Пегги носила две разные серьги, одну – от Ива Танги, а другую – от Александра Кальдера, чтобы провозгласить равенство симпатий к сюрреализму и абстракционизму.
После сего Даниил вошел к Ариоху, которому царь повелел умертвить мудрецов Вавилонских, пришел и сказал ему: не убивай мудрецов Вавилонских; введи меня к царю, и я открою значение сна.
Книга пророка Даниила, 2:24
Главная базельская выставка «Сюрреализм в Париже» скоро закончится, на то она и выставка, поэтому гид писать бесполезно, каталог уже издан и он прекрасен, учебников на тему хватает, так же как и просвещенной и не очень критики.
Экфрасисов тоже будет не много. Предлагаемые записки – попытка структурировать историю или, скорее, предысторию искусств, кореллирующую в данном случае с эпистемологией, ибо речь идет охудожественном направлении, чрезвычайно насыщенном идеями. Ценность сюрреализма, в частности, в том, что он способен быть очень подходящей печкой для культурологических плясок.
Резон душка
Самая главная ошибка при посещении подобных выставок – уверенность в том, что экспонаты принадлежат глубокой истории. Не следует обольщаться: речь идет о вчерашнем дне. Никакие точки над «i» еще не поставлены, у сегодняшнего дня перед вчерашним только одно преимущество – вполне физическое ощущение того, что протухло, а что нет.
Откровенный душок успели дать картонки Ганса/Жана Арпа, одного из предводителей дадаизма, казалось бы пришитого к выставке так же, как сам Жан/Ганс пришивал к картону свои веревки – на живую нитку и непонятно зачем. Бумага умеет красиво состариться, картон – не очень, предназначение его сугубо техническое.
Adabsurdum современность дадаизма – только в концепции одноразовости: искусство хорошо тогда, когда оно воспринимается/возмущает/скандализирует сегодня, о будущем никто не заботится. Вечность – фикция, завтра не наступит никогда.
Меж тем резон присутствию арповских картонок на выставке все-таки есть, более того, резонов – по меньшей мере два.
Во-первых или во-вторых, это свое, практически родное, швейцарское: дадаизм – явление космополитическое, но логово его – Цюрих, Шпигельгассе, Арп умер в Базеле.
Во-вторых или во-первых, именно работа Арпа была первым коллекционным приобретением Пегги Гуггенхайм. Что касается Симоны Кан, ее коллекция началась с подаренного Бретоном небольшого рисунка Андре Дерена.
Визит двух дам
Кем же были дамы, взлелеявшие в своих салонах культурный пласт, ныне именуемый сюрреализмом?
Нет сомнения, направление существовало бы и без них, но размах его, а возможно и формы были бы совсем иными. Выставка была бы структурирована иначе, если бы в принципе была, и, как следствие, этих записок бы тоже, скорее всего, не было.
Годы жизни обеих муз, а заодно устроительниц сюр-очагов (роли гетер и матрон разыграны одновременно) практически синхронны и позволяют предположить что долголетие – признак того, что игра велась по правилам. Честная и осмысленная жизнь в искусстве, как правило, длинна. Видные сюрреалисты и сочувствующие жили, как правило, долго.
Симона Кан родилась в 1897 году в Икитосе,в Перу, и умерла в 1980 в Париже. Маргерит (Пегги) Гуггенхайм родилась в 1898 в Нью-Йорке и умерла в 1979 в Венеции. Как видно из фамилий, антисемитам и юдофилам есть где порезвиться.
Семьи обеих происходят из франко-немецко-швейцарских приграничных областей, но одна семья осела в Париже, другая – в Нью-Йорке. Правильные двойники всегда немножко отрицают друг друга, и две мировые столицы в этом контексте очень уместны. Пример Симоны Кан показывает, что муза не обязана быть богата (= всемогуща). Пример Пегги Гуггенхайм показывает, что муза не обязана быть красива.
Впрочем, Симона была далеко не бедна – дочь владельца каучуковых плантаций (отсюда Перу), а Пегги – не безобразна, несмотря на неудачное пластическое посягательство на еврейский нос, который оказался устойчив к насилию и ничуть не уменьшился.
Портрет Пегги работы Мэн Рея, где она вся тонкая, блестящая, стриженая – один из символов той в меру прекрасной эпохи. Что же касается биографий обеих дам, то они, быть может, поинтереснее их коллекций.
Симона Рашель Кан первым браком была замужем за Андре Бретоном, теоретическим отцом сюрреализма (свидетелем со стороны жениха был Поль Валери), а ее младшая сестра Жанин – за Раймоном Кено.
Здесь обнаруживается еще одна параллель-отрицание. Бретон расшатывал, разбивал сюжеты, Кено – язык. Бретон позволял себе обрывки фраз, но не слов или, тем более, корней. И то, и другое одновременно невозможно, если нужно передать идею, а не ощущение.Мысль, даже туманная, должна быть сформулирована четко.
В кружке крутились и другие дамы – богема есть богема – но только Симона принимала деятельное участие в обсуждениях. Более того, Симона умела не только хорошо готовить и водить машину, но и писать собственные теоретические труды. Почему-то в этом помогал прочитанный от корки до корки «Капитал» Маркса.
В 29-м Андре подает на развод. Симона порывает с сюрреалистическим кружком и становится активной троцкисткой. Но с 1948 по 65 держит галерею, где выставляет только сюрреалистов.
Пишет очень разумные тексты-комментарии. От душечки в Симоне было не много, она выбирала мужей под увлечения, а не наоборот. Вторым ее мужем сталлевый политик и профессор социологии Мишель Коллине. Академическая карьера Симону не прельщала, а левизна – да, была.
Жизнь Пегги разнообразнее на трансокеанский лад. Потеряв отца на «Титанике», оказалась, лет в 14, не такой уж и богатой наследницей и оставалась ею, пока в нужный момент не умер дедушка.
В 23 года Пегги отправляется в Париж с целью потерять невинность. Заодно расправляется и с невинностью эстетической, под руководством самого Кокто.
После жизнь Пегги казалось бы течет по традиционному руслу: муж, двое детей, если забыть, что первым мужем был Лоранс Вайль, «король Монмартра», дадаист, работавший сразу во всех жанрах, ныне полузабытый, как обычно и случается с арт-персонажами, дарования которых сводятся в основном к умению принимать красивые позы и громко кричать.
Накануне войны Пегги ищет шато, чтобы устроить артистическую коммуну. Не находит ни шато, ни сочувствующих арт-колхозной идее, что, безусловно, делает честь сюр-художникам. Локальное резюме: даже очень большие деньги не избавляют ни от опереточного идиотизма – назвать дочь то ли Пиджин, то ли Пежеан (Pegeen, что можно прочесть по-французски как «Пеггин» sic! в мужском роде, Пеггин ребенок), а сына – Синдбадом?!– ни от мужниной неверности.
Ни от необходимости обивать дешевые пороги, все равно в каких целях, ни от собственноручного перепечатывания на машинке каталогов своих же коллекций. Но деньги делают жизнь интересной (подробная биография Пегги написана, и не одна, так же, как и списки ее любовников из числа богемы, но канона тут нет) и не всегда портят карму: Пегги спасла от верной гибели десятки интеллектуалов еврейского происхождения, устроив им выезд в Штаты.
Среди таких спасенных был и Макс Эрнст, второй муж Пегги и, в полном соответствии с фамилией, серьезный деятель сюрреализма, чьих творений было бы достаточно, чтобы оправдать существование направления, даже если бы Дали и Магритт не примкнули к нему.
Галерея Пегги Гуггенхайм существовала то в Париже, то в Лондоне, в самые критические моменты – в Нью-Йорке, время от времени распродавалась.
В конце концов, остатки коллекции были переданы в музей дяди, Соломона Гуггенхайма, а остатки остатков осели в Венеции, где Пегги жила последние три десятка лет.
Тут следует наконец упомянуть, что первоначальная галерея затевалась не только из любви к искусству, но и в пику дяде, при всей современности вкусов равнодушному к сюрреализму. Локального вывода кроме того, что разница эстетических воззрений есть фикция даже в рамках смежных поколений, кажется, сделать нельзя.
Поверхностно разобравшись с дамами, попробуем столь же поверхностно разобраться с теорией. Глубина не всегда уместна: чем глубже, тем темнее. Здесь же и вовсе нужно брать не вглубь, а вширь.
Вширь
Первоначальная идея Бретона, ставшая теоретической основой сюрреализма, гораздо шире изобразительного искусства во всем разнообразии его жанров. Ecritureautomatique (автоматическое письмо) - смысл термина интуитивно понятен, но пояснения все-таки необходимы. Идея глобальна и рассчитана на применение прежде всего в литературе, а именно – в поэзии.
Сюрреализм живописный есть прикладная разновидность сюрреализма литературного. Где-то здесь, по всей видимости, следует искать истоки верлибрического потока, затопившего поэзию, но это так, к слову.
Идея автоматического письма не нова. Во времена, когда поэзия была ученым занятием, неотрывным от жречества, автоматическое письмо было известно и... запрещено.
Цель понятна: хаос плодить не нужно, он прекрасно множится сам по себе. Заметим практически в скобках, что базельская публика, а особенно устроители выставок чудесно чувствуют параллели и наставили в залах, между сюр-экспонатов, Totenpfahl'и (мертвецкие, буквально переводя, столбы) из Английской Колумбии и прочих диких Аризон.
Идея уничтожения поэтического канона перенеслась на канон живописный. Таким образом, в обоих случаях имеем дело с а) жанровым расширением и б) ломкой старого канона. Что касается главных постулатов сюрреализма, их тоже легче перечислить по пунктам:
- вера в разрешение конфликта в пространстве между сном и реальностью;
- автоматическое письмо;
- фрагментирование фраз.
Все эти пункты логически проистекают один из другого. Сюрреализм – автоматизм, посредством которого следует изъясняться: в речи ли, на письме ли, на холсте ли.
Доля художников и писателей – глухая передача образов, неизвестно откуда взявшихся в сознании, пифийство без веры в Аполлона и, пожалуй, без лавровых листьев.
Разумные новаторы подтверждают старые истины. В конечном итоге речь шла об управляемом впадании в транс, жреческих галлюциногенных практиках. Сны, о которых идет речь, безусловно – вещие.
Художник не только видит собственные сны, но и чужие тоже, и умеет в них разобраться, подобно тому, как пророк Даниил смог увидеть и истолковать сон царя Валтазара. В этом смысле идеален Магритт с его идеально исполненными таблицами-толкованиями снов, оправдывающими и обозначающими абсолютно любую явь.
Необходимость донести точный месседж требует прециозной техники. Небрежность, неточность форм, крупный мазок лохматой кистью – враги сюр-искусства.
Классический и самый яркий пример – гранат, из граната – рыба, из рыбы – тигры и т.д. Классическая ассоциативная цепочка, к этому слон на тончайших ножках макси-комара, не считая винтовки, Галы на льдине, зайца, утки, яйца. (Игла появилась поколением позже.)
Второй манифест, видимо, должен был залатать прорехи в общественном восприятии первого. Он предполагал:
- долой политику, особенно с пролетарскими проблесками;
- да здравствует эзотерика как способ раскрепощения;
- никаких компромиссов с меркантильными составляющими упеха.
Долой политику и логику
Эти пункты, кажется, уже не связаны логически. Последний пункт тем интереснее, что колосс сюрреализма тем устойчивее, что выстроен на денежных мешках, а не на глиняных ногах валтазарова колосса. Но Бретон не кривит душой. Деньги подключились к идеям, а не наоборот.
Спросим, что же во всем этом все-таки нового? И тут же ответим: детство, желание играть в куклы. Такое подростковое, пожалуй, детство, когда в куклы хочется играть еще больше, потому что уже стыдно.
Кукла Ханса Беллмера, в рост, вероятно, подростка, с одной головой и двумя раскоряченными, трогательно нагими нижними половинами тела, на шарнирах ив школьных черных башмачках. Кукла телесного цвета, с розовым трогательным отливом на коленях и прочих выступающих местах, как у барочных ангелов. Но те пухлы и более-менее бесполы.
Идея ухвачена тончайше: в куклах для взрослых важен именно телесный низ, голенастый и бесстыдный, торчащие и вывороченные коленки и все что над ними, до вывороченной талии огромной прото-Барби.
У людей случается бицефалия, двухголовое уродство. О случаях, когда на двух телах имеется только одна голова, автору не известно ничего.
Можно трактовать и так. Сидящая кукла нуждается в голове. Кукла лежащая обходится только телом. Идеальная кукла для сексуального созерцания.
И, наконец, кукла не стоила бы столь долгих рассуждений, если бы не являла антипод структуре сюрреализма с его двумя центрами-головами, обе из которых – женские.(Тела, конечно, тоже имелись и должным образом использовались, но в данном случае головы все-таки важнее.) Лолита становится Лилит, Лилит – Лолитой.
В это же время в том же Париже Балтюс писал своих чувственных девочек, а Долорес Г. еще не познакомилась с Гумбертом Г. Счастье разных кружков в том, что они практически не пересекаются. О синхронности говорить излишне.
У Поля Дельво кукольная тема переводится в два измерения, продолжается на холстах и отражается вполне реалистичными изображенияминю с огромными при этом, кукольными глазами.
В «Визите» стандартная ситуация инвертирована: мальчика волнует зрелая женщина. Но у него тоже кукольные глаза. О том, что вторая цель Дельво после кукольности – инверсии, говорит и его «Пигмалион», где скульптор окаменел и лишился рук, а то и вовсе умер (на заднем плане мелькает Лазарь), но умер не до конца (опять же Лазарь). А как же, демиургизм есть гордыня. «И весь я не умру», Пушкин. Да, «tunemourraspastoutentier». «весь ты не умрешь», Аполлинер. (Визуальная поэзия Аполлинера, в частности процитированный опус, тоже представлена на выставке.)
Бонус. Израильские комиксы
К сожалению, приходится лишь мельком упомянуть вторую базельскую выставку – ретроспективу израильского комикса под названием «Howtolove » («Как любить»).
Модель та же – оторвавшись от супер-идеи – в обоих случаях еврейских писаний – предпринята попытка начать сначала, с чистого листа. Комикс чуть-чуть честнее : обыгрываются нарочитые упрощения, перевод в чисто-еврейскую среду (настолько, насколько это возможно) европейских идей.
Процесс обратный сюрреализму. В этом последнем, а на самом деле, относительно первом, иудейская манера пророчествовать реинсталлируется в современную (не забываем, вчерашний день есть современность) европейскую действительность, без всяких ссылок на, под флагом безупречной новизны.
В этом смысле весьма интересны полотна прото-сюрреалиста Джорджо де Кирико (1888- 1978), который был лишь чуть-чуть старше классических сюрреалистов. Сюжеты можно, условно, разделие на две группы: нагромождение всего подряд или пуристическая абстракция.
Сюрреализм объединил оба подхода: громоздить можно все подряд, но не в произвольном порядке, а вернее беспорядке, а подчиняя последовательность идее. Демиургизм артифекса ограничен, поэтому идея предполагается лишь одна (пуризм).
«Lesplaisirsdupoète» («Наслаждения поэта») – идеальный образец просвещенного пуризма и понимания творческой обстановки, сочетающей средне-европейскую кабинетную строгость и средиземноморский жаркий полет.
Открытое (оксюморон) патио, бассейн, аркады и часы, показывающие два. Уже можно вставать, но еще можно и работать. Абстрактный женский силуэт, больше не надо. Любые дополнительные детали (цветы, голуби, даже книги) были бы лишними.
От этого пункта, от подчинения эстетики высшим идеям, сюрреалистам следовало идти дальше, и попытки были предприняты, но оказались неудачными. Практически все деятели близкие к сюрреализму, от Дали до Джакометти, приложились к ювелирным делам. Поражает неописуемаяугловатостьи нелепость этих изделий, плохо сочетающаяся с живописно-скульптурными стилями тех же мастеров. Ювелирные сталлажи коллекций бронзового века явно не удостоились взгляда сюрреалистов, а они были бы правильной точкой отсчета для непрофессиональных злотокузнецов. На открытии своей «The Art of This Century Gallery» Пегги носила две разные серьги, одну – от Ива Танги, а другую – от Александра Кальдера, чтобы провозгласить равенство симпатий к сюрреализму и абстракционизму.
Уши Пегги, надо заметить, были не менее устойчивы к грубым воздействиям, чем ее нос – обе серьги огромны. Следует при этом заметить, что посягательств на фасоны костюмов у сюр-художников было гораздо меньше, судя по фотографиям, они носили вполне традиционные одежды. Почему творческая мысль сюр-художников не посягнула на костюмы, придется порассуждать как-нибудь в другой раз.
Чтобы перейти к подобию нравоучительного вывода, скажем, что одновременно в Базеле (такой уж город) имелась еще одна выставка: «TodstattHilfe » («Смерть вместо помощи»), о вреде, наносимом психиатрами своим пациентам.
Разумеется, устроители (они сайентологи, но далеко не кретины) подобрали много эффектных примеров, из числа знаменитостей.
Сюда же можно было бы отнести несчастную Пежеан, дочь Пегги Гуггенхайм, умершую в 41 год от передоза транквилизаторов. Она была художницей-примитивисткой, ее находили небесталанной, но кому как не детям миллионеров-меценатов знать цену таким похвалам.
Сюрреалисты же заслужили свои долгие жизни, в частности, тем, что понимали, что если в голове крутится непонятное, то кушетки и таблетки от этого не избавят.
А ведь они, с их снами наяву, были бы идеальными пациентами. Зрителям же и читателям напомнить, кажется, больше нечего, кроме того, что любое направление, в живописи ли, в литературе ли, есть частность. В лучшем случае прекрасная.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Высокие технологии в современных музеях.
Музей становится еще ближе и доступнее . - Не книгой единой.
О библиотечном контенте для читателей в интернете и самых интересных онлайн-коллекциях. - Немодная аудитория.
Мэри Джейн Джейкоб о лицемерии музеев. - Шедевры советской мультипликации.
10 советских сюрреалистических мультфильмов. - Сальвадор Дали и его Алия.
Малоизвестная сторона творчества великого художника. - «Проходите мимо».
Сибирский художник показал свой взгляд на рекламу Сочинской олимпиады . - Пробелый .
Современная символика становится сиюминутной, субъективной и импульсивной. - Рене Кревель: телесное одиночество и суицид.
Rene Crevel My body and I. – New York: Archipelago Books. - Принцип Мальдорора.
4 апреля 1846 года родился граф де Лотреамон. - Бунюэль. Сон о Боге, которого нет.
115 лет назад, 22 февраля 1900 года, родился Луис Бунюэль, один из самых противоречивых и одновременно последовательных режиссёров мирового кинематографа XX века.
