, и Игорь начал тормозить. Но как-то нервно. Сидевшая сзади Инна чуть подалась вперёд, как бы сказать что-то Игорю, но ничего не говорила, — впереди от дороги, по которой мы ехали, отходила направо и вверх, на невысокую гору, дорога грунтовая, и как раз на этом повороте стоял приземистый, ощетинившийся грязно-рыжим военным металлом широкоскулый армейский джип. Возле него — два рослых израильских солдата в пузатых касках с чёрными длинными автоматами.
— Игорь, они что, тоже участвуют в вашем мероприятии?
— Похоже, да, — буркнул Игорь, пропуская встречную машину и выруливая на обочину слева.
По тому, с какой решимостью двинулся Игорь от машины к солдатам, я почувствовал, что дело наше, похоже, безнадёжно.
— Нет, нет, — говорил солдат Игорю, — это не ко мне. У меня приказ не пропускать вас на гору.
— Но, — говорил Игорь, — там ведь ничего не происходит, несколько человек проводят философский диспут. Абсолютно мирная акция. И вообще, мы местные жители. Я не понимаю, какие могут быть основания для вашего вмешательства.
— Вы не подавали заявки на проведение своего мероприятия, у вас нет разрешения. Мы не можем вам обеспечить охрану.
— Нам не нужна охрана, — резко сказала Инна. — Слава богу, мы на своей земле.
— Повторяю, у меня приказ. Говорите с тем, у кого есть право решать. Я вам сейчас вызову старшего офицера.
Солдатик был спокойно-несокрушим. Второй солдат, смуглокожий, явно не понимавший по-русски, внимательно смотрел на лица и читал развитие диалога по выражению лиц и интонациям.
Игорь что-то тихо обсудил с Инной.
— Сейчас. Сергей, — сказал он. — Сейчас приедет офицер. С солдатами действительно разговаривать бесполезно.
Ну да, хорошо бы. Только откуда он вдруг возьмётся, этот офицер, думал я. То есть вот картинка: три человека молча стоят на обочине периферийной по здешним местам дороги, в ложбинке между каменными осыпями. Проезжают мимо редкие машины, и кажутся они на этой дороге старыми и запылёнными, как вот этот пыхтящий на не слишком крутом подъёме пикапчик с открытым кузовом, заваленным досками и брёвнами, в кузове под бортом сидит мужчина в грязной рубахе, с головой, укутанной в серый платок. Октябрьское солнце набирает силу. Откуда здесь офицер? Чего ради? Типа вот так сейчас всё брошу и побегу, так, что ли?
Пикапчик с рабочим-арабом в кузове сворачивает за гору, а оттуда выскакивает грязно-рыжий военный автомобиль, что-то вроде небольшого бронетранспортёра. Машина тормозит возле нас. Из кабины спрыгивает белокурый атлет-красавец в форме. С ума сойти — действительно, офицер! А откуда-то сзади из машины вываливаются ещё пятеро солдат, поправляя на ходу каски и прилаживая свои автоматы. Я никак не могу привыкнуть к количеству оружия в быту израильтян. И оружия отнюдь не бутафорского, вроде кортиков у наших морских офицеров.
Переговоры возобновляются, но идут, как я понимаю, по уже пробитому руслу. Говорят на иврите. Чувствуется, что не в первый и не во второй раз офицер ведёт эти диалоги. Привычным, как бы ритуальным кажется протестное клокотание в речи Игоря, и таким же привычным кажется упорство обороняющегося офицера. В речи офицера можно даже различить наличие как бы некоторой рефлексии по поводу, который вынуждает его бодаться с таким вот интеллигентным милым человеком. То есть произносится им что-то вроде: да нет, вы не подумайте, я вас прекрасно понимаю, но поймите и моё положение, я обязан… и т.д. Стоящая рядом Инна подаёт только несколько реплик, как я понимаю, достаточно язвительных и резких, а потом и вовсе отходит.
Я же, стоя в сторонке, естественно, не вмешиваясь. Я здесь гость. Свидетель происходящего. Не более того.
Вяловатый спор-бодание Игоря с офицером продолжается, а мы с Инной закуриваем, и она говорит: «До чего ж осточертело бороться с собственной армией».
Ситуация наша, как я понимал, была тупиковая. Один солдат или даже два, стоящие на дороге, может быть, и согласились бы зажмуриться и не заметить поднимающуюся на гору машину. Но когда перед нами целое подразделение Армии обороны, силы уже явно не равные. Нас-то всего трое, точнее двое, Инна и Игорь, а я — так, для мебели, изображаю массовку, тупо соображал я, глядя на голую, с влажной чернотой разогретого асфальта дорогу, на светло-серую легковушку, которая на подъезде к нам зачем-то сбрасывает скорость. Более того, машина эта начинает манёвр выруливания для парковки рядом с нами. То есть, похоже, и к нам идёт подкрепление. Только вот подкрепление не слишком внушительное — за рулём две дамы лет тридцати, а если и постарше, то немного. Но когда дамы заглушили мотор, вылезли из машин, как бы не слишком и торопясь, деловито приладили рюкзачки на спину, прикрыли дверцы и со спокойными почти лицами твёрдым шагом — чуть не написал «строем», но ощущение было такое, — двинулись к офицеру, я почувствовал, что, возможно, поторопился с оценкой их боевых качеств. Офицер продолжал что-то говорить Игорю, но смотрел уже через его плечо на приближающихся дам, и с лица его сходило выражение «сострадательного противостояния», а из интонаций — полуизвиняющиеся нотки, типа «не считайте нас бездушными церберами». Дамы уже стояли напротив него, открыто и прямо глядя на него из-под беретов религиозных сионисток. Заговорили они тихо, но с упором, офицер отвечал, но коротко, односложно. Смена тактики произошла мгновенно. Офицер, видимо, сразу же оценил, как сказали бы на моей исторической родине, степень упэртости этих на вид хрупких женщин и уже ничего не объяснял, не полемизировал, как с Игорем, он ушёл в глухую оборону, выбрав непрошибаемо-армейское «не положено».
Диалог оказался на удивление непродолжительным. Дамы были лишены интеллигентной обстоятельности и пафоса Игоря. Они и не собирались полемизировать, они подошли просто выяснить: да или нет. Выяснили, что нет. Ну а дальше-то чего с этим офицером говорить? Только время тратить. Развернувшись, они подошли к нам. Произошло короткое деловое совещание, после чего Игорь и одна из прибывших дам двинулись к машинам. Мы, я и две женщины, остались на месте.
— И что дальше? — спросил я Инну.
— Пройдём пешком, — сказала Инна.
— Пропустят?
Она пожала плечами.
Отогнав машины на самый край обочины, подальше от проезжей части, Игорь и молодые дамы вылезли наружу, закрыли дверцы, проверили их и вернулись к нам. И мы тронулись. То есть сначала остановились на несколько секунд, пропуская идущие машины по дороге, и в этот момент я обнаружил, что стоим мы уже как-то сплочённо и осмысленно, мы с Инной чуть впереди, Игорь с дамами чуть по сторонам; что-то такое полузабытое из школьного учебника для шестого класса, обозначавшееся там, как помнится, словом «свинья». Дорога освободилась, мы пошли на солдат. Те стояли неподвижно, ничего не предпринимая. Мы прошли рядом, почти сквозь, и вступили на грунтовую дорогу вверх. Какого-либо противодействия армия не оказывала.
Поначалу мы поднимались впятером. Но скоро две молодые дамы, оценив ситуацию как разрядившуюся, прибавили шагу. Тащиться по жаре неторопливым шагом, как мы с Инной и Игорем, люди уже в некотором роде в возрасте, дамы не стали. Их ждала работа наверху.
Инна рассказывала мне про то, что раньше на этой горе была военная база. Для поселенцев это было очень хорошее соседство. Ну а потом базу перенесли, и место это стало ничьим. И, соответственно, на него нацелились местные арабы.
— Что значит «ничьё»?
— То и значит. Для того чтобы, скажем, поселенцы получили разрешение что-то построить на этой горе, ну, скажем, культурный центр для жителей окружающих поселений, нужно собрать неимоверное количество бумаг, подтверждающих, что земля эта не находилась ни в чьей собственности. То же самое правило и для арабов. И только тогда военная администрация даст ход этим бумагам наверх. Без разрешения сверху здесь вообще ничего сделать не возможно. Мы в зоне С. Здесь в качестве администрации военные. И дикая путаница законов — израильских, иорданских, есть в ходу даже какие-то законы из времён турецкого владычества. Правда, если вдруг арабская семья быстренько что-нибудь такое сляпает, то, в отличие от самопального еврейского строения, его вряд ли тронут. Такая вот политкорректность. Ну, мы и приучаем местных к тому, что на эту горку ходим мы. Устраиваем разные культурные акции.
— А как арабы к этому относятся?
— Внешне спокойно. Они особо и не вмешиваются. Потому как в ситуации с этой горой у них появились неожиданные союзники — анархисты. Местные леваки. Наши отечественные и приехавшие к нам из Европы защищать права угнетаемого евреями-оккупантами обездоленного палестинского народа. Ну, вот поднимемся наверх, Вы там всё и увидите.
Сзади захрустела каменная крошка под тяжёлыми армейскими ботинками. Я оглянулся, за нами быстрым шагом поднимались четверо солдат.
— Это идут охранять нас, — сказала Инна.— Нормально.
Солдаты обогнали нас.
И, глядя в их ещё совсем близкие спины, Инна закончила:
— Засранцы!
Хорошо, что они молодые и наверняка не говорят по-русски, поёжился я.
— Вчера я был в Вифлееме, — сказал я, — и там была стена, и пропускной пункт, и палестинские полицейские и т.д. То есть всё чётко, ясно. Стена. Граница. Тут израильтяне, тут арабы-палестинцы. Вы-то как к стене относитесь?
— Если б это зависело от меня, никаких стен бы тут вообще не было. Срыла бы. Своими руками.
— Ну а здесь-то как вы границы различаете? Мы же вроде как на Территориях?
— И не «как бы», а именно на Территориях, — она кивнула в след удаляющимся солдатам. — Это ситуация, сложившаяся после Шестидневной войны 1967 года, но оформленная юридически только в 1995 году договором между Израилем и палестинцами, так называемым «договором Осло-2». Вся так называемая оккупированная территория делится на три зоны. Зона А — арабские (палестинские) территории с их собственной администрацией и силовыми структурами, скажем, Вифлеем. Вот их теперь и огораживают стеной.
Зона В — администрация тоже арабская, но с участием в управлении израильской армии. Ну и наша зона — зона С. Здесь хозяин армия. То есть здесь могут жить и арабы, и евреи. Но опять же после очень долгой и трудной процедуры получения разрешения. Так что основание и обустройство еврейского поселения — это песня долгая. Вот гора (холм скорее) эта была еврейской территорией, пока на ней была база. А сейчас непонятно чья. Поэтому мы хотим сохранить, так сказать, память о её принадлежности. По пятницам мы здесь устраиваем собрания, детские праздники и т.д. То есть психологически воздействуем на округу, показываем, что мы есть.
Мы наконец поднялись на гору, точнее к невысокому кирпичному зданию слева от дороги, обошли его, свернули налево, и я увидел наконец, куда мы шли.
Небольшое плато, окружённое одноэтажными длинными зданиями с тёмными проёмами пустых окон. Бывшие казармы, образующие каре. В центре небольшое двухэтажное здание, из верхних, тоже давно выбитых окон когда-то просматривалась вся территория базы. Светлые стены бывших казарм разрисованы граффити.
Ну а в центре этого пейзажа армейских руин, в тени под командирским домиком — группка людей, сидящих на белых пластмассовых стульчиках и расстеленных циновках. Сумки, рюкзачки, термосы, пластмассовые стаканчики. В центре на стуле — мужчина средних лет в белой рубахе, с чёрной бородой и в кипе. Передо мной мизансцена из спектакля по чеховской пьесе или со старинной фотографии с пикников русских интеллигентов начала ХХ столетия.
Только над сидящими на этой горе — безмятежно-синее небо древней Палестины, а на горизонте — пустыня и невысокие горы. По углам плато на возвышенностях чёрные силуэты солдат с автоматами — обогнавшие нас солдаты уже заняли стратегически выгодные точки.
Наше появление было отмечено коротким аплодисментом, то есть у меня появилась возможность немного погордиться своим мужеством в борьбе за торжество сионистской идеи.
Инну усадили на стул, я пристроился на циновке, и мне тут же налили тёплого кофе в стаканчик. Какое-то время Игорь переводил мне то, о чём говорил чернобородый в белой рубахе — местный раввин. Речь шла об этимологии слова «левые» и о том, как слово это постепенно меняло своё содержание. Я слушал, рассматривая граффити на окружавших нас стенах. Всё-таки странные были граффити. Тут тебе и серп с молотом, и пятиконечная звезда. И написанное латиницей «Аллах Акбар!».
— Не думал, что арабы такие писучие, — сказал я.
Инна, проследив мой взгляд, усмехнулась:
— Это не арабы. Это анархисты. Вон видите, левак написал «Аллах акбар», но с ошибкой. Пришёл араб и исправил.
На циновочке в окружении местных вполне интеллигентов-сионистов я провёл минут сорок. Не больше. Потом начались сборы. В отличие от нас, большинство участников акции успели подняться на гору на машинах и двинулись к своим припаркованным здесь же, на горе, автомобилям, ну а мы в сопровождении двух мужчин из соседнего с Текоа поселения пошли к дороге.
Мы снова выходим на дорогу, оставляя уже слева крайнюю казарму, и тут я вижу то, чего не мог видеть, сидя на площадке, — за то время, что мы сидели наверху, армия подтянула свои силы — за углом казармы, над дорогой стоял небольшой бронетранспортёр с тремя солдатами на броне, естественно, вооружёнными.
Идущие впереди меня поселенцы поочерёдно, проходя мимо бронетранспортёра, произносят «Шабат шалом!» — ну да, сегодня же пятница. И солдаты, сидевшие на броне, хором откликались: «Шабат шалом!» Я шёл последним и мучился — пройти молча мимо солдат было бы чем-то вроде демонстрации моей нелюбви к Армии обороны, ну а у меня к ней нет никаких претензий, но и сказать «Шабат шалом!» мне, не еврею, как то неправильно, я — гость. И, уже набравший воздуху в грудь для приветствия, я говорю: «Счастливо, ребята!» И ребята («засранцы») — двое из троих, сидящих на броне, — также отвечают на автомате: «Счастливо, батя!»
Продолжение следует…
______________________________
1Основано примерно в том же месте, что и библейское Текоа. В Библии это название употребляется в греческой транскрипции — Фекоя (Иеремия, 6, 1).
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Голубая шубка.
«Мама, почему ты так смотришь на меня? Ты, правда, все эти годы думала, что я не знаю, кто мой настоящий отец?». - Чужая среди своих.
Дина Рубина: «Мы живем в омерзительном регионе». - Страна счастливых людей.
Почему паспорт Израиля стал модным гаджетом успешного россиянина. - Солнце над Кармелем.
Травелог 5 израильских дней. - Израильская армия изнутри.
День на военной базе в пустыне. - На правах персонажа.
В издательстве НЛО вышла книга Сергей Костырко "Дорожный иврит". - Как перед сном или смертью.
О жизни в стране, где мир и война не отменяют друг друга и о новом мультипликационном проекте, приуроченном к израильскому дню памяти. - «У вас же геям запрещено донорство?».
Дмитрий Киселев встретился президентом Израиля Шимоном Пересом... и удивил его своими представлениями об израильской медицине. - На смерть царя.
11 января на 86 году жизни скончался бывший премьер-министр Израиля Ариэль Шарон, проведя последние 8 лет в коме после обширного инсульта . - Альтернативные «Земли обетованные».
Где ещё мог бы быть Израиль?
