Граждане одной страны друг с другом не воюют! Само понятие гражданства исключает радикальный (и роковой) поворот общественного руля. Войну сограждан (но ещё не граждан) одной страны следует называть не гражданской, а братоубийственной.
Телефильм «Пароль не нужен» (вторая и заключительная часть сериала «Исаев») настолько удачен, что побуждает вновь обратиться к детищу Сергея Урсуляка.
И необходимость подобного разговора тем примечательнее, что я ни в коей мере не разделяю чуть ли не всеобщих восторгов по поводу нашумевшей куда сильнее и много раз премированной урсуляковской «Ликвидации» — фильма, на мой взгляд, фальшивого, да и просто-напросто скучного.
Правда, сейчас, под сурдинку (да и под праздники), на «России», едва покончив с «Исаевым», запустили повторный показ всё той же «Ликвидации» — с игрушечным маршалом Жуковым и поддельным Глебом Жегловым в карикатурно-еврейской Одессе.
Игрушечность и поддельность (правда, уже без карикатурности) присущи и сериалу «Исаев».
Однако двум его частям — в разной степени.
Причины неудачи «Бриллиантов» убедительно проанализированы (Екатериной Сальниковой на «Часкоре» в том числе).
И менее всего виноват в неудаче ныне покойный автор литературного первоисточника Юлиан Семёнов , до поры до времени он был верным сыном партии и, главное, органов госбезопасности и в творчестве своём развил (а частично и породил) все облагораживающие институт ЧК/НКВД/ОГПУ/КГБ мифы: и о «чистых руках» сподвижников Железного Феликса, и о самоотверженной работе «за линией фронта», и о мудро-гуманной профилактике «в тылу», и, наконец, об «андроповских реформах», которым, увы, так и не суждено было воплотиться в жизнь в связи с безвременной кончиной несостоявшегося вождя.
Правда, уже в перестройку он вроде бы написал нечто прямо противоположное, но написал так скверно (прежде всего в литературном отношении), что никто ему не поверил.
Штирлиц во всех своих инкарнациях и его послевоенные клоны уверенно перевесили в читательском (и, конечно же, зрительском) сознании «кровавую гэбню», о которой писатель — сын репрессированного отца и родной племянник репрессированного гэбиста — в последние годы жизни, словно бы внезапно прозрев, завёл речь.
Убеждённый сторонник советской власти, каким казался, да, скорее всего, и был Юлиан Семёнов, писал по меркам подцензурной литературы довольно смело. Может быть, даже весьма смело.
Герои его романов вели острые политические диспуты, в которых, однако же, последнее слово неизменно оставалось за «идейно выдержанными» персонажами.
Метод этот, позаимствованный Семёновым у Достоевского, применительно к творчеству последнего называют полифонией, хотя уместнее было бы, наверное, говорить о псевдополифонии, причём в обоих случаях.
Помимо последнего слова в споре у «коллективного Штирлица» имелся ещё один — и, может быть, главный — аргумент: победоносное шествие коммунизма по планете. Не зря же учили нас: критерий истины — практика.
С победоносной практикой нынче дело швах. «Коммунизм сохранился только на Кубе и на нашей университетской кафедре», по слову одного американского профессора-антисоветчика.
Идеализированный граф Воронцов (в образе, скажем, адмирала Колчака) восторжествовал над агентами Коминтерна, заплечных дел мастерами, развратниками, маньяками и чуть ли не поголовно немецкими шпионами.
Штирлиц уцелел, но только в своей антифашистской ипостаси от Татьяны Лиозновой.
Великая Отечественная для нас по-прежнему святое.
Пусть и не для всех, но, слава богу, для подавляющего большинства.
А вот молодой Штирлиц aka Исаев от Сергея Урсуляка при ближайшем рассмотрении спасает бриллианты отнюдь не для диктатуры пролетариата (и уж подавно не для голодающих Поволжья), а для нужд всемирной революции (по Троцкому) и/или для торжества партхозноменклатуры (по Ленину — Сталину).
Конечно, всех этих Аграновых, Бокиев и Будниковых и самих расстреляют не позже чем через семнадцать лет.
Не уцелеют и «Штирлицы».
Никаких агентов под прикрытием у нас к началу войны не останется, кроме двух «пятёрок» английского происхождения: одной в Оксфорде, а другой — в Кембридже.
И одного-единственного автохтонного немца, которого «папаша Мюллер» выявит и расстреляет уже в 1942 году.
Собственно говоря, именно в этом и заключается трагизм, который (наряду с восстанием масс или, если угодно, с мощным пассионарным взрывом 1920-х) стоило бы противопоставить трагизму Белого движения.
И нельзя сказать, чтобы режиссёр «Исаева» такой возможностью целиком и полностью пренебрёг. Однако сделано это — в первой части теледилогии — робко и как-то непоследовательно.
Противопоставить правду пролетариата (во всей условности этого термина) правде белых, но и неправду — неправде, как это сделано в «Тихом Доне», или хотя бы в «Сорок первом», или даже в зазубринской «Щепке», Урсуляк, находясь во власти сегодняшнего односторонне «белого» дискурса, не решается.
Даже героического чекиста Шелехеса, решившего не возвращаться на родину, убивает у него в телефильме неизвестно кто — то ли немцы, то ли эстонцы, то ли всё-таки сами «товарищи».
По сути дела, режиссёр «Бриллиантов» идёт на подмену, причём двойную: во-первых, изобразив своего Исаева-Штирлица ещё большим аристократом, чем его главный оппонент граф Воронцов; а во-вторых, сознательно расфокусировав само их противостояние (по названию ещё одного романа Юлиана Семёнова).
И белые, и красные борются в телефильме не друг с другом (этот мотив остаётся далеко за кадром), а прежде всего с исторически не существовавшей немецкой резидентурой в маленькой, но гордой (и, кстати, с большой симпатией показанной) независимой Эстонии.
До лобового столкновения (идеологического в том числе) дело не доходит. За иные ниточки следовало бы — хотя бы для интереса — потянуть, но режиссёр не решается даже на это.
«Пароль не нужен» куда убедительнее художественно и, не в последнюю очередь, идейно. Здесь найден, пожалуй, единственно верный (или, точнее, единственно приемлемый в современных условиях) взгляд на трагические события, получившие в отечественной традиции (с оглядкой на традицию всемирную) название гражданской войны.
Сейчас, отсматривая сериал, я не в первый раз задумался над исторической неточностью — можно даже сказать, оксюморонностью — самого этого понятия.
Граждане одной страны друг с другом не воюют!
То есть само понятие гражданства (и, соответственно, гражданского общества) исключает или как минимум должно исключить столь радикальный (и роковой) поворот общественного руля.
Все гражданские войны, известные нам из истории, были феодальными по своей природе смутами («То правит король, то бароны — мы примеряли оба ярма». [Т.С. Элиот]), даже пресловутая война Севера и Юга в толком не сложившихся ещё США.
Войну же сограждан (но ещё не граждан) одной страны следует называть не гражданской, а братоубийственной.
Именно такова и была война, начавшаяся в нашей стране в 1918 году и, может быть, не завершившаяся (отсюда и нынешние споры) до сих пор.
Братоубийственная война «в глухой провинции у моря» показана в телефильме сильно, стильно и вместе с тем сбалансированно.
Казуистическая (и неизбежно кровавая) игра разведок и контрразведок, идейный разброд в тылу, чуть ли не братание — перед «последним и решительным боем» — на «внутренних фронтах», безрассудные решения и опрометчивые действия одних, объективно преступное бездействие других — всё это не более чем фон, на котором судьбы страны вершит, строго по Толстому, сама история.
Подвиги (это слово можно и закавычить) юного Штирлица и его соратников, симметричные и асимметричные действия их противников (не зря же король шпионского детектива Джон Ле Карре назвал один из своих романов «Зеркальной войной»), показанные подробно и тщательно, не играют, однако же, сколько-нибудь значительной роли в объективном развитии событий.
Но ведь точно то же самое можно сказать и о будущем маршале Блюхере, и о его супостатах, начиная с атамана Семёнова. Все эти брутальные харизматики только делают вид, будто вершат судьбы мира (в масштабе Дальневосточного региона), на самом деле те решаются как бы сами собой.
«Волочаевские дни» отменяют дальневосточный «остров Крым» точь-в-точь так же, как зима «отменяет» Наполеона.
Что произошло с колчаковским флотом?
Он не пришёл.
В телефильме «Пароль не нужен» есть один иронический мотив, возникший, допускаю, тоже против воли его создателей (даже не столько против, сколько поверх сознательной воли).
И красные и белые здесь отличаются одинаковой беспощадностью и — тоже одинаковым — равнодушием к моральной стороне избираемых ими средств, если те обеспечивают достижение цели.
За ценой готовы не постоять и те и другие.
Почему же побеждают красные?
Вернее, почему терпят поражение белые?
И сугубо частный вопрос: почему талантливый, но не слишком опытный Исаев берёт верх над матёрым начальником белогвардейской контрразведки?
Ответ — во всей его антиисторичности — парадоксален: у большевиков диктатура (пусть диктатура никакого не пролетариата, а командира пополам с комиссаром и примкнувшим к последнему злобным чекистом), а у их противников — какая-никакая буржуазная республика.
В подвалах и там, и тут пытают и убивают одинаково; а вот бросают в эти подвалы по-разному.
Белогвардейская контрразведка вынуждена считаться с общественным мнением (хотя бы в лице независимой, пусть и совершенно лояльной, печати), и это мешает «Мюллеру» вовремя схватить своего «Григория Пасько», мешает схватить «Штирлица» в отсутствие улик, схватить исключительно на основе интуитивных подозрений.
Хотя сам «Штирлиц» (всё сильнее похожий на Тихонова и даже — в отдельных ракурсах — на Алена Делона) здесь настолько «сладок», что шпиона опознают в нём чуть ли не все подряд — от «адъютанта его превосходительства» до поэтессы-невесты…
Но как раз это — работа Исаева даже не на грани провала, а уже за гранью — несомненно, придаёт фильму дополнительный драматизм.
Дерзкий эмиссар Глеб Бокия, он действует по наполеоновскому принципу «мой центр прорван, фланги смяты, я атакую!».
Точно так же, кстати, воюет в фильме и Блюхер.
Воюют они по Наполеону, а побеждают по Кутузову (толстовскому), и это ещё один идущий на пользу фильму парадокс.
И вообще в телевизионном «Пароле», многие персонажи которого из обоих станов — явные изверги, убийцы, а то и палачи (комиссар Постышев уже в гражданку ставит заградотряды, тогда как белые применяют «сыворотку правды»; и то и другое — явный анахронизм), фактически нет ни одного отрицательного героя!
Отрицательного в том смысле, чтобы ему было отказано в собственной правде, далеко не всегда совпадающей с правотой (а вернее, не совпадающей с ней почти никогда).
В отличном (хотя и не понравившемся широкой публике в премьерном показе) телефильме смазана только концовка.
Смазана вынужденно: то и дело проваливающийся в краткий сон Исаев (что само по себе нелепо, хотя и — по отношению к «Семнадцати мгновениям весны» — цитатно) именно в эти минуты, оборачивающиеся годами, и превращается в будущего Штирлица.
Всё понятно, но отводить на это полсерии как-то чересчур.
Несколько недоработан, по-моему, и сценарий: некоторые психологические нюансы стоило бы прописать поподробнее.
Стоило бы добавить и цитатного саспенса, и столь же цитатного иезуитства.
«Паролю» не хватает своего «Кальтенбруннера».
Хотя, с другой стороны, в такой недосказанности есть и своя изюминка: последняя точка в многолетней братоубийственной войне, может быть, уже и поставлена, а вот последнюю правду о ней мы, пожалуй, никогда не узнаем.
И уж подавно не признаем ни за одним из её участников — реальных или вымышленных — последнюю правоту.
Читать @chaskor |