Самое важное, что нужно знать об этом фильме, автор его сценария, режиссёр и один из операторов, краснодарский кинодокументалист Валерий Тимощенко, говорит уже в самом начале - как эпиграф. «Деревня, - утверждает он, - не может быть воспоминанием». «Время существует только в образах, по-другому его не ощутить» и «История может быть только личная».
Личную историю он и рассказывает - очень личную, до единственности: историю собственной семьи, собственных предков, поколениями живших в станице Васюринской на Кубани: в именах, лицах и фактах. Фактически, он прослеживает собственное генеалогическое древо, уходящее корннями глубоко в кубанские чернозёмы. В центре фильма – судьба прадеда режиссера, Герасима Примы, и членов его большого семейства, не все из которых пережили катастрофические события ХХ века. Раскулаченные в 1930-х, предки автора были отправлены в ссылку на Северный Урал и лишь спустя несколько лет, сумев выжить благодаря героическим усилиям, вернулись на Кубань.
Не переставая быть самой собой, эта фамильная история сразу, с первых же кадров, оказывается историей страны. Правда, прожитой и рассказанной с позиций особой группы её разнородного населения: кубанского казачества, преломленной через призму его опыта.
Этим, собственно, фильм прежде всего и интересен. Что было с нашей страной в ХХ веке – все более или менее себе представляют. Но личные судьбы и человеческий опыт не перестанут быть открытием никогда.
В том, что говорит автор за кадром, в самой его исторической концепции можно многое оспорить. Хотя бы уже, например, то, что так хороша, устойчива и беспечальна была царская Россия (по искреннему и сильному чувству автора, разделяемому не им одним, это было царство благоденствия, силы, изобилия, гармонии и согласия всех сословий, в котором – особенно после отмены крепостного права, когда-де все получили вдоволь земли - жили «свободные люди на свободной земле». Так автор говорит о своих предках-казаках. И бесполезно задавать ему вопрос о том, как жили и как чувствовали себя в то же самое время люди разных социальных слоёв в других частях огромной империи – он вообще не об этом), и что Россия не знала голода до Первой мировой войны (может быть, его выдумал Лев Толстой, не раз - в начале и в конце 1890-х - спасавший крестьян Тульской губернии от голода, охватившего из-за неурожая целые регионы?)1. Или, скажем, то, что уничтожена прекрасная дореволюционная жизнь была исключительно внешними, тёмными, непонятно откуда взявшимися силами – большевики и их сторонники, должно быть, с неба на нас свалились (кстати, автор примерно так и думает - в фильме буквально говорится о «марксианах-инопланетянах», которые ополчились – исключительно по своей злоприродности - против «крестьян-землян» и временно их победили), что не было никакой гражданской войны (опять же дословно: «гражданская война – миф») – что не русские воевали друг с другом, но «марксиане» со всем народом - происходило «столкновение двух несовместимых жизненных установок: крестьянского библейского мира и марксистского антимира», - вот уж совершенно мифологическая, манихейская картина. Что в Первую мировую – прямым следствием которой стали обе революции 1917-го - нас втянула злонамеренная Германия, («с бесом мира быть не может»), а наше дело в этой войне было исключительно правое.
Скорее всего, можно было бы оспорить цифры, приводимые создателями фильма по голоду 1930-х годов и его жертвам (в одном месте говорится о шести миллионах погубленных, в другом – уже о десяти), по меньшей мере, проверить их и уточнить. Но рука, признаться, не очень поднимается, не поднимается совсем, поскольку дело здесь никоим образом не в цифрах (не говоря о том, что даже если бы загубили одного человека, это уже была бы трагедия). На Кубани – в каких бы цифрах это ни исчислялось и какими бы это ни было вызвано причинами - оказался загубленным целый мир и многие тысячи жизей.
Автора можно понять – с его близкими и любимыми людьми русская история ХХ века обошлась самым жестоким образом. «Объективность» в таких ситуациях немыслима, для неё надо, наверно, хоть отчасти перестать быть самим собой.
Прямолинейный до наивности там, где предпринимает попытки объяснять исторический процесс, истреблять ложные, с точки зрения автора, представления о нём и укоренять очередные единственно правильные, - фильм безусловно силен, убедителен и очень красив там, где передаёт свойственное его соотечественникам-казакам восприятие жизни, мира, своей земли, самих себя.
Это - именно «Крестьянская история»: такая, какой историю мог увидеть своими глазами, пережить своими чувствами только кубанский земледелец.
Нам рассказано и показано множество исторических подробностей, которые опять-таки могли знать только люди, испытавшие всё это лично – и в фильме звучат их голоса. Показана, в том числе, и «часть истории, которая не писалась»: как жил «ссыльный интернационал» в «таёжном Освенциме». Рассказано, как ссыльные сопротивлялись своей участи: как поднимали восстания, организовывали боевые группы, как пытались бежать. Как они выживали – обречённые, казалось бы, на верную смерть – в очень далёкой от всех привычек южных людей тайге на Северном Урале. Какую рыбу ловили: гольяна, хариуса, налима, как делали снасти, на кого охотились. Какие собирали ягоды: голубику, чернику… Как расчищали лес, сажая на освободившемся месте капусту и картошку. Как уживались с местными коренными жителями – вогулами-манси, как учились у них веками проверенным навыкам, необходимым в таёжной жизни, копировали, что могли, включая даже одежду. Как – иной раз просто с нуля - обзаводились новыми умениями, целой их системой – новым образом жизни: «пришлось вернуться в домонгольские времена, - называет это автор, - и всему учиться заново». Преобразовывали хаос – в космос. Создавали на североуральской земле, как говорит Тимощенко, - «свой кусочек рая», - и создали, и оставили его, едва только появилась возможность вернуться в свой настоящий рай – на Кубань. Вопреки тому, что в тридцатых там свирепствовал голод, несмотря на то, что вернувшимся из ссылки мог угрожать повторный срок, Кубань оставалась для них именно раем в исходном, библейском смысле: местом подлинности и силы.
Но самое главное в фильме, кажется, всё-таки не это.
Валерий Тимощенко в фильме проходит по пути своих предков – буквально, собственными ногами - полный круг бытия. Круг именно метафизический, сопоставимый, при всей его катастрофичности, а значит, вроде бы, исключительности (история ведь случается всего один раз!) - с циклом, который ежегодно, повторяясь – и в этом смысле соприкасаясь с вечностью - проходит сама природа: от полноты и цветения жизни - через умирание (гражданскую войну и голод) – в смерть (уральскую ссылку) – и обратно в жизнь. От весны и лета – через осень и зиму - к новой весне. (Что характерно, у каждой из фаз этого цикла есть совершенно внятное географическое соответствие. Весна, лето и даже осень – области жизни - это Кубань: центр мира, из которого всё началось, к которому всё вернётся, на котором всё держится. Смерть – это Северный и Полярный Урал: Сосьва, Вишера... периферия мироздания, место, где оно смыкается с самим небытием.) Предки автора, о которых идёт речь – герои не просто в этическом и историческом, но в онтологическом смысле: они победили смерть, отстояли жизнь. Они готовы эту жизнь возрождать и безусловно верят – вместе с автором – в то, что она возродится.
Обо всём этом нам рассказано единственным человеческим языком – и с точки зрения вечности.
Этот фильм – действие, которое – если говорить об искусстве – чаще всего совершается в поэзии, её средствами. Конечно, прежде всего это – признание в любви. Но и более того: это - акт экзистенциальный (впрочем, разве признание в любви само по себе – не экзистенциальный акт?), акт вступления в символическое наследство, отождествления себя с идущей от предков и личностно пережитой традицией. Собственно, именно так – тоже в самом начале фильма – говорит об этом и сам Валерий Тимощенко, идучи вдоль старого русла реки Кубани: «Пора вступать в наследство». Рассказав нам о судьбе своих предков, об их мире, автор сделал их частью себя.
Река Кубань, её судьба в минувшем веке – точная рифма к тому, о чём рассказывается в фильме. Полноводная в детстве автора, в последующие десятилетия она пересохла и лишь недавно снова наполнилась водой. Так нам рассказана и жизнь казаков-кубанцев: некогда полноводная, изгнанная из своего русла, она теперь возвращается в прежнее русло.
Фильм – плач и воспевание. Плач по утраченному миру, в котором жили поколения предков, и воспевание жизни – не только предков, жизни вообще: её неуничтожимости и упорства. Фильм о силе жизни, о неподвластности её, в конечном счёте, разрушающим силам истории.
___________________
1 Вот что пишет об этом в 1913 году, ещё до всяких большевиков, словарь Брокгауза и Ефрона: «В течение ХХ в. Самарская губерния голодала восемь раз, Саратовская — девять. За последние 30 лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозерных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в ХХ в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)».
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Арто и Ги Дебор снова в моде.
Уикэндовое кино от Александра Чанцева. - Убить себя государством.
Уикэндовое кино от Александра Чанцева. - Иди в кино.
Как работали советские киностудии. - Смертная казнь за любовь к джазу.
- Школьные драмы в советском кино .
От «Весны на заречной улице» до «Большой перемены». - Ламповые 80-90-е.
Кино эпохи перемен без перестрелок и бандитов . - «Пиноккио» можно смотреть в любом возрасте.
Надо видеть: любимые фильмы Джорджа Миллера. - Надо видеть.
Любимые фильмы Вуди Аллена. - Как развивалась цензура в кинематографе СССР.
Подробно и поэтапно . - К просмотру: после рабочего дня .
10 фильмов, пронизанных аналитической психологией Карла Юнга.
