Дюжина определений пошлости. Пошлость — это банальщина, произносимая с предельным пафосом; это похабщина, умиляющаяся себе самой; это благоглупость, накачанная кумовством; вам мало или хватит?
Человек по фамилии Черешня опубликовал в Сети направленный против меня памфлет.
В первом он берёт от меня под защиту своего «не нуждающегося в защите» друга, рассуждая о пошлости поэтической; а во втором — привлекая к себе в союзники Осипа Мандельштама, Гавриила Державина, Сальвадора Дали и Эжена Ионеско — теоретизирует уже по поводу пошлости per se.
Понятие «пошлость» и впрямь лишь с великим трудом поддаётся дефиниции.
Хотя, разумеется, всё-таки не бином Ньютона.
Послушаем, однако, человека по фамилии Черешня:
«Главное, собрать слюну погуще и прилипчивее, того состава, что менее всего поддаётся анализу, но у чистоплотного читателя сразу вызывает подташнивание. И плевать понапористей, короткими фразами. Так и поступает Виктор Топоров в статье «Лауреат «Русской премии» Владимир Гандельсман: пошляк или пакостник», выбрав для плевка лихое слово «пошлость» и покрыв им с размаху эссеистику и поэзию ненавистного автора.
Ну что ж, поговорим о пошлости».
Меня, кстати, радует, что человек по фамилии Черешня возражает только против того, что его «не нуждающегося в защите» друга называют «пошляком».
Выходит, характеристика «пакостник» применительно к нашему общему персонажу его вполне устраивает.
Это создаёт почву для конструктивного диалога.
Выступил против меня, впрочем, и не пошляк, так пакостник Гандельсман.
Выступил с двумя эпиграммами, одна другой круче.
Первая пусть и бессмысленно-косноязычная, зато представляет собой акростих:
Ты влипла! О, беспечность!
О, муха взаперти!
Позорная зловечность,
Откуда нет пути!
Рыдай, помойной ямы
Откормленная тварь,
Влипая в эпиграммы
Убийственный янтарь!
Оно, конечно, — человеку, сама фамилия которого звучно (до взаимозаменяемости) рифмуется со словом «графоман» и переводится с идиш как «барыга», — наверное, не стоило бы, не чуя броду, соваться в воду; но нашему эпиграмматисту, понятно, виднее.
А вот, кстати, и второй гандельсманистый шедевр:
Разинув провонявший ротец,
как если бы раздвинув зад,
сальноволосый сей уродец
смердит. И, в сущности, я рад.
Когда меня клеймит бездарность,
Испытываю благодарность.
По прочтении которого остаётся только повторить название наделавшей столько шума колонки:
«Лауреат «Русской премии» Владимир Гандельсман: пошляк или пакостник?»
Вернёмся, однако, к человеку по фамилии Черешня и к одолевающей его проблеме поэтической пошлости.
Мучается человек, значит, ему необходимо помочь.
Чтобы он вслед за своим другом, в сущности, тоже порадовался.
Дело облегчается тем, что человек по фамилии Черешня и сам, оказывается, поэт.
Поэт или гандельсман?
То есть, прошу прощения, графоман?
К вопросу о поэтической пошлости это, знаете ли, имеет определённое отношение.
Тут как раз кстати подоспел и новый номер «Интерпоэзии» (похоже, скоро она станет моим любимым журналом), а в нём — большая, как принято говорить, репрезентативная подборка стихов — только уже не Гандельсмана (как вдохновенный лирик он выступал в предыдущем номере, а в нынешнем отметился лишь небольшим, но крайне поучительным эссе «Своё время. О поэзии Валерия Черешни»), а самого Черешни.
Раскроем наугад.
Хотя почему же наугад?
Раскроем на стихотворении, посвящённом «В. Гандельсману и его «Школьному вальсу» — так сказать, пароходу и человеку.
«Школьного вальса» я не читывал; впрочем, не сомневаюсь в том, что гандельсманящий под Бродского графоман переписал его (на свой лад) из «Школьной антологии» и положил на музыку «того, что станет танго».
Первое разъяснение человеку по фамилии Черешня: посвящать стихи «пароходу и человеку» пошло.
Второе разъяснение человеку по фамилии Черешня: посвящать стихи эпигону и гандельсману пошло.
Третье разъяснение человеку по фамилии Черешня: уже написан «Вертер».
И «Школьная антология», кстати, тоже.
Ну а теперь, ученик по фамилии Черешня, к доске!
К доске выходит Людочка Лебзяк:
под школьной формой острое взбуханье
невнятной силы ликованье
взбесившейся весны незрелый злак.
Вот понимаете, любезный мой оппонент, когда так видит и думает теребящий себя под партой подросток, это называется игрой в карманный бильярд, или попросту онанизмом.
Когда такое попадается на глаза мало-мальски серьёзному (но не сопричастному высокой поэзии) человеку, он вспоминает об уголовной ответственности за педофилию.
А когда такое — в свободное от основной работы время — сочиняет пожилой питерский инженер, это, увы, просто пошлость.
Поэтическая пошлость, или человеческая пошлость, или пошлость, как сказано выше, per se — это уж на ваш выбор.
Как будто даль провиденьем промыли,
а бёдра дворовых лоллит
ещё твой взгляд не искривили
настолько, чтобы, вымахнув из рам,
смотреть во двор до отупенья — там
гулит и стонет голубь — время
распространять семя.
Так пишете вы в стихотворении, посвящённом «гандельсману и человеку», дальше, и так вы его заканчиваете.
И я не стану придираться к тому, что «дворовые Лолиты» написаны у вас через три «л» — это наверняка опечатка.
Вы в ней не виноваты.
И Сальвадор Дали тоже не виноват, даже если написать его имя и фамилию тем же способом (и тоже со строчной): салльвадор далли.
Это как раз не пошло.
Это смешно.
Пошло у вас в выше процитированном стихотворении всё остальное.
Пошло в первую очередь само сочетание оптики, мимики и жестикуляции прыщавого подростка с как бы высоким, с как бы поэтическим, с как бы набоковским, а на деле вполне себе гандельсманистым слогом: «бёдра Лолит» и «время распространять семя»!
И вот вам пример от противного: подборка ваша в «Интерпоэзии» открывается в некотором роде бессмертной строкой:
«Солнце садится в щель».
Строка, понятно, анекдотическая, но не пошлая — спошлит только тот, кто о ней плохо, в казарменном духе («Равнение на половую щель!»), подумает.
Но я так о ней не думаю — я всего-навсего привлекаю к ней ваше внимание в учебных целях: не всё ж вам брать уроки у гандельсманов!
Забудь себя и взглядом повторяй
лишай лесов, кайму прибрежной пены,
вводи раствор заката внутривенно,
теряй себя до лёгкости, теряй.
Вот-вот проступит настоящий лик:
морщин рембрандтовых глубокие ущелья
слагаются в подобие веселья,
в которых узнаёт себя старик.
Вот, посмотрите, вроде бы без малейшего похабства (нарочного или нечаянного) — и даже с Рембрандтом; а как это уныло, как нелепо, как, не в последнюю очередь, бездарно, а значит, и пошло написано!
Кому тут «вводят внутривенно раствор заката»? Кто — и куда — смотрит? К чему относится «в которых» из последней строки — к «ущельям»? Но тогда что тут делает «подобие веселья»? Живёт для рифмы? Так ведь и рифма не ахти какая. А «лишай лесов»?! Оно, конечно, один гандельсман получил «Русскую премию» за «Оду одуванчику», но ведь на то он и гандельсман!
Запоминайте, мой любезный оппонент: писать столь скверные стихи — это пошлость.
Гандельсмания — это пошлость.
А что, кстати, пишет в эссе «О поэзии Валерия Черешни» сам наш «взаимозаменяемый» графоман?
Пишет он о ней вот что:
«О книге стихов «Своё время» Валерия Черешни, поэта, которого я всё время подразумеваю по ходу дела, я писал в аннотации: «Верность себе, своему голосу, каков бы он ни был, — бесстрашный, но чуть ли не единственный урок, который можно извлечь и в данном случае извлечён из опыта предшественников». Опыта Ахматовой, добавлю, в частности. В этом, отнюдь не формальном, но существенном смысле отказа от традиции как раз нет».
Вот писать так о поэзии — это пошлость.
Вот так, ни к селу ни к городу, приплетать Ахматову, прививая, так сказать, Черешню к ахматовскому дичку, — это пошлость.
Вот писать восторженную рецензию на сборник с твоим же собственным восторженным предисловием — это пошлость.
Вот писать её столь высокопарно и вместе с тем коряво (вчитайтесь хотя бы в последнюю процитированную фразу про «не формальный, но существенный смысл отказа от традиции как раз нет») — это пошлость.
Пошлость поэтическая и пошлость околопоэтическая (да и пошлость per se), как мы видим, ходят рука об руку.
Подведём же самые первые, сугубо предварительные и, естественно, нуждающиеся в дальнейшей систематизации (с одновременной верификацией) выводы.
1) Пошлость — это банальщина, произносимая с предельным пафосом;
2) пошлость — это похабщина, умиляющаяся себе самой;
3) пошлость — это велеречивость, замешенная на косноязычии;
4) пошлость — это благоглупость, накачанная кумовством;
5) пошлость — это претензия на то, что ты не гортензия;
6) пошлость — это безвкусица, апеллирующая к великим теням;
7) пошлость — это графомания, плавно перетекающая в гандельсманию;
8) пошлость — это ода одуванчику;
9) пошлость — это лишай лесов;
10) пошлость — это рембрандтовские морщины;
11) пошлость — это бёдра дворовых Лолит;
12) пошлость — это острое взбуханье незрелого злака;
13) пошлость — это время распространять семя, пока солнце (увы, всё-таки!) не сядет в щель.
От редакции
Размещая в Сети свой памфлет, г-н Черешня благодарит своих друзей за то, что приютили его текст, который якобы не напечатали в «Частном корреспонденте». Однако наша редакция, охотно публикующая отклики на статьи, текста от г-на Черешни не получала.
Между тем интерфейс «Частного корреспондента» позволяет обнародовать любые отклики в качестве реплик и комментариев под любым текстом. Для этого нужно иметь желание, но не желание манипулировать общественным мнением, а стремление разместить отклик рядом с текстом, столь взволновавшим памфлетиста.
Читать @chaskor |