Беда подобных антологий — и конкретно «Аничкова моста» — не в том, что плевелов там больше, чем зёрен (здесь как раз имеется пространство для спора), а в том, что одни перемешаны с другими, и перебирать всё заново приходится всё равно самому читателю.
Вышла объёмистая антология «Аничков мост» (современные поэты о Петербурге) — вышла под эгидой поэтического фестиваля «Петербургские мосты» — и, как объявлено, положила начало целой серии сборников, связанных как с ежегодным фестивалем, так и с еженощно разводящимися мостами.
То есть, надо полагать, уже через год (а то и через полгода; периодичность этого суперальманаха сейчас уточняется) выйдет «Литейный мост» (современные поэты о любви), и я даже знаю, что за граффити надо будет вынести на обложку.
Впрочем, фестивальные поэты — публика сравнительно целомудренная, и сборник стихов о любви наверняка будет называться «Поцелуев мост» (есть в Питере, через Мойку, и такой).
Составительница сборника и «душа» фестиваля — петербургская поэтесса и куратор Галина Илюхина. «Вполне ничтожная околопоэтическая дама», как уже успел охарактеризовать её Дмитрий Кузьмин, что, безусловно, следует в его случае расценить как объяснение в платонической любви и далеко не в платонической ревности.
Потому что Илюхина — поэт и куратор, да и сам Кузьмин — поэт и куратор. Как куратор Илюхина пока проигрывает Кузьмину, но стремительно сокращает разрыв. А вот как поэты в общей для них обоих (и отнюдь не самой тяжёлой) весовой категории они идут ноздря в ноздрю — Илюхина, пожалуй, даже на полкорпуса впереди.
И за ней, если не весь Питер, то ЛИТО «ПиИтер», спаянное как «профессиональный отряд рабочих-революционеров», фестиваль и вот теперь антология...
Двадцать лет назад я назвал статью о ленинградских поэтах (их тогда в Союзе писателей было ровно сто штыков и сабель) «Серой сотней».
Вряд ли помня об этом, Галина Илюхина тем не менее включила в свою антологию всего девяносто семь человек including herself, причём не только нынешних или бывших петербуржцев, но и фестивальных «гостей города» (Александра Кабанова, Геннадия Каневского, Игоря Караулова, Бахыта Кенжеева, Светлану Кекову, Алексея Остудина, Алексея Цветкова и др.).
Так или иначе, перед нами третья (если не пятая) антология стихов о Петербурге. Потому что ещё в советское время дважды (в изменённом составе) выходил сборник «Петербург — Петроград — Ленинград в русской поэзии» в «Лениздате», а в 1990—2000-е — тоже дважды и тоже с изменениями аналогичный сборник в «Лимбус Пресс».
Не люблю тематических антологий: главным образом потому, что не нахожу в них заранее продекларированного системообразующего смысла.
Любое настоящее стихотворение повествует обо всём сразу: о Боге, о природе, о жизни и смерти, о любви, о войне, о родине (малой родине в том числе) и, естественно, о самом поэте.
Привязка к месту действия (если речь, как в нашем конкретном случае, идёт о городе) не более чем условность.
Как, допустим, в стихотворении, не исключено, самой юной участницы антологии Элины Леоновой:
Ты не был поэтом, и я не была поэтом.
Мы были фантомами, пылью, фонарным светом
В квартире художницы на этаже высоком,
Где пахло бумагой, маслом, лимонным соком.
Покуда мы спали, и после, когда проснулись,
Хозяйка квартиры сидела на жёстком стуле
В тельняшке на вырост и тёплых носочках алых.
И бог её знает, что она рисовала
В рассвете, неповторимом по-петроградски,
Испачкав скулу случайно лазурной краской, —
Бессчётные мысли чужие, узор обоев,
Пустынную площадь,
Но точно не нас с тобою.
«Петроградская неповторимость рассвета» здесь, как и в большинстве стихов сборника, не более чем условность: «в сапожных и художных мастерских» бесприютные парочки остаются на ночь повсюду.
Не более чем условность или, как в стихотворении без малого шестидесятилетнего Николая Голя «Петербургская топонимика», злостное хулиганство:
Гудки телефона — протяжные, длинные.
Ну где же ты, где?.. Наконец подошла.
«...В двенадцать часов. На Пятнадцатой линии.
Ну да, на Васильевском. Возле угла».
И двинулись оба дорогой знакомой,
Но нет, не сумели друг друга найти:
Приспичило даме пойти по Большому,
По Малому мне захотелось пойти.
Беда не в том, что перед нами образчик сортирного юмора, а в том, что, кроме сортирного юмора, в этом восьмистишии вообще ничего нет! Нет в частности и заранее объявленной «петербургской топонимики», потому что между Большим и Малым проспектами Васильевского острова проходит параллельно им обоим Средний, но он в сортирную схему не вписывается.
Но не идёт и «прямой шар» петербургской топонимики, как, например, у юной Наили Ямаковой, сочиняющей словно бы по путеводителю (пусть не туристическому, а сугубо личному):
Мой бедный город над широкою рекой.
Блокадный, булочный, молочный, обувной.
Мой Лиговский, Суворовский, Литейный.
Тот диспансер в Песочной, парк в Удельной,
Где нас нашли награда и беда.
Сенатская, покрытая позором,
Ты на Гороховую выйдешь под надзором,
Пойдёшь в Сибирь, ничейная жена.
И вот уже расстрелянный Исакий,
И вот уже железная руда.
Не могу не пересказать по новой исторический анекдот о поэтической топонимике Петербурга. Московский поэт Андрей Чернов некогда выпустил «Поэтическую азбуку Петербурга».
«А что у Чернова на букву «х»?» — подумал я, листая богато изданный альбом у прилавка.
На букву «х» у Чернова оказалась... Академия балета!
То есть написал-то он свой стишок про Хореографическое училище имени Вагановой, но, пока книгу готовили к печати, училище переименовали в академию — название исправили, а перевёрстывать из-за такой «мелочи» книгу просто-напросто поленились.
Что там у Чернова на букву «а» я тогда, помнится, посмотреть даже не решился.
А вот зато что у московской гостьи Марии Ватутиной на букву «к» — в стихотворении «Комарово»:
Преследует товарного состава
Тяжёлая беременная сталь.
Всё сотрясает землю. Виртуаль-
ный Бог идёт, чтоб здесь, сменив октаву,
Устроить суд, не скорый на расправу.
Такой, как в Комарово, в глубине
Подтопленного паводком, рябого
Погоста ведомственного.
Любого
Есть повод пожалеть и нам, зане
Оборотится прахом даже Слово,
Не говоря уже о трепотне
Паломников, бредущих в Комарово.
«Трепотня паломников» — сильный оксюморон (особенно когда рифмуется с церковнославянским «зане»), да и «виртуаль» хороша, да и «беременная сталь» тоже, но дарёному стиху от «гостей города» в этой антологии в строку не смотрят — и в результате в неё попадает всякое лыко.
Сама честно отработав на чисто топонимическом поприще («Городское половодье», «Мой город» «Зимнее петербургское»), составительница, очевидно, пришла к разумной мысли о том, что город, пусть и пятимиллионный, всё же не может стать ни темой, ни лейтмотивом полноценной поэтической антологии, но только поводом для издания под общей обложкой сотни без малого современных стихотворцев, в основном проживающих в Питере.
Скорее всего, Илюхина ориентируется (в меру своего разумения) на пусть и трудно уловимую, но совершенно определённую «петербургскую ноту», по аналогии с широко известной «парижской».
Пятнадцать лет назад, составляя при участии Максима Максимова антологию «Поздние петербуржцы» (1995), я поступил именно так и даже драматически заострил тезис: «Нет душевного надлома, значит, нет и поэта».
Тогда как в антологии «Петербургская поэтическая формация» (2008) упор был сделан на интонационное, просодическое, стилистическое и версификационное разнообразие любой ценой, а вернее, конечно, всеми правдами и неправдами.
Что ж, художника надо судить по законам, им самим над собой признанным, и составителя антологии наверняка тоже.
Галина Илюхина тут не исключение.
Считается, что, анализируя состав той или иной антологии, следует обращать внимание на то, что в ней есть, а не на то, что в неё по тем или иным причинам не попало.
И это вдвойне справедливо в отечественной традиции, в которой как-то не принято, наряду с реальными участниками антологии, приводить в книге имена тех, кому «было предложено», но он предпочёл отказаться (в англо-американских антологиях такие сведения, как правило, публикуются).
Впрочем, отказываться от участия даже в безгонорарных сборниках у нас тоже как-то не принято.
Поэтому можно с известной долей уверенности предположить, что составительница просто-напросто не догадалась обратиться к поэтам моего поколения: Тамаре Буковской, Евгению Вензелю, Александру Миронову, Петру Чейгину, Виктору Ширали, а также (из числа «поздних петербуржцев») к более молодым: Анджею Иконникову-Галецкому, Николаю Кононову и Ирине Моисеевой, а из «наших бывших» к «новым американцам» Полине Барсковой и Евгению Сливкину. По загадочной для меня причине отсутствует и Алла Горбунова.
Все остальные «невстречи» произошли, полагаю, вполне осознанно.
Сделав упор на традиционный стих, составительница сознательно «отсекла» Аркадия Драгомощенко, Александра Скидана, Дмитрия Голынко-Вольфсона и прочих агрессивных «вавилибристов».
Почему-то попал под эту раздачу и безобидный верлибрист Арсен Мирзаев. Его друг и коллега Валерий Земских с двумя хокку-переростками представительствует здесь за весь авангардизм. Места в антологии не нашлось даже Виктору Сосноре.
Не приглашены две знаменитые поэтессы-матерщинницы Ирина Дудина и Наталья Романова. При том, что Романова (наряду и наравне с включённым в антологию Евгением Мякишевым) несколько последних лет царит на петербургских поэтических подмостках.
Отсутствует и очень юная, но уже вполне заметная Настя Денисова. А из тех, что самую малость постарше, — Никита Миронов.
Не приглашены, очевидно, «утконосы» (они же «Новая камера хранения»), хотя пишут эти великовозрастные дядечки и одна тётечка в традиционной манере и в общем-то ничуть не хуже «среднего по больнице».
К «полицейскому минимуму» сведена в антологии «крутая патриотика» (присутствуют лишь Алексей Ахматов, Раиса Вдовина, Глеб Горбовский и Евгений Лукин; последний, кстати, совершенно напрасно), при том, что и Горбовский здесь какой-то нарочито невнятный — ни тебе «Ночных фонариков», ни «На углу Садовой у магазина шляп», ни «Из павильона «Пиво-воды». Зато сильно и свежо звучит голос очень уже немолодой Вдовиной:
Бывшая улица Герцена,
Бывшая улица Гоголя,
Бывшая улица Сердцева,
Бывшая улица Богова?
Всё это куплено-продано,
Изменено-переделано.
Где она, бывшая Родина?
А настоящая — где она?
Такой вот реприманд любящим Мандельштама «оккупантам» (из другого вдовинского стихотворения) от имени изгоняемых из исторического центра города «виноватых без вины».
В отсутствие авангардистов, вавилибристов, матерщинников и всех остальных вышеперечисленных из антологии оказался почти полностью изгнан «бродский дух» (уцелев разве что в подборке виртуозно владеющей стихом, но малооригинальной Вероники Капустиной, да у заведшей его в театр на мандельштамовскую «Федру» Татьяны Алфёровой, да у пары-тройки «иронистов», лучший из которых здесь москвич Караулов).
Однако свято место пусто не бывает: вместо коллективного Недобродского в антологии восторжествовал коллективный Кушнер.
С довольно сильной поправкой на коллективного Лейкина.
Второе имя, несомненно, нуждается в пояснении. Однако сначала о первом.
Именно кушнеровское ноу-хау — взять какую-нибудь заведомую банальность и разогнать её на несколько низкотемпературных четверостиший (или шестистиший) в произвольном, но непременно заёмном размере — выделывает вензеля на здешнем балу, правит который, естественно, сам пять лет назад произведённый в «Поэты» маэстро.
Москва всеядна — Петербург спесив,
Через губу цедящий свой залив
И прочие нетленные красоты.
Его синдром — эстетских триста лет,
И триста ран, и триста мёрзлых бед,
И триста мойр, и бремя позолоты.
Как холодно здесь статуям стоять
Под снегом северным, под ветром, что опять
Не в паруса, а в лица дует рьяно.
Здесь воздух зыбок, и зыбуча твердь,
Здесь жизнь — жиличка, здесь хозяйка — смерть,
И лишь пространства дышат без изъяна.
- (Елена Елагина)
Вячеслав Лейкин (с Кушнером они примерно одного возраста) долгими десятилетиями руководил литературным объединением юных поэтов.
Через его руки (к счастью, далеко не всегда буквально) прошли десятки нынешних стихотворцев, в том числе и немало участников сборника «Аничков мост».
И все они нынче пишут (да и всегда писали) более-менее одинаково.
Заведомая банальность (по Кушнеру) плюс не по возрасту пионерский задор и непременно звонкая, а лучше каламбурная рифма (по Лейкину).
Леса колышутся вдали,
Иду нейтральною полоской.
Привет вам, жители земли
Обетованной, жирной, плоской!..
В колючей проволоке двор,
Я чуть помедлил у забора.
В окно хозяин смотрит: вор!
Хрипит собака, чует вора.
Хозяин, бей меня в лицо!
Рви, пёс, меня за ягодицы!
Вдруг я хочу украсть крыльцо,
Клубникой тайно насладиться!
Сюда бы танку напролом!..
Иду назад, в заборы тычась.
Нет грани меж добром и злом,
Когда добра на много тысяч.
Это сам «мэтр». Стихотворение 1969 года, поэтому оно отдаёт «тайным наслаждением» молодым Евтушенко. А вот рвёт себе ягодицы один из воспитанников «мэтра» — Вадим Пугач:
Люблю окраины, края,
Люблю районы новостроек.
Архитектурная струя
Мощней риторик и героик.
Асфальтовый глубинный бред
Мощней булыжного мощенья.
Бесперспективен беспросвет
В конце проспекта Просвещенья.
Сюда не едет дон Альвар,
Готовя месть вдове коварной,
Но поэтический бульвар
Процвёл поэзией бульварной.
Какой дон Альвар? Какой беспросвет? Какое там «мощней булыжного мощенья»? Погонные километры пустой, хотя и довольно мастеровитой версификации.
И вот такого — кушнеровского и/или лейкинского — в антологии примерно треть. И ещё треть — «пиИтерски»-дружественного и гостеприимно-фестивального.
То есть, поскольку эти две заведомо гиблые трети частично накладываются друг на друга, сборник, пожалуй, следовало бы сократить не втрое, а всего-навсего вдвое, и он от этого только выиграл бы.
По гамбургскому счёту выиграл бы, разумеется.
Однако при таком раскладе оказался бы непоправимо нарушен принцип дружественности, принцип фестивальности, принцип тусовочности.
Тоже не годится!
Поэтому в шеренге демократически выстроенных по алфавиту стихотворцев талантливейший Валентин Бобрецов оказывается зажат с двух сторон Владимиром Беляевым и Владимиром Борискиным; доброго молодца Евгения Мякишева обступают Вадим Муратханов (Москва) и Виталий Нестеренко; к Сергею Стратановскому присоседивается Сергей Стукало (и через одного — Александр Танков); практически в двойном матерном соседстве («Хер» и «Ху») вынужденно пребывает одна из трёх лучших поэтесс сборника, Оля Хохлова, тогда как две другие — Ирина Знаменская и Елена Игнатова — счастливо идут друг за дружкой и так далее.
Открывает сборник Наталья Абельская. Хорошая поэтесса, вот только первая строка первого стихотворения (первого во всей антологии) подкачала: «Осенние помыслы чИсты». То есть как поэтическая вольность оно, может, и сошло бы, но это несловарное ударение следовало бы как-то выделить. А то получилось как-то слишком по-фестивальному.
Закрывает сборник уже упомянутая Наиля Ямакова.
То есть фактически закрывает его Михаил Яснов, но это очередная академия балета, потому что «Яснов, понятно, псевдоним, а что скрывается под ним, ещё написано на роже и кое-где пониже тоже».
У Яснова, впрочем, ещё в бытность его Гурвичем было довольно сильное стихотворение 1975 года «Проходные дворы», и оно вполне правомерно включено в антологию.
Вот только место ему, и только ему (причём самое место), — между Ольгой Гришиной (Лёвен, Бельгия) и Александром Давыденковым.
А антологию лучше было бы закончить Ямаковой (а перед ней — Леной Элтанг из Вильнюса, попросив не беспокоиться Рафаэля Шустеровича из Ришон-Ле-Циона, Израиль, и многих, многих других).
Угловатый господин
Шёл по городу один,
Шапкой закрывая уши
От надзорных холодин.
А навстречу госпожа
Угловатая, дрожа,
Пробиралась мимо будок,
Где закрылись сторожа.
Это я, а это ты,
Друг до друга три версты,
Невозможный мёрзлый город,
Где не сводятся мосты.
Это как раз Шустерович — в сборнике, увы, не единственный. Тот же Лейкин, только в импортный профиль.
Биаррица и ниццы
Упромыслить не чаял дары
Но порой проводницы
На дистанции были добры.
Можно быстрым наброском
Рассказать обнажая приём
О себе и сопровском
Как мы в питер катались вдвоём.
......
А ещё как на бис ты
Перед свиньями в рифму алкал
Разбитные гэбисты
Подливали нам пива в бокал
А это уже Шустерович (или Лейкин?) собирательный, за подписью Алексей Цветков. А ещё как на бис ты...
Беда подобных антологий — и конкретно «Аничкова моста» — не в том, что плевелов там больше, чем зёрен (здесь как раз имеется пространство для спора), а в том, что одни перемешаны с другими, и перебирать всё заново приходится всё равно самому читателю.
Что ж удивляться тому, что любителя подобной сельхозпрактики может и не найтись? А уж о более-менее массовом любителе и говорить нечего.
Так что же, у Илюхиной получилась антология для внутреннего «компанейского» употребления?
Нет, тоже не так. Сборник лучших стихотворений участников ЛИТО «ПиИтер» (отобранных ими самими) наверняка получился бы более цельным, более осмысленным, и разговор о нём (в том числе и о несомненных удачах) тоже можно было бы повести куда более предметный.
Правда, недавно мне попалось на глаза любопытное — и симптоматичное — рассуждение одного стихотворца, фамилию которого я, увы, запамятовал.
Поэтические фестивали, написал он у себя в ЖЖ, уже выполнили свою задачу: мы все, поэты более-менее одного поколения, друг с другом перезнакомились и в личном плане, и в творческом. А теперь хотелось бы наконец обрести и стороннего (но заинтересованного) читателя и послушать, что скажет он...
В Петербурге сторонний читатель есть. Один-единственный. Звать его Сашей Либуркиным, и книгу «Аничков мост» ему, хочется надеяться, уже подарили.
Не то, страшно сказать, сам купит.
А они ему за это нальют.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- «Сестры — тяжесть и нежность...» .
Инга Кузнецова. Летяжесть. АСТ, 2019. - Огонь языка.
Встреча с Ричардом Рорти и его последнее эссе о философии и поэзии. - Рассматриваем портреты.
Самая красивая возлюбленная Пушкина. - Вячеслав Иванов. Завладение прошлым.
С лирическими отступлениями…. - «До чего невыносимо без знания языка».
- Тотальное отчуждение Мандельштама.
«Не тяготись трёхмерностью, осваивай её — радостно живи и строй!». - «Роскошный холод» Якова Полонского.
«Всё, что в день ни собрал, бывало, к ночи раздавал». - Был или не был?
Как в СССР придумали поэта Джамбула Джабаева. - Последняя инкарнация Хлебникова.
«На серебряной ложке протянутых глаз…». - Чёлка Марины Цветаевой.
История знаменитой причёски.
