В начале этой недели, которая дала старт извлечению уроков из опыта «бархатных революций» двадцатилетней давности, на улице Альбертов в Праге началась манифестация под лозунгом «У нас есть повод праздновать».
Именно на этом месте 20 лет назад собрались студенты и разрешённая демонстрация обернулась «бархатной революцией». Нынешняя акция была в достаточной степени массовой, чтобы стал понятен её смысл: чехи за два десятилетия примирились с собственной историей последних двух десятилетий, которую они квалифицируют как историю свободы. Для них не существует постсоветской дихотомии: положительно или отрицательно оценивать советскую перестройку — она открыла им возможность для нормального развития.
Чехословакия была первой. Дубчек состоял в кумирах советской интеллигенции. Выход на Красную площадь после ввода советских танков людей с чешскими флажками сигнализировал в том числе и о крушении надежд на собственный социализм с человеческим лицом, про который Лешек Колаковский потом скажет: «Разве бывает крокодил с человеческим лицом?» Спустя 20 лет после 1968-го уже, наоборот, Чехословакия была вдохновлена советским примером — горбачёвской перестройкой. Чехи были готовы идти в советском фарватере, а стремительное и неожиданное разрушение Берлинской стены придало им смелости.
Немцы выходили на многотысячные митинги, поляки уже к тому времени сформировали первое некоммунистическое правительство, объявившее о плане либеральных реформ, — у них был Лешек Бальцерович, венгры мягко и вполне рационально переходили от гуляшного коммунизма к капитализму — у них уже давно был Янош Корнаи, а чехи, отцы-основатели рыночных реформ 1960-х, казалось, не были готовы к смене режима. Тем эффектнее оказались события 17 ноября, которые уже спустя месяц своим следствием имели появление нового председателя парламента — легендарного Александра Дубчека и президента — Вацлава Гавела.
Принципиальными свойствами «бархатных революций» была их высокая скорость, романтизм и в то же время прагматизм: те же чехи очень быстро занялись делом — экономической реформой. К этому подталкивала внутренняя готовность к переменам: они уже были отрефлексированы интеллигенцией, которая на волне революции превратилась в политический класс. По точному замечанию Дмитрия Травина и Отара Маргании, авторов двухтомника «Европейская модернизация», бывшие пионеры модернизации оказались её аутсайдерами — по сравнению с венграми и поляками. Но быстро навёрстывали упущенное.
В «бархатной революции» была витальная сила: согласие нации по поводу того, что она готова к другой жизни после эпохи похорон и бесперспективности. Про похороны — это у Милана Кундеры, который описал чехословацкий коммунизм с головы до пят, капиллярно. В «Невыносимой лёгкости бытия» читаем: «За те пять лет, что прошли со времени вторжения русской армии на родину Томаша, Прага неузнаваемо изменилась… Половина его знакомых эмигрировала, а из той половины, что осталась, ещё половина умерла. Этот факт не будет зафиксирован ни одним историком: годы после русского вторжения были периодом похорон; частота смертей была несравнимо выше, чем когда-либо прежде… умирали и те, кого никто не преследовал открыто. Безнадёжность, что овладела страной, проникала через души к телам и сокрушала их. Некоторые в отчаянии спасались от благосклонности режима, пытавшегося одарить их почестями и тем самым принудить встать на сторону новых правителей».
Чехи не были агрессивны в своём грустном сопротивлении. Когда 17 ноября 1989 года демонстрация была остановлена стеной полицейских, студенты встали перед нею на колени. Что, правда, не позволило избежать жертв. И в том числе слухов о гибели студента, а это казалось символичным, ведь демонстрация была посвящена повторяемости чешской истории — гибели в 1939 году студента Яна Оплетала, протестовавшего против закрытия нацистами чешских учебных заведений. Но выяснилось, что никакой студент не погибал, а в толпе упал в обморок от полученных впечатлений агент госбезопасности. Вот уж действительно шутка истории, книга смеха и забвения, метафора революции…
Не только Михаила Горбачёва, но и других мировых лидеров поражала скорость перемен в странах бывшего советского блока — всё шло как по бархату. Но это и в самом деле историческое свойство революций. В своей новой работе «Смуты и институты» Егор Гайдар напоминает о знаменитой фразе Ленина, сказанной накануне Февральской революции: «Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции». И констатирует: революция была «неожиданной для современников».
Народы, прошедшие через «бархатные революции», эффективнее управляли изменениями: ментальная готовность к переменам дополнялась спецификой хозяйственного уклада (как в Венгрии и Польше) и хозяйственной культуры (как в Чехии), где сохранились элементы, нетипичные для советского общества.
В 1989 году чехам не нужно было переносить сражение с Советской империей с хоккейных арен, где бились блистательные звёзды сборных СССР и Чехословакии, на политические площадки и исторические площади. Советский Союз сам вольно или невольно открыл дорогу чехам, будучи при этом больше озабоченным параллельно происходившими событиями в ГДР, объединение которой с ФРГ, ещё несколько дней назад казавшееся утопией, вдруг стало реальностью. Принципиально новой геополитической реальностью.
…Все свои судьбоносные акции чехи приурочивают к циклам собственной истории. Гибель Яна Оплетала в 1939 году стала поводом для демонстрации ноября 1989 года. Манифестация 2009 года отмечала события 1989 года. Но, кажется, впервые участники манифестации были в согласии с собственной историей, с властью — потому что сегодня это их власть — и с самими собой. 20 лет спустя «бархатная революция» точно закончилась, пожинает свои плоды и даже не сожрала своих детей…
Читать @chaskor |