Мы больше не строим коммунизм, мы кормим семью, воспитываем детей и печёмся об умножении семейного ресурса. Мы были бы готовы написать на своих знамёнах «Мой дом ― моя крепость», но это было бы прямым плагиатом, да и дома, который можно принять за крепость даже условно, у большинства из нас нет. Да и крепость ли наша семья, наша единственная сегодня опора и надежда?
Ты кто?
В конце 70-х ― начале 80-х социологи провели любопытный эксперимент на улицах Москвы. Они останавливали прохожего и спрашивали его: «Кто ты?» Он сначала пытался понять, чего от него хотят, но никто ничего не объяснял, и приходилось отвечать так, навскидку. Первое, что приходит в голову. Приходило в голову: «человек» ― не собака, значит. «Советский человек» ― с обозначением гражданства и идеологической принадлежности. Большинство называло профессию. Получается, что именно это было самым важным для определения себя в социальном пространстве. Даже если отвечали не то чтобы искренне про себя самого, а воспроизводя общепринятую норму.
И только одна молоденькая женщина застенчиво сказала: «Я ― жена Иванова».
В постсоветские времена нечто подобное систематически проделывал доктор философских наук Владимир Александрович Ядов: предлагал каждому участнику куда более серьёзного социологического исследования выбрать из многих карточек те, которые более всего соответствуют его ощущению себя самого в мире, его самоопределению. И множество людей снова и снова говорили одно и то же: «Я ― отец» (муж, жена, мать, сын, дочь).
Всё остальное отступило на задний план. На передний, по многочисленным исследованиям, решительно вышла семья.
Мы больше не строим коммунизм, мы кормим семью, воспитываем детей и печёмся об умножении семейного ресурса. Мы были бы готовы написать на своих знамёнах «Мой дом ― моя крепость», но это было бы прямым плагиатом, да и дома, который можно принять за крепость даже условно, у большинства из нас нет.
Да и крепость ли наша семья, наша единственная сегодня опора и надежда?
Вот данные некоторых исследований, проведённых в 90-е годы ― во времена «кризиса перехода» и всеобщей растерянности, когда поддержка семьи была остро необходима каждому.
Сравнительное советско-финское исследование начала 90-х: при возникновении материальных проблем на поддержку жены или мужа рассчитывают 90% финнов и только 51% россиян. Эмоциональной поддержки ждут в своей семье 92% жителей Хельсинки и только 72% москвичей. Ещё того краше: 55% молодых мужей в Москве меньше всего ожидают такой ― эмоциональной! ― поддержки от своих жён...
Исследование 1992―1993 годов: от 16 до 25% подростков считают, что родители относятся к ним недоброжелательно.
1995 год: каждый третий подросток заявил, что он всегда или довольно часто не хочет идти домой вечером, когда родители вернулись с работы. Только каждый пятый хотел бы, чтобы его будущая семья была похожа на родительскую.
Конец 90-х, часть большого исследования старшеклассников Москвы и Подмосковья «Подросток-2000». Каковы претензии подростков к родителям? Не психологическое давление, не преувеличенная опека; более всего нынешние подростки, как выясняется, страдают от равнодушия матерей, враждебности отцов и крайней непоследовательности обоих родителей в требованиях к своим детям.
Парадокс: никогда прежде мы так не стремились к семейным ценностям, к семейному счастью, но одновременно давно не были столь критичны по отношению к собственной семье...
Пробил головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?
Советская власть, конечно, особо потрудилась над разрушением семьи, успешнее всего именно тогда, когда отказалась от экстремального романтизма первых коммунистов и начала её всеми силами укреплять. Тотальное равенство полов обернулось тогда тяжёлым физическим трудом женщин на рельсах строек, не отменившим тяжёлого физического домашнего труда; фабрики-кухни ― шестикопеечными котлетами из хлеба; государственная забота о детях ― переполненными группами яслей и детских садов с измученными копеечной зарплатой воспитательницами.
Но когда железный занавес рухнул, оказалось, что тяжкий семейный кризис развивался и за его стенами. С 50-х годов, когда героини самых модных книг и фильмов великих кинорежиссёров безуспешно пытались избавиться от проклятия некоммуникабельности, с буйных 60―70-х, когда молодёжь взбунтовалась против диктата семьи, не способной ни понять её, ни предложить новые правила совместной жизни, кризис вошёл в публичную стадию споров, противостояний и всеобщей растерянности. Освобождение семьи от тьмы хозяйственных функций обострило почти неизвестные прежде требования психологической совместимости, социального равенства и взаимной терпимости. Смена демографического механизма воспроизводства резко сократила число детей в семьях развитых стран, но сделала каждого ребёнка чрезвычайно дорогим во всех возможных смыслах слова. Усложнение всех сфер затянуло почти до трети жизни период подготовки к ней, не замедлив при этом процесса физиологического созревания детей, с которыми уже совсем не стало сладу. Секс окончательно отделился и от института брака, и от любви, оставшейся вполне романтическим переживанием, но ни родители, ни супруги до сих пор не готовы принять этот неоспоримый факт, потому что никто не знает, что с ним делать.
То бурно, то по-тихому, то коллективно, то каждый в своём доме-крепости европейские, американские, японские, австралийские семьи пытаются разрешить все эти проблемы, и никто пока не может похвастаться общепризнанным успехом, потому что нет общего согласия по поводу того, что может считаться таким успехом.
Вместо вечного двигателя ― вечная молодость?
Несмотря на время от времени принимаемые Государственной думой постановления о необходимости спасать семью в самом традиционном её варианте, российская семья упорно движется в том же направлении, что и европейская: к тому выходу из метро, над которым висит табличка «Выхода нет». И продвинулись по этому пути довольно далеко, сохраняя столь характерную для этого движения противоречивость. Достаточно рассмотреть один-единственный аспект: какой возраст большинство россиян считает идеальным, в котором девушка должна (или ― в не совсем идеальном варианте ― может) начать сексуальную жизнь, закончить образование, вступить в брак, завести первого ребёнка.
Известный российский демограф Сергей Захаров, принимавший участие в большом сравнительном международном исследовании, приводит цифры весьма красноречивых сопоставлений1.
В Европе одобряемый возраст сексуального дебюта колеблется от менее 17 лет (Австрия, Германия) до 19 лет (в Ирландии) при общей средней 17,8. В России большинство согласилось на 18,5 лет. Во всех странах эта цифра ползёт вниз в зависимости от возраста отвечавших, демонстрируя динамику представлений об этом (и распространённых практик) от поколения к поколению.
Средний возраст вступления в первый брак для женщины в начале 2000-х годов варьировался по европейским странам от 23 лет на Украине и в России до 30 лет в Швеции и Дании, а средний возраст матери при рождении первого ребёнка — от 23 лет на Украине, 24 лет в России, Болгарии и Румынии до 29 лет в Швейцарии, Германии, Испании, Великобритании и Нидерландах (в конце 60-х ― начале 70-х такого различия для европейских стран, включая Россию, не было). От поколения к поколению срок этих ключевых событий в жизни женщины упорно отодвигается всё дальше: для 20-летних он наступает на два года позже, чем для тех, кто старше шестидесяти.
Дальше наступает самое интересное. Как вы думаете, с какого момента наше дитятко с бантами уже безвозвратно должно считаться взрослой женщиной? Я, честно говоря, склонна для женщины определять эту грань именно вступлением в брак и рождением ребёнка ― тут она перестаёт быть объектом заботы родных и сама начинает заботиться о членах своей семьи и отвечать за них. Так вот ничего подобного!
Во-первых, замужняя дама и молодая мать не может считаться взрослой, пока не в состоянии зарабатывать на жизнь хотя бы себе, то есть пока не закончит учёбу. А этот срок отодвигается всё дальше и дальше, только в некоторых странах совпадая или опережая срок выхода замуж и рождения ребёнка. У нас такое расхождение максимальное (подчеркну ещё раз: в идеальных представлениях большинства россиян), поскольку мы, оказывается, считаем идеальным для любой девушки высшее образование. В Великобритании, например, завершить образование девушке дозволено до 18 лет, в Скандинавских странах (кроме Дании) ― в 20―21 год; в России и на Украине ― в 22,5, как раз с получением диплома о высшем образовании. Нелишне напомнить о грубой и неприятной реальности, в которой у нас женское образование (в среднем 13,6 года обучения) пока значительно отстаёт от европейского (в Финляндии и Дании это 16 лет, в остальных чуть ниже).
Во-вторых, хотя квартирный вопрос нас сильно испортил, но всё же не до такой степени, чтобы считать нормальной совместную жизнь двух разных семей, детей и родителей. Разумеется, именно так многие и живут, но вовсе не потому, что считают это правильным. Да и независимо от замужества и рождения ребёнка после определённого возраста девушке явно не стоит жить с родителями ― так считают 80% жителей Бельгии, Швейцарии, Дании, Финляндии, Нидерландов, Швеции, более 90% французов и норвежцев и многие знакомые мне россияне. Но «знакомые» ― не довод; выясняется, что 37% соотечественников не одобряют отдельного проживания незамужней девицы, да ещё с партнёром. А среди жителей Эстонии, Венгрии, Ирландии, Латвии, Польши, Португалии, Румынии и Словакии 30―40% считают, что никогда не наступает время, когда женщина выходит из того возраста, чтобы жить с родителями.
Представления об идеальной последовательности в календаре взросления современной девушки плохо согласуются друг с другом. «С одной стороны, ― пишет об этом Сергей Захаров, ― оставаясь «юной», уже можно делать то, что раньше дозволялось только взрослым, ― жить с мужчиной (или ещё с «мальчиком»?), а с другой ― формально («по возрасту») считаясь «взрослой», продолжать учиться, не обременяя себя узами официального брака и детьми». Это особенно справедливо по отношению к России и некоторым её соседям в Восточной Европе.
«Взрослые не стареют, дети не растут»
Так определяет современную ситуацию социолог М. Арутюнян. Можно отдельно говорить о трансформации образов всех героев любой семейной истории ― отца, матери и ребёнка ― в общественном сознании. Все они достаточно конфликтны сегодня, полны противоречий и неопределённостей. Особенно когда речь идёт о том, чего бы хотелось каждому из этих героев и какими их видит общество в идеале.
На практике всё выглядит иначе, особенно в трудные времена, которых у нас в постсоветской истории выпало больше, чем времён хотя бы относительного благополучия.
Профессор социологии В. Ядов считает, что в такие трудные времена, когда государственные и общественные институты не срабатывают или демонтированы с переходом страны к новому укладу жизни, на помощь людям приходит «семейный ресурс». «Абсолютно все сферы жизни подверглись в последние 10—15 лет серьёзнейшей трансформации, ― пишет он. ― И эта общая перестройка в каком-то смысле заставила семью отступить назад, возродить некоторые черты традиционного своего прошлого». Вновь укрепляются межпоколенческие связи, которые уже начали было слабеть, особенно в крупных городах. Семейный ресурс помогает молодому человеку получить хорошее образование — на стипендию не проживёшь. Там же он получает деньги на то, чтобы обосноваться в большом городе, начать собственное дело, а семейные связи способствуют его карьере. «Короче говоря, ― заключает В. Ядов, ― в трудные времена роль семьи возросла. И она с этой ролью скорее справилась, чем нет».
Это не отрицает происходящих в современной российской семье серьёзных сдвигов ― происходящих, даже несмотря на все экономические и институциональные кризисы, и ускоряющихся, как только эти кризисы проходят. Большой вопрос, что они оставляют в семье после себя. Делают молодёжь ещё более инфантильной и зависимой от «взрослых»? Спутывают все наши представления о взрослой ответственности? Или, наоборот, мобилизуют внутренний потенциал всех членов семьи, укрепляют её единство и в конце концов произведут некий новый вариант семейных отношений?
1 Полностью материалы исследования можно посмотреть в электронном журнале «Демоскоп Weekly» № 385—386
Читать @chaskor |