Киноповесть Владимира «Адольфыча» Нестеренко «Чужая» настолько самодостаточна, что её визуализация (словечко из «Чужой»; ну да ведь и впрямь «экранизация киноповести» звучит как-то нелепо) представляется, с одной стороны, чем-то само собой разумеющимся, а с другой — вещью избыточной, чтобы не сказать ненужной.
«Картинку» (по словам Михаила Булгакова, загорающуюся в мозгу у писателя) читатель «Чужой» представляет себе с такой отчётливостью — пусть и субъективной, — что любая визуализация её средствами кино просто не может не обернуться определённым разочарованием: твой вариант киноповести не совпадает с режиссёрским (ну, или, допустим, с продюсерским), а инвариантен лишь её текст.
Впрочем, не все любят или умеют читать. В тексте повести Чужая, расписывая Шустрому прелести Франции, спрашивает у него, читал ли тот «Трёх мушкетёров». «Читал», — отвечает тот. А вот в фильме Шустрый говорит, что видел «Трёх мушкетёров» в кино.
Подстерегают «Чужую» в кино три основные опасности.
- 1) Она ни в коем случае не должна походить на бесчисленные отечественные фильмы и сериалы, в опровержение которых, как утверждается, и написана киноповесть.
2) Она не имеет права оказаться ни «лицензионным», ни «пиратским» переложением великих образчиков гангстерского кино Запада (прямыми и скрытыми цитатами из которого она тем не менее со всей неизбежностью будет напичкана).
3) Она просто обязана остаться самой собой — то есть быть перенесённой на экран с максимальной точностью (не буквальной, разумеется, и уж тем паче не буквалистской; здесь, как в поэтическом переводе, важна верность духу, а не букве оригинала).
Последний тезис удобнее всего разъяснить на примере из текста повести, персонажи которой то и дело стремятся перепрограммировать друг друга на нейролингвистическом уровне.
Малыш договаривается с барыгами (которых ему чуть позже придётся убить) о том, что они подбросят его до Братиславы. «Довезём в лучшем виде!» — заверяют его. «В лучшем не надо, — возражает Малыш. — Довезите лучше как есть!»
Потому что «лучший вид» — это в иных раскладах вид трупа.
Несколько забегая вперёд, отмечу, что фильм «Чужая» остановился где-то на полдороге между «довезти в лучшем виде» и «довезти как есть». Где-то на полдороге между надеждами на шедевр и предвкушением очередной (пусть и куда выше среднего уровня) коммерческой поделки. Где-то на полдороге между мизантропической притчей и любовно-сентиментальной «гангста стори».
В повести «Чужая» три уровня: 1) встроенный репортаж из «лихих девяностых» с лексически и синтаксически «правильной» бандитской речью; 2) сознательное совмещение нуара с роуд-муви; 3) авторский взгляд на человечество как на произвольное смешение нескольких биологических видов, каждому из которых присущ особый алгоритм выживания в единой пищевой цепочке.
Важнее всего, разумеется, авторский взгляд на вещи.
Герои гибнут рано, говорится в повести, одни герои убивают других героев. Терпилы терпят, но и к ним лучше не поворачиваться спиной. Власть отвратительна, как руки брадобрея: два пальца одной руки засунуты тебе за щёку, другая, с бритвой, поднесена к горлу.
Моральных ограничений (и ограничителей) нет вообще ни у кого: убитые тобой люди приходят к тебе во сне только потому, что это ты убил их, а не они тебя. Свободы воли нет тоже: есть только доминация и/или поза покорности плюс следование инстинктам. Голод, похоть, лавэ и еще — у героев — кураж.
Отсюда и собственно Чужая. Она вообще-то не Чужая, она Верхняя (только не в том значении, как в культуре BDSM). Она представительница высшей расы. Или, вернее, высшего биологического вида. Она мутант.
Другие биологические виды в повести — Солдат (Малыш), Бык (Гиря), Боец (Бабай, Сопля), Шустрый (Шустрый), Нарики (пражские сутенёры), а далее — Барыги и Крысы.
В повести слабовато (а в фильме слабо) получился «крёстный отец» Рашпиль, в прошлом, по-видимому, Шустрый, а ныне — Нарик и Крыса; одним словом, полукартонный и полукарикатурный персонаж, уместный скорее в каком-нибудь «Антикиллере».
Биологическое (но в первую очередь интеллектуальное) превосходство Чужой отнюдь не сводится к умению «разводить». Так, она отчасти предчувствует (мистика выйдет на первый план в «Огненном погребении» — следующей повести Адольфыча), отчасти хладнокровно просчитывает малейшую опасность. Это превосходство несколько скрадывается гендерной слабостью — тоже, впрочем, относительной: Чужая пять лет прозанималась женским боксом и стреляет без колебаний и без промаха.
Но вместе с тем мнимая женская слабость — её оружие: с феромонами у неё всё в порядке, а уж приблизив к себе мужчину, подчинить его для неё пара пустяков, ведь интеллектуально она превосходит всех как представитель высшего биологического вида.
В американском кино, кстати, такие персонажи не редкость. Их не раз играла, например, Шон Янг, на которую Наталья Романычева (Чужая в фильме «Чужая») немного походит и внешне.
Отличие героини повести (и в известной мере героини фильма) в том, что ей присуще не просто интеллектуальное превосходство над половыми и прочими контрагентами, но превосходство биологическое: она Чужая, она Верхняя, она Мутант.
Этот мизантропический дарвинизм (даже не социал-дарвинизм) и составляет главное содержание повести — и на экран он в общем-то перенесён, хотя и с потерями.
С потерями, обусловленными спецификой даже не столько кино, сколько намеренно расфокусированного режиссёром Антоном Борматовым жанра.
Намекая и на «Чужого» (норовящего вселиться в тело Сигурни Уивер), и на «Тварь» Питера Бенчли, режиссёр вместе с тем не упускает из виду ни «Однажды в Америке», ни (как это ни странно на первый взгляд) «Пепел и алмаз».
Адольфыч пишет о межвидовых страстях, отдающих, с точки зрения Чужой, чуть ли не скотоложеством (не зря же в повести глухо упоминаются съёмки порно, в котором она совокупляется с псами), а Борматов не может не выдать — пусть и пунктиром — некую лав стори.
Самка бандита-богомола (так называлась моя первая статья о прозе Адольфыча) знает, зачем ей нужен самец, да и Тварь Питера Бенчли тоже, а вот Анджела (так зовут Чужую) вроде бы проникается к Шустрому подлинными чувствами, да и брата своего, томящегося в тюрьме, искренне любит.
На мой взгляд, это двойная ошибка. Она не желает убивать их, это так. И покупает их (в особенности Шустрого) молчание — это тоже правда. Но любить их она не может, потому что на её биологическом уровне (да и вообще) любви, по мысли автора повести, нет.
А что есть?
Есть инстинктивная (а у высших видов — инстинктивно-рациональная) борьба за выживание.
За индивидуальное выживание — в отличие от инопланетных тварей, инстинкт размножения нашей Чужой не присущ.
Могла бы в конце концов забеременеть на длительном тюремном свидании — пять лет на это у неё было.
В лучшем виде (а не как есть) «Чужая» доставлена благодаря агрессивной рекламной кампании с использованием подчёркнуто жёстких трейлеров и тизеров и вследствие эффективной до поры до времени борьбы с торрентами.
Не исключено поэтому, что массовый зритель ломанётся в кино не хуже чем на «Бригаду» (будь она не сериалом, а полным метром) пополам с «Грузом 200» — и останется разочарован: никакого сенсационного расширения рамок дозволенного здесь не будет.
Просто хорошее кино — сильное, стильное и не очень понятное. Авторская мысль упрятана так глубоко, что далеко не всякий до неё докопается, но зато никто и не подкопается.
Актёры — никакие, но хотя бы не набившие оскомину лица и хари из бандитских сериалов. А что никакие — наверное, так и было задумано: короля играет свита, а Чужую — «свои».
О киноцитатах и кинопараллелях можно рассуждать без конца. Но если «взять с собой на необитаемый остров одну», то пусть это будет балабановский «Брат» . Разумеется, «Брат-1».
Точно такой же Чужой.
И точно такой же Верхний.
И с тем же чутьём на опасность.
И всё в те же лихие девяностые.
Вот только фильм «Брат» стал культовым, а фильм «Чужая», скорее всего, не станет.
Хотя и мог бы.
Но для достижения этой цели следовало бы порадикальнее разобраться с «довезём в лучшем виде».
Или, может быть, всё же довезти киноповесть до экрана «как есть».
Читать @chaskor |