В августе 1945 года американцы сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму (6 августа) и Нагасаки (9 августа). Это был первый случай крупномасштабного использования атома в истории человечества. Через девять лет в Обнинске впервые подключили к мирной энергосети ядерный реактор под названием «Атом мирный». О последствиях взрывов 1945 года для науки, о реальности радиоактивной угрозы для человечества и о перспективах развития атомной энергетики – интервью «Часкора» с начальником отдела стратегических исследований Института Ядерных реакторов РНЦ «Курчатовский институт» Станиславом Анатольевичем Субботиным.
— Сейчас ведущие страны мира активно используют атомное электричество. Насколько реально велики масштабы этого использования?
— В мире на атомных электростанциях сейчас вырабатывается в год примерно 2600 млрд киловатт-часов. Работают около 435 энергетических реакторов совокупной мощностью 370 гигаватт. Некоторые говорят, что это очень мало и достаточно повысить энергоэффективность экономики — и можно закрыть всё это. Или, например: построим ветряные станции, и можно закрывать…
— А зачем закрывать?
— Ну вот есть же в Германии зелёные, которые требуют закрытия АЭ. В Швеции тоже приняли закон, в Италии когда-то приняли закон о закрытии атомной энергетики.
— То есть атомная энергетика вредит экологии?
— Нет. Нет, экология тут ни при чём. Тут психология человеческая. Испуг. Почему вообще сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Что, люди дураки, что ли? Нет, нужен был просто какой-то шок, чтобы люди прозрели… Нужно было помочь человечеству осознать, что оно зашло в тупик, в какой-то кризис. Ведь кризис — это не начало чего-то, а конец. Пока не наступит понимание того, что мы не понимаем, мы собственное поведение не изменим…
— То есть зелёные просто не понимают, о чём речь, и поэтому ругают атом?
— Да, не понимают.
— Неужели это всё только необоснованные страхи, вызванные незнанием и непониманием? А как же загрязнения, радиация?
— За то, что зелёные ставят вопрос так, что атомная энергетика опасна, я им страшно благодарен. Но когда они говорят, что её нужно закрыть и заменить ветряками, это свидетельствует о полной необразованности.
Масштаб ядерной энергетики, как я уже сказал, порядка 370—380 гигаватт, 2600 млрд киловатт-часов в год, а это 16% мирового производства электроэнергии. То есть это 1/6 часть. Но ведь в 50-х годах XX века вся электроэнергетика мира была 200 гигаватт. Видите, прошло каких-то 60 лет, и одна только ядерная энергетика стала больше, чем вся электроэнергетика 50-х… Настолько выросли масштабы. Энерговооружённость человечества стала колоссальной. К чему это привело? К тому, что мы изменили все ландшафты, всю среду обитания, сделали её искусственной, то есть такой, которую нужно постоянно поддерживать. А для поддержания нужна энергия. И когда мы считаем все балансы — ветровая, геотермальная и прочая и прочая, — получается, что человечество потребляет примерно 10 млрд тонн нефтяного эквивалента. Причём примерно 2 млрд из них потребляют те, кто не имеет доступа к современным удобствам цивилизации и сжигает дерево и т.д. И вот такой вопрос: какой должна быть энергетика, чтобы сохранить тот уровень, которого мы достигли? А ведь люди ещё хотят и развиваться. Жизнь нужно не только поддерживать, но и улучшать… Сейчас мы подошли к тому моменту, что потребление у нас выросло в разы по сравнению с тем моментом, когда мы начинали потреблять нефть, газ и другие природные ресурсы. Инфраструктура, которая работает на них, тоже стала в несколько раз больше, чем когда мы всё это начинали. Включая атомную энергетику. На поддержание всей инфраструктуры сейчас тоже нужно в разы больше энергии. И вот мы подошли к такому моменту, когда наука, с помощью которой мы начали потреблять эти ресурсы, уже не может предоставить нам решение, позволяющее полностью удовлетворять наши потребности, сохранять существующую инфраструктуру и развиваться с необходимыми темпами. А развиваться сейчас хотят не только западные страны, но и те, кто раньше, в отсутствие интернета, не очень хорошо себе представлял, как хорошо можно жить. То есть мы попали в такую патовую ситуацию.
— Ну, так я слышал, что атомная энергетика — это как раз и есть решение всех этих проблем. И устойчивого энергообеспечения, и экологических проблем, и проблем изменения климата.
— Да, правильно. Но в атомной энергетике есть опасность. Это радионуклиды, излучение. И мы боимся их. Почему мы их боимся — это понятно. Были Хиросима и Нагасаки, взрывы. И это был ужас. Этот страх был нужен. И если бы страха этого не было, то у нас было бы… как в фильме «Кин-дза-дза». Помните, какие аппараты там летали? Так вот, у нас реакторы были бы примерно такие же сейчас. Потому что ведь атомная энергетика по своей сути может быть очень простой — сгрёб лопатой уран, и он начинает уже выделять тепло. То есть мы легко можем создать энергообъект. Но наш страх заставляет нас ещё и создать к этому энергообъекту системы защиты от этого излучения. И уже в самом начале развития атомной энергетики были люди, которые сказали: мы научились получать энергию, но мы очень многого недопонимаем. Поэтому в основу атомной энергетики был с самого начала положен фундаментальный, базовый принцип — «принцип защиты в глубину».
— Что это за принцип?
— Это множество барьеров, в которые мы заключаем среду, где получается энергия. И защищаем эти барьеры, чтобы они не дай бог не были разрушены.
— Так происходит сейчас на АЭС?
— Да, создаются огромные контайменты, защитные оболочки. Например, те реакторы, которые создаёт французская фирма AREVA, они выдерживают падение большого самолёта. Наши контайменты выдерживают падение более лёгкого объекта — например, истребителя, врезающегося в контаймент на скорости 200—300 км/час.
— А в Чернобыле, как я понимаю, ещё не было такой защиты?
— В Чернобыле не было. Мы тогда зашли чуть-чуть вперёд. Был великий, могучий неделимый Советский Союз, и мы решили строить свой независимый тип ядерного реактора. Мир его не поддержал. И у нас получился прокол. Сейчас в атомной энергетике есть такое понятие — ядерная культура безопасности, в основе которой лежит такой принцип: что бы ни случилось непонятного на атомной станции, угрожающего безопасности, мы должны поделиться этим знанием со всеми, а не скрывать... И поэтому сейчас атомная энергетика по культуре безопасности далеко обогнала все остальные области, в которых действуют такие понятия, как коммерческая тайна и ноу-хау. Чернобыль преподнёс нам «подарок»: мы получили оценку максимального возможного ущерба в атомной энергетике. Потому что в остальном мире нет таких реакторов. Таких больше не будут строить, и только на нём можно было получить аварию такого масштаба. В атомной энергетике риск меряется в человеко-зивертах. В Чернобыле интегральный ущерб с учётом долговременных последствий оценён был в 600 тыс. человеко-зивертов. Весь риск в атомной энергетике оцифрован. И если мы говорим об опасности, то это не просто опасность, а всегда конкретная опасность. На атомной станции сейчас допустим риск 1 человеко-зиверт в год. Чтоб было понятно: 5 человеко-зивертов — это одно раковое заболевание, и не обязательно кончающееся смертью. А вероятность повторения подобной аварии, согласно современным требованиям, — одна авария на миллион лет.
— Да, но Чернобыль был гораздо более серьёзной катастрофой, чем Хиросима и Нагасаки, а, как вы уже сказали, человечество стало бояться атома ещё после тех бомбёжек…
— Обе сброшенные тогда бомбы были маломощные, количество радионуклидов там было небольшое, и основная поражающая способность была — ударная волна, пожары и прочее. Для большинства пострадавших дозы там были небольшие. Но тут уже речь идёт о безопасности… Когда мы говорим о безопасности, нужно ведь очень здорово различать формулировки. Есть понятие безопасности для общества — это самый высший ранг. Есть национальная безопасность, экономическая безопасность, продовольственная безопасность, энергетическая… И когда формулируются требования на уровне безопасности для общества в целом, то имеется в виду состояние защищённости жизненно важных интересов — личности, общества и государства. То есть не личность и общество защищаются, а жизненно важные интересы. Потому что человек всё равно умирает. А вот его интересы — защищаются.
— А что такое жизненно важные интересы?
— А вот это набор потребностей, которые позволяют нам существовать и иметь возможность к прогрессивному развитию. Это чётко нужно понимать, потому что из этого рождается весь подход ко всем технологиям. Соответственно, это подход демократический — защищается общество, а не конкретный человек. Почему, например, автомобильный транспорт у нас допустим? Ведь под него технические требования по безопасности не прописаны, как в АЭ. Есть правила дорожного движения, и только… А вот под атомную энергетику технические требования по безопасности прописаны. И получается, что риски, связанные с атомной энергетикой, недопустимы, а риски, связанные с транспортом, допустимы. Почему? Да потому что общество не может обойтись без масштабного транспорта. Тонно-километры — это практически основа нашей экономики. Поэтому тот факт, что в мире под колёсами автомобилей гибнет, предположим, миллион человек в год, не принимается во внимание…
— То есть вы хотите сказать, что автотранспорт опаснее, чем атомная энергетика?
— Принципиально опаснее. И существует ещё очень много технологий, которые гораздо опаснее, чем атомная энергетика, но общество согласилось с тем, чтобы было так, поскольку оно без этих технологий жить не может.
— А без атомной энергетики может?
— Пока может.
— Но в перспективе понятно, что нефть закончится, газ закончится…
— Поэтому для атомной энергетики сейчас очень важно, чтобы оружие играло свою сдерживающую роль. Ужас перед ним необходим. Ведь, как вы знаете, в Хиросиме и Нагасаки люди сейчас живут так, будто там и не было никаких взрывов. А в Чернобыле сейчас заповедник, если так разобраться.
— Значит, в силу той ответственности, которую породили эти бомбёжки и чернобыльская авария, безопасность в атомной энергетике сейчас культивируется гораздо сильнее, чем где-либо?
— Да. А в других областях просто не было страха. Люди не боялись, и поэтому всё пошло по-другому. Начали добывать газ, нефть и уголь и не боялись. Потому что масштабы были маленькие. И если бы мы обошлись без Хиросимы и Нагасаки, то в атомной энергетике мы пошли бы по такому же пути. А это в случае с ураном недопустимо. Потому что мы многого могли бы и не заметить и такое бы сотворили с человеческим генофондом! Может, через 40 поколений всё было бы хорошо и человек стал бы более устойчив… Ведь радиационный фон нам нужен для того, чтобы у нас сохранялась возможность к мутагенезу (к возникновению генных мутаций), которая позволяет природе производить естественный отбор. То есть, если бы радиации не было, у нас на Земле спокойно могло бы быть однополое размножение. А поскольку нужна защита генетической информации, возникла двуполость. Как написал Николай Семёнович Работнов, «без радиации не было бы любви».
— Американцы, получается, своим этим экспериментом сослужили очень хорошую службу человечеству?
— Да. Это, конечно, нехорошо, что с этого началась атомная эра. Но ведь, например, с точки зрения обычного обывателя, карьера Христа тоже не удалась… Абсолютно. Он пожертвовал собой (ради нашего спасения). Вот и в атомной энергетике пришлось, извините, принести жертву. Иначе этого шока не было бы, и нормального подхода к атомной энергетике не было бы тоже. Ведь получать ядерную энергию можно на порядок дешевле, чем получать её из нефти и газа. А у нас появился испуг. Есть такой термин в экономике — «капитализация страха». Страховая компания ведь эксплуатирует страх. И в атомной энергетике этот страх — залог эффективного и в необходимой степени безопасного использования её потенциала.
— То есть у вас все риски просчитаны и бояться поэтому теперь уже нечего?
— Нет. Бояться всегда нужно. Но страх должен быть продуктивным. Если бы не было страха, то не было бы культуры. Например, кишечнополостные ничего не боятся. Размножаются, да и всё. А человек тем и отличается, что у него есть страх. Страх Божий, как некоторые говорят…
— А насколько реально опасно это излучение, которого мы все боимся?
— На самом деле излучение — это энергия очень маленькая, и непонятно, как может происходить столько нарушений в организме, как было у некоторых после чернобыльской аварии. У нас тут многие в институте ходят, кто схватил и 100 бэр (биологический эквивалент рентгена), и 200 бэр, и живут спокойно по 80 лет. А вот если человек получает 500—1000 бэр, как, например, в Чернобыле, то это уже лучевая болезнь. Тех, кто ей подвергся, было очень мало, и они почти все уже умерли. А так, если человек не нервничает, то он может нормально жить долгие годы даже с этой радиацией внутри. А если он начинает нервничать, то начинает подводить иммунная система. И организм теряет свойства защищаться даже при небольших дозах или просто психологическом или болевом шоке…
— А радиоактивные отходы ведь представляют опасность?
— А это то же самое. Ведь что такое отходы? Это или жидкая, или твёрдая, или газообразная субстанция, которая содержит те же радионуклиды, которые мы экономически эффективным способом извлечь не можем.
— И как вот быть с этим? Оно же копится? Я слышал, что их закапывают, эти радиоактивные отходы…
— Никто нигде пока не закопал. Эти отходы настолько компактны, что их пока можно хранить (хотя это расслабляет). Они, например, хранятся под Сергиевым Посадом (Загорском).
— В специальных контейнерах?
— Да. Когда начиналась оборонная программа, кое-что закапывали здесь, в Курчатовском институте, но потом всё это выкопали и перевезли. И знаете, сколько это стоило — вывезти в Загорск куб земли, в котором ничего толком и не было? Сотни тысяч рублей! Понимаете, насколько дорогие операции позволительны в атомной энергетике? Нигде больше такого нет. Потому что когда мы делим одно ядро урана-235, мы получаем 200 млн электронвольт энергии. А когда сгорает одна молекула нефти, мы получаем всего лишь 10 электронвольт. То есть уран — это очень энергонасыщенная среда. Например, один блок Балаковской АЭС, у которого мощность 1 гигаватт, в год сжигает 1 тонну урана. Если бы это был уголь, то это было бы 2 млн тонн. А что это такое? В одном вагоне — 60 тонн угля. Каждый день вы подвозите несколько составов угля. Таким образом, 1 гигаватт работы угольной станции (добыли, перевезли, тут пыль и всё прочее) — это несколько сот лет человеческой жизни потеряно. Но общество это прощает. И также оно прощает то, что люди гибнут под автомобилями. Ничего, если человек умрёт. Главное, что он родился, пожил, что-то заработал…
— То есть здесь нет угрозы интересам…
— Да, интересам общества. Общество решило, что это допустимо. Когда мы говорим о безопасности, то уровень её приемлемости — это просто вопрос договорённости…
— Но всё же как решить проблему отходов?
— Реально это 2—3 вагона в год. На самом деле сейчас большая часть остаётся пока на станциях. В основном это халаты, перчатки и прочая ветошь. Это низкоактивные отходы. И их можно скомпактировать. Но в это дело нужно вложить деньги. А у нас сейчас вся экономика построена, как некоторые говорят, на основе газомазутной философии. Есть единство: природа, общество, человек.
В природе есть ресурс. У общества есть возможность превращать этот ресурс во что-то. И есть человек с его потребностями. Ресурсы только убывают. Возможности могут убывать, а могут и возрастать. А потребности только растут. При этом человек двуедин: у него есть и потребность, и возможность (он часть общества). И вот это разделение труда позволяет мне выращивать мои потребности, которые удовлетворяются за счёт растущих возможностей общества, которое позволяет мне всё в большей степени пользоваться ресурсами, которые мы получаем. Так вот нефть — очень элементарный ресурс. Высококачественный. Просто сверлим дырку, и она потекла. Дальше всё просто: в течение года я сделал затраты и получил прибыль. Эффективность очевидна и легко рассчитываема. А в атомной энергетике всё не так. Например, добыли уран. Два-три года делается тепловыделяющая сборка, потом она выгорает пять лет, как батарейка. Потом её выгружаем из реактора и она ещё лет десять хранится на площадке атомной станции. Потом её перевезут и ещё 3—4 года будут перерабатывать. Получается, жизненный цикл ядерного топлива намного больше, чем тот временной интервал, по которому рассчитывают экономическую эффективность. И возникает неприятный момент: понятие экономического риска. Ведь я-то купил уран… Но я не знаю, получу ли я выгоду. Сколько будет стоить энергия, которую я получу через пять лет? И так далее…
— То есть это всё слишком сложный бизнес-план…
— Да, экономика не может пока переварить риски. Если я отложил деньги на переработку ОЯТ (отработавшее ядерное топливо), а технологии нет, то я должен вложить деньги в развитие ядерного топливного цикла. А у людей ведь потребности… И поэтому эти фонды (а они есть в США, в Чехии, в Швеции, у нас тоже есть законодательство, согласно которому мы должны отчислять в этот фонд), они исчезают. Люди умные находят применение этим деньгам где угодно, но технология не появляется. И не потому, что никто не может её сделать. Есть множество вариантов, и учёные спорят. А спор учёных воспринимается так: «решения нет». Есть много вариантов, как переработать и захоронить эти отходы. Во Франции выбрали — в глине, в Швеции — в граните, в Америке в какой-то другой горе, в Германии — в соляных пластах. Консенсуса нет. Денег выделяют мало, и все стараются урвать и дискредитировать друг друга.
— Ну, это временно…
— Да. Но тут вот какая проблема. Раньше учёный приходил к чиновнику и чиновник от лица государства принимал решение. А сейчас этого нет… Раньше было так: первый реактор запустили — переворот в сознании, бомбу сбросили — переворот в сознании, спутник полетел — переворот в сознании. А сейчас хоть десять спутников в день пусти — кого это трогает? Пустим десять новых атомных станций в год — никто и не заметит. То есть масштаб использования и развития технологий привёл к тому, что, к сожалению, общество потеряло интерес к их дальнейшему развитию.
— А вообще реально можно говорить, что атом — это повседневность?
— Конечно. В Центральном регионе — 40%, Северо-Запад — это 60% ядерного электричества. Во Франции это почти 80%. Италия покупает ядерное электричество у Франции. Австрия тоже покупает в соседних странах, потому что свою атомную энергетику они закрыли.
— А почему закрыли?
— Австрия очень интересная страна. У них свои ценности. Они люди религиозные, у них традиционный подход. Они считают, что религия позволяла выжить человечеству в течение тысячелетий, а прогресс несёт зло. Хотя европейская культура верит в прогресс (в отличие от восточной). Причём вся позитивная наука в Европе началась с того, что учёные считали, что, познавая природу, они познают Бога. Все первые учёные были людьми глубоко религиозными, они постигали устройство мира, истину. А потом уже были все эти революции и войны, которые, можно считать, случились для того, чтобы люди смогли получить ядерную энергию. Потому что обычным эволюционным рыночным путём она бы не получилась, без испуга…
— Да, вернёмся к рискам и страхам, связанным с атомной энергетикой. Какие ещё есть, кроме тех, которые мы обсудили?
— Самый большой риск связан не с хранением, переработкой или захоронением, а с добычей урана. Добывая из земли уран, мы добываем при этом ещё и радон. Это такой благородный газ, который летуч. Это продукт распада урана-238. Этого радона очень мало. Он рассеивается. Вероятность того, что от него погибнет конкретный человек, бесконечно мала. Но поскольку вдохнула целая популяция, интегральная доза получается очень большая. 100 человеко-зивертов за 10 тыс. лет от добычи природного урана для одного года работы блока АЭС. Но, кстати, это риск в тысячи раз меньший, чем тот, который связан, например, со всякого рода медицинскими операциями… Самые большие радиационные риски сейчас связаны с медициной. Да и вообще уровни риска в атомной энергетике принципиально ниже, чем в любой другой технологии.
— Ну и ещё не будем забывать, что с атомом связан риск ядерной войны…
— Атомная энергетика и атомная война — это, конечно, разные вещи, хотя и связанные. Вот сейчас все задумались об уничтожении ядерного оружия. А такое количество плутония, которое содержится в существующем ядерном оружии, можно уничтожить только в атомной энергетике. То есть, чтобы снизить риски ядерной войны, нам необходимо развить атомную энергетику, которая позволит эффективно утилизировать накопленные оружейные запасы. Иначе мы с ними ничего не сможем сделать.
— В каких областях и формах мы сталкиваемся с атомной энергетикой в повседневности помимо атомного электричества?
— Ну вот, например, есть в Билибине АТЭЦ. Это не только электричество, но и снабжение теплом. Огромный географический регион. Раньше в этих золотопромышленных районах всё работало на дизельных станциях, на солярке. И существовал огромный риск, что солярка вдруг закончится и все замёрзнут. И построили станцию. Вообще для России это очень перспективно: у нас 70% территории не имеет центрального энергоснабжения и испытывает трудности с завозом топлива. Поэтому когда мы говорим о дальнейшем развитии атомной энергетики, мы рассматриваем её как многокомпонентную. Тут надо понимать ещё вот что: когда говорят, что ядерная энергетика обладает неограниченным ресурсом, имеют в виду уран-238. А он не делится так просто, как делиться уран-235. Уран-238 нужно сначала превратить в плутоний. Но мы пока научились сжигать только уран-235. А доступные нам ресурсы урана-235 дадут нам в интеграле меньше, чем нефть и газ. Поэтому общество сейчас не очень воспринимает атомную энергетику… А на самом деле тут есть громадные перспективы, даже если мы говорим о преодолении нефтяного и газового кризисов. Ведь нефть — это очень интересный ресурс. Когда мы сверлим дырку, то из-под земли вытекает 20—25% всего, что там есть, и когда мы говорим «кончается нефть», то кончается именно только вот этот доступный нам энергоресурс. Чтобы выкачать ещё больше, приходится тратить энергию. При этом, чтобы добыть один баррель нефти, приходится тратить всё больше и больше нефти же. То есть сейчас цена нефти в реальных энергозатратах очень велика и мы подходим к тому времени, когда на получение одного барреля нефти будем тратить один баррель… А потом на добычу 0,5 барреля будем тратить 1 баррель (или его газовый эквивалент). В итоге мы приходим к выводу, что только атомная энергетика позволит нам доставать эту нефть… А нефть нам нужна, потому что вся инфраструктура, в которой мы сейчас живём и которой пользуемся, сделана под нефть.
— Но нужно же слезать с этой нефтяной иглы уже…
— Да, но, чтобы нам всю эту инфраструктуру, которая работает на жидком топливе, перевести на водород (это уже будет водородная энергетика), нам нужно истратить энергии больше, чем мы добыли и истратили уже сейчас. То есть для создания инфраструктуры нужна энергия. Дешёвая, безопасная, экологически чистая. В необходимых масштабах это ядерная. Таким образом, мы сейчас стоим перед необходимостью создания некоего ядерно-водородного мостика в новую эру, когда широко, но в допустимых пределах будут представлены все источники энергии: ископаемые ресурсы, возобновляемые источники (например, ветряки), ядерная энергия, а в основе будет лежать всё более эффективное использование энергии Солнца… Это будет техногенный водородный цикл.
— Но нефти пока что надолго хватит, по официально озвучиваемым данным…
— Да, Путин очень мудро это сформулировал: «На XXI век у нас нефти и газа как энергоносителей хватает». Но что такое энергоносители? Я где-то должен взять энергию, чтобы получить эти нефть и газ, которые я преобразую в топливо… Но источник-то энергии — ядерный. А за 150—200 лет мы инфраструктуру заменим.
— А почему так долго?
— Потому что сейчас у нас эпоха инноваций. А что такое «инновация»? Это то, что мне позволяет в необходимых масштабах использовать те изобретения, которые уже есть. Сейчас уже не приходится ждать тех чудесных перемен, которые случались раньше с изобретением, например, телефона или лампочки. Сейчас время инноваций. Мы должны предоставить возможность всему обществу пользоваться каким-то благом. А это быстро для всех сделать нельзя. Была эпоха нефти, и она заканчивается. Ведь этот кризис на самом деле не финансовый. Это кризис, связанный с необходимостью перехода экономики от дешёвых ресурсов на дорогие. На те же нефть и газ для начала, но теперь они уже будут дороже за счёт больших затрат энергии на их добычу и транспортировку. И это не просто переход на атомную энергетику, но на атомную энергетику в новом виде — в виде использования урана-238. Мы должны сотворить другую атомную энергетику. Научиться сжигать уран-238 через плутоний. Мы уже умеем это делать, но вопрос в том, как реализовать это в масштабе. Сейчас есть понимание, что отдельно взятое государство не в состоянии перейти на новую технологию в атомной энергетике. А вообще в этом переходе заинтересованы Индия, Китай, Япония, Франция, США, Россия… При этом требуются вложения на 20—30 лет. И не только финансовые. Ведь проблема — это актуальная задача, на которую у нас не хватает ресурсов. А ресурсы — это не только деньги. Ресурсы — это знания, квалифицированная рабочая сила, всяческие материальные ресурсы, время. Тут нужны серьёзные инвестиции. А ведь в мире ничего лишнего нет — ни рабочей силы, ни бетона, ни цемента. А мы должны откуда-то их взять. А что такое «взять»? Вот, например, в течение 20 лет мы должны вложить в создание нового топливного цикла порядка 100 млрд долларов. То есть переучить людей, где-то взять цемент, сталь, электроэнергию, использовать те же жидкие топлива. И таким образом, переводя человечество на новый ресурс, мы где-то забираем и создаём этим дефицит. Но только приняв решение (причём на уровне мирового сообщества) о переходе на новую атомную энергетику, мы сможем преодолеть кризис. Ведь все эти новые нефтяные месторождения — это всему миру только на одну затяжку…
Беседовал Глеб Давыдов
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Теория свободных радикалов.
Откуда берутся болезни и как радиация вредит здоровью. - Цена открытия.
Почему останки Марии Кюри покоятся в свинцовом гробу, а к ее личным вещам нельзя прикасаться еще полторы тысячи лет. - Как там с рыбкой у Фукусимы?
Промышленная добыча рыбы в водах префектуры Фукусима до сих пор запрещена. - Нужна ли миру атомная энергетика?
27 лет назад произошла самая крупная радиационная катастрофа. - Брянский тупик.
Из «зоны» выхода нет. - Катастрофа продолжается.
55 лет ядерной аварии на «Маяке». - Атомная промышленность вновь просит госбюджет о помощи.
- Избыточная энергия.
Россия и Белоруссия решили обставить Польшу и Литву атомными электростанциями. - Чернобыль.
Серебряная свадьба. - Звезда Героя России — герою Чернобыля.
О подвиге Героя Российской Федерации генерал-майора внутренней службы Владимира Михайловича Максимчука (8 июня 1947 — 22 мая 1994).
