В интервью «Часкору» Свиблова рассказала о сложностях, с которыми руководство музея столкнулось во время многолетнего ремонта, объяснила, как будет выглядеть обновлённый МДФ.
Даже многомощная Ольга Свиблова, один из самых авторитетных в стране деятелей арт-сцены, основатель и директор Московского дома фотографии, ставшего первым в стране мультимедийным комплексом актуальных искусств, не знает, когда закончится реконструкция зданий на Остоженке.
В интервью «Часкору» Ольга Свиблова рассказала о масштабных планах деятельности по внедрению фотоискусства в жизнь, работе фотошколы имени Родченко, а также о сложностях, с которыми руководство музейного комплекса столкнулось во время многолетнего ремонта. Ольга Свиблова объяснила, как будет выглядеть обновлённый Дом фотографии после открытия, и порассуждала о магических свойствах фотокамеры.
— Когда планируется открытие здания Мультимедийного комплекса актуальных искусств?
— Постановление о реконструкции музея «Московский дом фотографии», который с 2003 года является Мультимедийным комплексом актуальных искусств, было выпущено правительством Москвы в 1998 году.
Прошло 12 лет. С момента, когда мы переехали с Остоженки (там началась стройка и реконструкция), прошло пять. В новом здании будет 8,5 тыс. квадратных метров.
Теоретически такой объём площади при всех благоприятных обстоятельствах (учитывая, что это музей и там сложные инженерные конструкции, обеспечивающие климат-контроль) можно построить за два года.
Мы же завязли в этой реконструкции. И завязли прежде всего, с моей точки зрения, потому, что проект буксовал на уровне нашего проектировщика. Точнее, буксовала проектно-сметная документация…
С июля, после приезда мэра к нам на Остоженку, работа пошла. Проблем — огромное количество. Дизайн-проект, в котором не было ничего, кроме функциональных приспособлений пространства к задаче музейно-выставочного комплекса XXI века, выполненный в соответствии с распоряжением правительства Москвы, вообще не рассматривался экспертизой. В результате забыты выставочные стены, гардероб, освещение вестибюля. Cантехнику будем переделывать на средства друзей музея. Серверной, необходимой для обслуживания серверов, которые нам как раз выделяют в полном объёме, пока тоже нет ни в каких планах. Я надеюсь, что здравый смысл и логика всё-таки победят…
По планам мэрии, по бумагам, которые в очередной раз скорректированы, музей должен быть открыт в феврале. Будучи реалистом, думаю, что в конце апреля — начале мая он может быть открыт. Если все обязательства, взятые всеми участниками этого процесса, будут выполняться по плану и графику…
Если мы откроемся позже чем в мае, федеральная программа Года России во Франции и Года Франции в России будет нарушена, так как открытие музея совпадает с открытием ретроспективной выставки Аннет Мессаже — звезды мирового и французского современного искусства, обладательницы «Золотого льва» за проект на Венецианской биеннале четыре года назад. Я оптимист. Я надеюсь, что этого не произойдёт и музей, крайне важный для города, откроется вовремя.
— Город поначалу вас очень поддерживал, не так ли?
— В 1996 году город открыл первый в России музей, специализирующийся на фотографии, — Московский дом фотографии — и выделил для этого площади на Остоженке.
Город финансировал и финансирует существование музея на протяжении всех этих лет. Спасибо городу, что после реконструкции нам оставили, значительно расширив наши площади, наше местоположение на Остоженке.
Город настоял на том, чтобы нам не подселили инвесторов, которые превратили бы большую часть пространства в очередной торговый центр, оставив музею жалкие крохи.
Когда в 2000 году при поддержке города, отселившего коммунальные квартиры по адресу Остоженка, 18, были открыты выставочные залы нашего музея в старом пространстве, ежемесячная посещаемость музея была в среднем 40 тыс. человек в месяц.
В момент закрытия музея на реконструкцию в конце 2005 года город выделил музею помещение для офисов и хранения коллекции, предоставив для этого часть библиотеки искусств Боголюбова. Выставочная работа музея не прерывалась даже на неделю. Для неё город предоставил нам около 1500 квадратных метров в ЦВЗ «Манеж».
Несмотря на то что, переехав в Манеж, мы на время потеряли часть публики, средняя посещаемость — около 30 тыс. человек в месяц, хотя получили больше метров, это понятно — люди должны были привыкнуть к новому адресу, кроме того, на Остоженке была аура, атмосфера.
Надеемся, всё это снова вернётся, когда мы откроемся после реконструкции. Поэтому, даже если у нас есть проблемы с реконструкцией, выясняемые с конкретными подрядчиками, проектировщиками и заказчиками, я должна сказать городу спасибо.
— Расскажите, пожалуйста, чуть подробнее о новом здании музейного комплекса.
— Это почти 3 тыс. квадратных метров выставочных площадей, разбитых на пять больших залов. Ещё мы можем использовать атриум. Пока мы не можем открыть запланированный кафетерий и книжный магазин.
Бывшие выставочные залы в доме 16 на Остоженке будут также использоваться в качестве выставочных пространств. Думаю, мы сможем адаптировать пространство так, чтобы приход в него и для художников, и для публики был праздником.
— У вас ведь не так давно открылась школа фотографии и мультимедиа имени Александра Родченко…
— Да, на Красносельской. Отлично работает! Каждый год мы принимаем 30—35 студентов, которые проходят серьёзный творческий экзамен. Поначалу обучение в школе длилось два года, сейчас мы перешли на трёхлетний курс.
При этом программа составлена очень плотно. Студенты находятся там 8—10 часов каждый день. Обидно, что нам не хватает места, прежде всего для обучения детей. Количество детей, которые хотели бы учиться у нас фотографии, зашкаливает.
И на Остоженке будет работать отдельный центр детского обучения. Основы себя мы выносим из детства. В том числе это любовь к искусству и практические навыки. Фотоаппарат — это магический предмет! Пожалуй, это единственный близкий друг, который тебя никогда не покинет…
Статистика мировая и даже наша, российская, подтверждает, что хорошие фотографы живут долго… Фотоаппарат — это способ нахождения баланса с миром…
И это не менее сильно, чем тибетская медитация: если мы сможем заразить как можно больше людей любовью к фотографии, то мы дадим очень многое: интерес к жизни, неравнодушное отношение к ней, понимание того, что каждый из нас не винтик, а деятельный участник исторического процесса…
История зависит только от нас. Мы превращаем каждый прожитый день в историю — для себя, для своих детей.
— Можете ёмко сформулировать своё отношение к фотографии?
— Для начала фотография — часть современного искусства. Так было в XIX веке, так происходит и сейчас, в XXI веке. Кроме всех ментальных и эмоциональных компонентов, которыми обладает любое произведение искусства, в фотографии существует документальная составляющая.
Именно она является ферментом, настаивающим ценность любого фотографического свидетельства со временем. То, что сегодня анонимный незначимый отпечаток, завтра окажется уникальным свидетельством истории.
Любовь к документу, любовь к факту, которая была вытравлена в сознании нескольких поколений русских людей из-за абсолютной мифологизации истории после Октябрьской революции, нужно и можно вернуть прежде всего благодаря фотографии.
Не только знание, но и ощущение, переживание истории страны в целом, маленькой родины — города, деревни, села, — истории своей семьи делают человека личностью и гражданином, способным отвечать перед будущим.
Начиная с 1997 года мы ведём программу фотоархивации российской истории. В рамках этой программы собран уникальных исторический материал на базе музеев, архивов и частных собраний Москвы, Санкт-Петербурга и других российских городов, который будет представлен на одноимённом сайте.
Одновременно мы стараемся давать заказы современным фотографам на съёмку современной российской действительности, причём не только в Москве, но и в других российских регионах.
Этой же цели — фотоархивации современной российской действительности — служит конкурс на лучший фоторепортаж о Москве «Серебряная камера», который в этом году прошёл уже в девятый раз.
Также мы издаём четырёхтомник «Россия: ХХ век в фотографиях». Первый том сборника уже выпущен. Эту книгу мы дарим городским и районным библиотекам, проводя презентацию одновременно с показом одноимённой выставки.
В каждом из российских регионов она меняется, в неё включаются фотографии, собранные из местных архивов, практически во всех городах, где мы её показывали, это запустило собственные процессы фотоархивации на базе региональных музеев, архивов и частных коллекций.
Для нас это самый радостный результат, так как важно, чтобы интерес к истории и бережное отношение к ней охватили всю страну. Работа с историей и обращение к ней меняют людей.
Старые карточки возвращают нам понимание, как в разных обстоятельствах жили наши родители, бабушки и дедушки, жили, выживали и, несмотря на все исторические катаклизмы, умели быть счастливы; это понимание важно для каждого человека.
Несколько лет назад в «Огоньке» были опубликованы школьные сочинения о том, как дети разного возраста, с девяти до семнадцати лет, представляют отечественную историю. Даже Хармс не придумал бы подобного абсурда. Можно смеяться, а можно плакать.
Незнание истории — страшная вещь. «На пустом месте даже глупость не растёт», — говорил поэт Алексей Парщиков… Из-за незнания всю жизнь можно потерять! Можно потерять деньги. Карьеру. Но без знания истории люди не могут обрести человеческого достоинства. Без знания истории невозможен процесс самоидентификации.
Самая страшная потеря — ощущение потери собственной истории, истории собственного народа. Города. Это единственное, что человека всегда держит в состоянии человеческого достоинства. В котором он отвечает за свои слова, свои поступки.
Прошлое в значительной степени отвечает перед будущим. Знание истории — это процесс самоидентификации. Словами можно жонглировать, поэтому есть советская интерпретация истории, есть антисоветская или постсоветская.
Фотография — это факт. И факт эмоциональный. Но мы переживаем его трезво. Материальная составляющая нашей истории, запечатлённая в архитектуре, предметах быта и обихода, во многом утеряна из-за трагических катаклизмов ХХ века и диких лет становления новой формации в начале ХXI века. Тем бережнее надо относиться к сохранению того, что ещё осталось.
Это относится и к фотоархивам. Многое утеряно из-за цензуры и самоцензуры. Ещё больше погибло по халатности. До сих пор условия хранения фотоархивов в большинстве своём не соответствуют мировым стандартам.
Между тем уже более 15 лет известно, что, например, негативы, существующие больше 70 лет, трагически разрушаются из-за гибели целлюлозного слоя. Весь мир занимается переводом фотоистории на другие, современные носители. У нас эта работа в зачатке. В настоящий момент коллекция музея насчитывает более 80 тыс. единиц хранения — от дагерротипов до наших дней.
Мы работаем с ней как с фактом искусства и как с историческим документом, стараясь создавать выставки с разной драматургией. Каждая из них имеет месседж. Важно, чтобы люди не просто поняли этот месседж, но эмоционально пережили. Выставка — это как спектакль. Она должна захватить зрителя. Только тогда он будет видеть, а не смотреть.
— Кто из документальных фотографов вас больше всего потрясает?
— Можно выделить два сильных впечатления. Первое — это когда в детстве, в самом начале 60-х, я с родителями случайно попала на выставку о Хрущёве.
Я не знала, что дядя, размахивающий кукурузой, играющий на гармошке и бьющий ботинком по трибуне, руководит страной. Я просто увидела живого человека. Мне было любопытно и весело наблюдать за его яркой мимикой, неожиданными ситуациями, в которых он был заснят. Много позже, когда мы делали ретроспективную выставку классика советской фотографии Дмитрия Бальтерманца, я поняла, что это были его фотографии.
Второй укол — фотографии Максима Дмитриева, которые я увидела на выставке в ЦВЗ «Манеж», кажется в конце 80-х годов. Максим Дмитриев — великий нижегородский фотограф, он создал самый полный фотопортрет России конца XIX — начала XX века. Но тогда меня поразило чувство человеческого достоинства, которое было на лицах всех людей, которых он снимал, — неважно, крестьян, мещан или царской семьи…
Наверное, поэтому на нашей первой Фотобиеннале 1996 года одной из тем стала забытая история. И в рамках этой темы в Третьяковской галерее мы показали большую выставку Дмитриева. Кстати, спасибо нижегородскому архиву, который эту выставку предоставил, и Сергею Кириенко, который её поддержал.
— Вы говорите «мы», но всё-таки вы из очень интеллигентной семьи: бабушка из знаменитого Смольного, отец — представитель ИТР, мама — преподаватель престижного лингвистического вуза, знаменитый и преуспевающий муж с французскими корнями… К вам в отечественной прессе относятся как к белой кости…
— Я не белая кость! (Резко.) Ненавижу деление на кости! Не забуду объявление в конце 80-х годов на столбе у метро «Пушкинская»: «Делаю родословные. Можно с документами и без»…
О каком воспитании можно говорить, если моя мама и мои две бабушки преподавали иностранные языки и не научили меня им в детстве?! На мой вопрос, почему меня не учили и почему мне французские книжки читали в переводе, отвечали: «Кто думал, что языки пригодятся?»
Мама — филолог. Папа — инженер. Нормальные физики и лирики… Я ребёнок хрущёвской оттепели. Единственное, с чем мне, безусловно, повезло, — с математической 444-й школой. Меня учили замечательные люди, умные и свободные. Они возились с нами двадцать четыре часа в сутки, ходили в театры, давали читать Солженицына, возили в этнографические и археологические экспедиции, устраивали с нами спектакли. Одним словом, жили с нами. Родителям ведь было некогда. Моя мама до сих пор работает, хотя ей 85 лет. В восемьдесят она оставила преподавание и начала писать кинорецензии. Освоила интернет. Нашла сайты, которые её с радостью печатают. На мой вопрос, как дела, она никогда не жалуется: делится киновпечатлениями, которым я искренне завидую: кино люблю больше жизни, а смотреть его почти некогда.
— Вы много путешествуете?
— Перед отлётом — бессонная ночь, в офисе заканчиваешь дела. Полчаса на сборы и попытка сна в самолёте. Приземлившись, открываешь график, составленный до этого ассистентами, а там — встреча за встречей, между ними такси, так как понять схему проезда в новом городе некогда.
Или заезд в выставочный зал, где ты, ничего не видя, монтируешь и открываешь выставку, и тут же домой. Попав в Париж в первый раз в 1988 году и в 1991 году там же встретив своего будущего мужа, побывав там за 20 лет тысячи раз, я всё время мечтаю, что у меня будет десять дней (ну хотя бы семь, ну хотя бы три) и я смогу наконец просто походить по Парижу. Посмотреть, как он выглядит. Посмотреть — без работы и без стресса опоздания с одной встречи на другую.
В своих путешествиях я не вижу окрестностей, но зато встречаю огромное количество людей, и могу согласиться с Вознесенским, который когда-то в 60-х годах написал после первой поездки в Америку: «Поубрать бы нам дураков вдвойне — и в твоей стране, и в моей стране…»
Количество людей одарённых, менее одарённых или гениальных, живых, пытающихся осмыслить то, что они делают, и количество людей, которые будут действовать по алгоритму, думаю, во всех странах одинаково. Просто есть какие-то страны, где лучше выстроены законы, необходимые рамки индивидуального и социального существования. В этих рамках удобнее жить и работать. Если говорить о комфорте, то это субъективно. Для меня, наверное, Франция самая комфортная страна.
— В которой вы упрямо не живёте…
— Это был мой сознательный выбор и условие нашего c Оливье брака… Мне нравится, что в этой стране полностью сохранены культурные напластования. На юге Франции, переезжая из одной деревни в другую, переезжаешь из века XIV через XV, XVI в XXI век. Культурные пласты сохранены не только в архитектуре или музеях, но и в каждом доме в вещах, вещицах, фотографиях, доставшихся от прадедушек и прабабушек.
Мы начинали делать проект о вокзалах, и было интересно сравнить историю российских и французских станций. Первый попавшийся антиквар на блошином рынке в Экс-ан-Провансе показал мне около 40 тыс. фотографий и почтовых карточек с полной фотоархивацией французских вокзалов, которая, кстати, ведётся до сих пор.
Это был урок истории. И хотя говорят, что уроки истории ничему не учат, мне трудно с этим согласиться. История дана нам для того, чтобы мы могли проектировать своё будущее. Взаимоотношениям с историей можно и нужно учиться.
— У вас отличные документальные фильмы, фотовыставок не помню…
— Но я же не фотограф! Я куратор. Думаю, что в создании фотографического шедевра 35 процентов — фиксация момента, 35 процентов — выбор удачного кадра и 30 — его производство, то есть печать, выбор материала и т.д.
Я работаю с выбором и производством, а также с артикуляцией текста через создание контекста. Фотографический шедевр, помещённый в неправильно сделанную выставку, может потеряться и не быть замечен. Задача куратора — обратить на него внимание. Сама же я фотографирую только тогда, когда мне нужно запомнить выставочное пространство или тип развески выставки, а также на каникулах — тогда камера становится способом жизни.
В объектив попадает, как правило, ближайшее окружение: муж, ребёнок, собаки, дом и его окрестности. Мне доставляет удовольствие процесс съёмки, но дальше я никогда не смотрю отснятый материал и никогда не печатаю.
Ещё я берусь за камеру, а сегодня всё больше использую мобильный телефон, в редчайшие моменты пауз, которые выдаются в моих жёстко регламентированных переездах. Я ненавижу оказываться без дела в незнакомом месте. В чужом пространстве, с чужими людьми чувствую себя потерянной. Камера — способ преодоления этого дискомфорта, занятие, которое превращает потерянную минуту в момент азарта, даёт возможность интенсивной рефлексии. Благодаря камере я оказываюсь внутри и снаружи данной ситуации. Таким образом преодолевается психологический дискомфорт. (Кстати, думаю, что я не одна такая, кто снимает, не отсматривает и теряет отснятый материал.)
Раньше, когда фотографировали на плёнку, которая всегда была дорогостоящим материалом, человек думал, нажимая на спуск, цифровая камера даёт возможность снимать бездумно. Разобраться в отснятом материале, не потерять флешку и хотя бы перекинуть его на компьютер трудно не только любителю.
Я не говорю о том, что прогресс, требующий перевода отснятого материала на всё новые и новые носители, требует терпения и времени. Боюсь, что цифровая фотография, ставшая столь доступной для всех, во многом означает конец эпохи фотоархивации времени и истории. Поэтому так важно поддерживать профессиональных фотографов, занимающихся фотодокументацией и доводящих свои съёмки до отпечатков.
Отпечатки хранятся дольше. В конце концов их можно отсканировать и воспроизвести.
— Вы давно профессионально отслеживаете становление и развитие российской фотолетописи. Меняется ли со временем разница подходов к ней?
— В разное время российская фотография была по-разному похожа и отлична, если сравнивать её с американской, голландской, французской и т.д. фотографическими школами.
В начале ХХ века русские фотографы, в первую очередь модернисты, Александр Родченко, Аркадий Шайхет, Борис Игнатович, Эль Лисицкий, Георгий Петросов и другие были не только российским, но и мировым авангардом того времени. Они во многом сформировали течение, которое в истории получило название «модернизм». С середины 30-х годов железный занавес изолировал нашу страну, в том числе и фотографию, от мировых процессов, в которые российское искусство было активно вовлечено. Каноны соцреализма были придуманы в СССР и во многом приобрели визуальное воплощение благодаря советской фотографии. Позже эта эстетика перекочует и в другие тоталитарные режимы, например в Германию или Китай.
1960-е годы были периодом романтизма. С конца 50-х в том же СССР снимают Уильям Кляйн, Картье-Брессон, Марк Рибу, Пьер Була и многие другие великие европейские и американские фотографы. Да, они снимают жёстче. Может быть, потому, что смотрят на нашу реальность снаружи, а не изнутри, но в целом именно в это время, хотя длилось оно недолго, российская фотография даже в ситуации изоляционизма начинает двигаться в сторону общеевропейской гуманистической парадигмы.
За последние 15 лет в России, и прежде всего в Москве, были показаны выставки большинства звёзд мировой фотографии. Появились фотографические альбомы. Даже если не все могут их купить, стал доступным интернет. Появилась коммуникация, и, как результат, современная русская фотография на глазах становится частью глобальных процессов.
…В человеческих отношениях нельзя притворяться. Во-первых, притворство — тяжёлый, неблагодарный труд. Кроме того, это дано не всем. Мне точно не дано. Я всегда знала, что из меня не получится актриса, да я и не хотела ей стать.
— А ведь в современной психотерапии есть драматические техники…
— Не люблю психотерапию. Это одна из причин, почему я покинула профессиональное поле деятельности. Единственное направление в психологии, которое, как мне кажется, может что-то изменить, — это бихевиоризм. Если мы научили человека здороваться и вести себя в рамках приличия, то это станет полезным, а затем приятным.
— Имея за плечами математическую школу, навыки системного мышления плюс добротную психологическую базу и харизму, вы, вероятно, могли бы стать успешным консультантом… Сейчас это очень модно.
— Ну и что? Мне хочется делать то, что интересно… Успешным может быть то, что необходимо тебе лично, во что ты в данный момент влюблён.
Но этого недостаточно. Необходимо проанализировать, будет ли это интересно другим людям, найдёт ли у них отклик и как добиться этого отклика. Это работа рацио, с упором на опыт и способность идентификации с различными возрастными, профессиональными, социальными сообществами. Поэтому один и тот же проект, например выставку Родченко, мы совершенно по-разному показываем во Франции, Англии или Голландии.
Культурный контекст в этих странах и их знакомство с мировым модернизмом — разные. Соответственно, в экспозиции, построенной на одном и том же материале, мы делаем совершенно различные акценты, достигаемые в первую очередь развеской и сопроводительными текстами.
— Ваша диссертация посвящена метафорам. Какую метафору своей судьбы вы можете дать?
— Кафкианское безумие. Потому что вопрос, с которого вы начали беседу, — окончание стройки музея — является на сегодняшний день вопросом, от которого танцует всё… Музей, как вы понимаете, плановое хозяйство… Притом что я достаточно лёгкий человек и могу в последний момент всё переменить, если изменилась ситуация или если мы эту ситуацию неправильно оценили.
Хотя я стараюсь всегда выполнять не только подписанные контракты, но и словесные обязательства. Что значит «переменить»? Есть выставки, которые планируются за несколько лет; бывают ситуации, когда ты решаешь выставку за час.
Например, несколько лет назад я приехала в Турцию, в замечательный музей Istanbul Modern, который открылся пять-шесть лет назад и стал сегодня одним из важнейших музеев мира. Там замечательные люди — суперпрофессионалы. На пресс-конференции я говорю не столько о нашей выставке «Тихое сопротивление русского пикториализма», сколько о моём восхищении музеем, который стремится всё делать perfecto.
Этот пафос очень понятен мне. Когда ты молодой музей, у которого нет бренда, на который можно опереться, ты стараешься, как дети стараются быть как родители или даже лучше. После пресс-конференции есть час свободного времени.
Турецкий куратор показывает издания, выпущенные музеем. Мне что-то нравится. Через десять минут появляется фотограф с огромным портфолио. За полчаса я отсмотрела больше 500 работ. Спросила, может ли он в течение двух часов, пока будет длиться открытие, принести готовые отпечатки в запакованном виде. Через два часа, как было уговорено, 150 работ были переданы мне в руки, а через три недели в Архитектурном музее мы счастливо открывали выставку Арифа Ашчи, одного из ведущих турецких фотографов, отлично вписавшуюся в Фотобиеннале. Выставка стала одним из хитов этой биеннале.
…Иногда не просто можно, а нужно что-то делать на лету… Но музей — это прежде всего консервативная организация! Он обязан прежде всего хранить! И мы храним, описываем, реставрируем нашу коллекцию, которая всё время пополняется. (Но я не люблю музеи, которые сидят на наследии и его не показывают! Если мы покупаем — всегда знаю, что это будет использовано… Через два года, через три. Всё пойдёт в дело.)
Всё-таки когда ты работаешь с крупными зарубежными музеями и большими художниками, то всегда живёшь в плановом хозяйстве… Скажите, как я могу жить в плановом хозяйстве, если пять лет жду открытия музея?! А это — 3 тыс. выставочных метров! Тут не до метафор, когда я знаю, что крупнейшая экспозиция Года России во Франции и Франции в России должна открыться 29 июня, а уверенности в том, что музей будет сдан, всё ещё нет.
— Что даёт вам силы держаться достойно в такой ситуации?
— У меня есть три ответа: «Да», «Нет», «Посмотрим». Если сказал «да», слово надо держать кровь из носу, несмотря на то что всё: финансы, пространство, личные факторы — всё мешает осуществлению того, что ты обещал. Cлово надо держать. Noblesse oblige. Положение обязывает. И в работе, и в частной жизни.
Это простое правило, но реализация его в жизни, особенно в нашей жизни, — колоссальный стресс. Этот стресс надо уметь выдерживать. А ещё надо уметь не спать. И, если надо, просто очень много работать.
У меня есть в этой жизни всё, кроме времени. Никогда не знаешь, когда придётся расстаться с жизнью. В любой ситуации я скажу ей спасибо. Я видела много чудесного искусства, которое меня подпитывало и подпитывает, восстанавливая силы и давая новые.
Я встречалась с огромным количеством замечательных людей, случайных попутчиков или великих художников и учёных. Я сама — продукт встречи с людьми и с искусством.
Если у меня бывают бессонницы, то главное, что лезет в голову, — не дела, которые нужно доделать, а спасибо, которое ты не успел сказать людям. Кому-то за то, что увидел чудесную выставку. Кому-то — потому что прочёл интересную статью в газете.
А кому-то просто за то, что этот кто-то даже не помог, а просто не запретил твой проект. Ведь сказать нет всегда легче, чем разрешить или помочь.
Беседовала Юлия Горячева
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Сверхдержавы искусственного интеллекта.
Отрывок из книги издательства «МИФ» . - Вольфганг Мадертанер: «Большой проект по освобождению индивидуальности».
- «Искусство не имеет качеств, оно не бывает получше или похуже, оно или есть, или его нет».
Зиновий Гердт. Рыцарь совести. - Леони Нойман и Александр Лабас.
Любовь на сломе эпох. - Как стать успешным, несмотря на талант.
Сегодняшнему Моцарту одной лишь гениальности всё равно уже будет недостаточно. - Грин без грима .
Как угрюмый пьяница создавал романтические феерии. - Мы ждем перемен.
Современное искусство, которое меняет жизнь к лучшему. - Хороший вопрос: в чем революционность искусства прерафаэлитов?
О том, как развивалось необычное направление живописи. - Анатомия реальности.
Ренессанс и границы искусства . - Карл Брюллов и графиня Юлия Самойлова.
История любви в картинах.
