Президенты Чечни и Ингушетии договорились действовать сообща
Последние дни были омрачены трагическими событиями на Северном Кавказе. На сей раз эксцессы (взрывы, нападения боевиков) произошли практически синхронно в трёх республиках восточной части Кавказского региона (Чечня, Ингушетия и Дагестан). В этой связи велик соблазн подвести эти явления и события под какой-то один стандарт.
Последние дни были омрачены трагическими событиями на Северном Кавказе. На сей раз эксцессы (взрывы, нападения боевиков) произошли практически синхронно в трёх республиках восточной части Кавказского региона (Чечня, Ингушетия и Дагестан). В этой связи велик соблазн подвести эти явления и события под какой-то один стандарт. Мол-де опять Северный Кавказ проснулся. Как будто раньше он спал! Как будто не было военных столкновений между силовиками и боевиками в горной части Чечни уже после отмены режима КТО! Как будто в Дагестане или в Ингушетии, словно по мановению волшебной палочки, прекратились различные эксцессы! Стабильный Кавказ просто стал образом, востребованным властями.
Однако, как бы то ни было, 16 мая 2009 года министр внутренних дел Чечни сообщил о предотвращении ряда терактов. За день до того в Чечне у здания министерства был совершён теракт террористом-смертником (первый после отмены режима КТО). 17 мая из Ингушетии поступили сообщения о передислокации крупной группы боевиков в сторону Чечни. В результате на территории республики произошли боевые столкновения с человеческими жертвами. И наконец, 17 мая масштабная операция против боевиков была проведена в Карабудахкентском районе Дагестана. Там даже был введён (правда, на короткое время, всего до 20:00, режим КТО). Таким образом, все республики восточной части Кавказского региона, что называется, отметились в выходные дни.
В условиях отсутствия публичной политики и возможности для публичной же дискуссии анализировать причины новой нестабильности и рассматривать её новые движущие силы (равно как и лозунги, идеологию и практику) не принято. Фактически происходит соревнование двух дискурсов. Один можно обозначить формулой «На Кавказе всё спокойно», а другой можно определить как безудержный алармизм. Для него подходит формула «Кавказ скоро отделится» — по примеру Абхазии или Южной Осетии (конечно же, об обоснованных сроках не говорят). Между тем сегодня чрезвычайно важно понять, насколько ситуация в трёх республиках Северного Кавказа (и этого региона в целом) похожа, а где существуют различия. В конце концов, сами по себе факты взрывов или насилия ещё не повод для «обобщающего» (шаблонного) рассмотрения региона под один стандарт.
С нашей точки зрения, можно говорить и о неких общих вызовах, и о серьезных отличиях. Общим вызовом везде (и в Чечне, и в Ингушетии, и в Дагестане) является радикальный ислам (который, конечно, не един, построен по сетевому принципу, а не на основе вертикали). Сепаратистские идеи никогда не были востребованы в Ингушетии и в Дагестане, а в Чечне ичкерийская идея оказалась отвергнутой самими вчерашними сепаратистами. Доку Умаров (группа которого, по словам Рамзана Кадырова, была блокирована 17 мая на чечено-ингушской административной границе), объявив о создании Кавказского Эмирата в октябре 2007 года, подвёл некую черту под борьбой за «свободу Чечни». Если мы возьмём себе за труд познакомиться с сайтами кавказских радикалов, то увидим следующую закономерность. Их политическая лексика маркирует врага не в терминах этнического национализма. Это не «федералы», это — «враги чистого ислама», «кяфиры». Эти же идеалы защищают (хотя и по-разному и с разной степенью «чистоты веры») боевики в Дагестане и в Ингушетии. «Свобода Чечни» уступила место лозунгам «исламской солидарности». Это объясняется как внутренними, так и внешними причинами. Надежды на то, что Запад предпочтёт продолжение распада «империи зла», не оправдались, а потому взоры вчерашних националистов обратились на Восток. В этой связи стоит особо отметить, что если в лозунгах ичкерийцев антизападничество не присутствовало, то Доку Умаров называет врагом «истинных мусульман» не только РФ, но и западный мир, и Израиль. Все три примера объединяет и общий подход Кремля к управлению Северным Кавказом. Такой подход можно назвать «дистанционным». Главное — внешняя лояльность элит и гарантии того, что никто не будет отделяться. Цена вопроса — растущий региональный партикуляризм, отсутствие российского права и государства в регионе.
Однако дальше начинаются различия. Республиканская власть в Чечне гораздо лучше организована и консолидирована, чем в Ингушетии и в Дагестане. Кадыров-младший имеет свой ресурс популярности и поддержку (даже несмотря на периодические атаки людей, нелояльных нынешней власти в Грозном). Кадырову никакой оппозиции, кроме той, которая существует в горах, нет. Многие ичкерийцы комфортно устроились в администрациях разного уровня и на милицейских постах (вообще в силовом блоке республики, который не ограничивается одной лишь милицией). Даже из-за границы в Грозный периодически приходят месседжи об идеологической поддержке. Созданная Рамзаном вертикаль не позволяет существовать какой-либо системной оппозиции. Отсюда выбор — либо горы (и идеология общекавказского исламского протеста), либо бюджетная и личная зависимость от первого лица республики.
В Ингушетии иная ситуация. Власть не имеет ресурса популярности, даже близко сравнимого с кадыровским ресурсом в Чечне. Пришедший к власти осенью прошлого года медведевский выдвиженец президент Юнус-бек Евкуров пытается изменить подходы властей к управлению республикой (когда лояльность ставится выше, чем реальный диалог с населением). Однако пока добиться перелома у него не получается, слишком сложное наследство досталось ему от его предшественника — Мурата Зязикова. Но и оппозиция в Ингушетии иная. Она не сводится только к радикальным исламистам. Здесь присутствует лоялистская оппозиции, то есть той части протестного движения, которая апеллирует к российской власти и российскому же законодательству, не поддерживает сепаратистские подходы и ценности «чистого ислама», предпочитая мирные средства борьбы диверсионным акциям и терроризму. Собственно говоря, многие вчерашние оппозиционеры в конце прошлого — начале нынешнего года оказались востребованными Евкуровым, пополнили его администрацию. Отметим, что такой тип оппозиции в Чечне не присутствует вовсе, а в Дагестане не слишком силён, чтобы с ним считались. Светская демократическая оппозиция (КПРФ, «Яблоко», СПС) утратила былое влияние и деморализована (взять хотя бы трагическую гибель лидера местных «яблочников» Фарида Бабаева в 2007 году).
В Дагестане вертикаль в принципе невозможна. Фрагментированное общество (разделённое по этническому принципу и по разному восприятию ислама) требует не диктатора, а медиатора. И хотя старая модель 1990-х годов «коллективного президента» (Госсовет, в который входили представители основных 14 этнических сообществ республики) была заменена моделью президентской республики, это не меняет сути дела. Муху Алиев имеет определённый ресурс популярности и значительное политическое влияние, но сам конгломератный характер дагестанского общества в условиях отсутствия внятной федеральной стратегии развития республики определяет особые правила. В сегодняшнем Дагестане существуют три основные группы конфликтов. Первая — это противоборство традиционного ислама (суфийского, тарикатистского) и салафитов (или ваххабитов, как их называют иногда). Вторая линия раскола — этническая, хотя сегодня эта проблема слабее выражена, чем в начале 1990-х. И третья группа конфликтов — это дагестанцы, которые за пределами республики живут, но обладают определёнными финансовыми ресурсами и политическими амбициями, и местная элита. При этом все эти обозначенные выше интересы могут друг друга перекрывать так или иначе, где-то соприкасаться. Существование столь разнообразных по происхождению протестных полей возможно только в условиях, когда социальные отношения базируются не на институтах, а на неформальных принципах, личных отношениях. Отсутствие публичных процедур и институциональных норм приводит к тому, что в республике, перегруженной разноплановыми, но во многом объективными противоречиями, спорные вопросы решаются посредством насилия. В этом смысле мотивация и легитимация такого насилия — второстепенный вопрос. За этим, как правило, дело не стоит.
Таким образом, Северный Кавказ имеет разноплановые проблемы, которые невозможно разрешать под одну мерку. Однако пробуждение этого региона, рост протестных настроений (пускай и по-разному окрашенных) говорит о том, что Кавказ, как никогда ранее, требует осмысленной стратегии развития. Стратегии, в которой российское государство будет не бесстрастным свидетелем и «экспертом», а организатором самого процесса развития.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
