Я долго не могла решиться на эту поездку. Одна из старых карт изображает мир в виде цветка с тремя лепестками: Азией, Африкой и Европой, а в центре — Иерусалим. Если в маленькой земной точке зародились три мировые религии, это же действительно «пуп земли», скатерть-самобранка, рог изобилия — во всяком случае, какая-то природная аномалия.
Бермудский треугольник наоборот. Даже по фотографиям видно, что горячие камни города окружены не воздухом, а каким-то пронзительным и неспокойным веществом.
Паломничество всё же состоялось. После четырёх часов небесного карантина, пройдя мойку облаков, я ступила с аэробуса прямо на Святую землю. До самого Иерусалима было ещё 45 минут наземного пути, но здесь вся земля — святая.
Горожане, у которых я поутру жестами спросила, где купить хлеб, ответили на русском языке. Не пропаду! Путь к магазину преградила палатка с номером 1713. Рядом с ней стояли люди и, похоже, молились. Я обогнула толпу и поспешила дальше, чтобы наскоро утолить голод и наконец увидеть то, зачем приехала.
Старый город отличался от Нового только шириной улиц и высотой строений, а материал всюду один — светлый иерусалимский камень, потому что это испокон веков предписано строителям законом. Двигаясь, как во сне, по тесному лабиринту его улочек и воображая себя то одной Марией, то другой, я вдруг была остановлена довольно грубым голосом с интонацией «куда прёшь?». Голос повторил по-английски: «Туда нельзя, ты не мусульманка». Я вторглась на арабскую территорию — в пятницу! Не очень-то дружелюбные соседи делят между собой эту коммунальную квартиру, оттого так много здесь людей в военной форме. Две соседние улицы могут принадлежать разным мирам, а разобраться, кто тут что охраняет, мне не дано. На выставке в Луганске я познакомилась с потомственным ключником храма Гроба Господня господином Важе Несейбо — оказывается, за порядок в главной христианской святыне отвечает правоверный мусульманин. К Стене Плача пускают всех желающих, правда мне сначала просветили сумку рентгеном и заставили пройти через раму-металлоискатель, как в аэропорту. Сегодня утром я уже имела это удовольствие при входе в супермаркет.
Двигаясь дальше, я столкнулась с медленной процессией, над которой плыл большой деревянный крест. Но тут в стене приоткрылась дверь, незаметная в полумраке крытой улицы, и я отвлеклась. Сквозь проём показался залитый солнцем крошечный дворик. Там играли дети. Они здесь просто живут, в шаге от дороги, по которой Иисуса вели на казнь. С мыслью, как это людям удаётся в таком месте заснуть, я блуждала по тёмным и тесным проходам, пока город вдруг не затворил все окна и двери, намекая туристу, что на сегодня с него хватит.
Коротая вечер за компьютером, я обнаружила «Прощание славянки» на иврите. Легендарный марш исполняет молодёжный хор в военно-полевой форме. Ребята симпатичные, поют хорошо, жалко только, что не понимают о чём. Документальные кадры на экране за их спинами не спасают дело — молодые люди поют что-то своё, похожее скорее на «Марш энтузиастов». «Эх, молодо-зелено», — подумала я.
Следующим утром я заметила, что номер над палаткой вырос на единицу, но не замедлила шаг: какие там палатки, у меня сегодня особый день. В смятении добралась до сердца Христианского квартала. Путь Иешуа от Гефсиманского сада, где он был схвачен, до места казни к сегодняшнему дню истоптан миллионами ног. Вчера я даже видела краем глаза инсценировку тех далёких событий (Господи, ну зачем же они мучают Тебя снова и снова?). Я поняла, что не в силах следовать скорбным путём, и пустила плёнку задом наперёд: двинулась от Голгофы по Виа Долороза, вышла через Львиные ворота из каменного мешка на простор. Дальше дорога пересекала долину и поднималась круто в гору. Я отмахнулась от назойливых таксистов — этот подъём надо преодолевать пешком.
В Гефсиманском саду, у подножия горы, стоят те же оливы, что и две тысячи лет назад. Это как-то доказано учёными, но и невооружённым глазом видна их древность: сплошные вздутые старческие вены, а не кора. Вот здесь, на этом месте, под этими самыми деревьями, Иешуа говорил с небом и знал, что будет услышан. От этой мысли можно лишиться рассудка. Я пытаюсь вспомнить самое заветное желание, но в горячечном бреду ничего не приходит на ум, кроме впечатанного с детства лозунга «Миру — мир». С этим миру-миром вместо «Отче наш» я добралась до вершины Масличной горы. Под ультимативным солнцем белый город казался парящим над холмами миражем. Или в этот день всё летало, включая мою душу? На снимках-то дома выглядят вполне весомо.
В третий день, когда на знакомой палатке стоял номер 1715, я увидела самый страшный музей в моей жизни — Яд Вашем. Слышащийся русскому уху ад тут на месте. Это музей жертв холокоста. За каждым названием лагеря смерти — Собибор, Белжице, Майданек — десятки тысяч прерванных жизней. Преступники аккуратно всё документировали, спокойно наводили объектив на людей в тот момент, когда те снимали последнее, что на них есть, — тапочки — перед тем, как шагнуть в газовую камеру. В музее на стенах фотографии, а внизу под стеклом целая гора этих тапочек. От удушья я хотела выбежать на воздух, но из музея нет прямого выхода, путь идёт зигзагом из зала в зал, пока не закончится куполом с фотографиями жертв, как бы восходящих на небо.
К мемориальному комплексу один за другим подъезжали автобусы. Они привозили парней и девушек в одинаковой одежде оливкового цвета и с оружием на плече. Отрядов было так много, что экскурсии почти наслаивались друг на друга. Похожих молодых людей я видела на улицах, часовые буквально пронизывают Иерусалим, кажется, что они — кристаллическая решётка, арматура, несущая конструкция города. Очевидно, для того, чтобы ребята лучше понимали свою миссию, им делают прививку прошлым, как детям других стран — плановую прививку от кори.
Палатка на дороге — это явно живой календарь: за прошедшие дни, пока я ходила другими тропами, число на ней выросло на несколько единиц. В день 1720 я поднялась на крепость Масада. Для этого сначала пришлось спуститься с высоты 800 метров, на которой лежит Иерусалим, на глубину 400 метров ниже уровня моря. На машине путь занимает всего двадцать пять минут. В этом «скоростном лифте» сильно закладывает уши. Ещё большие перепады — в уровнях временных. Как легко наш гид передвигается по этой шкале: до нашей эры, 40 лет назад, во времена Первого храма, во времена Второго. «Нет, строитель крепости царь Ирод никогда не встречался с Иисусом. Ирод Великий умер в минус 4 году, когда Иешуа был ещё ребёнком. Вот сын Ирода Антипа мог бы, он дожил до плюс 39 года». И далее в том же духе: минус такой-то, плюс такой-то.
У него удивительная интонация — не экскурсовода, а смотрителя дома. Он говорит, и минувшее оживает перед глазами, а я, слушая, теряю чувство времени. Доисторическая крепость возведена из того же светлого иерусалимского камня, что и современный дом, в котором я остановилась. А поскольку все камни на земле имеют один возраст, здесь мало применимы категории нового и старого, это всего лишь минус и плюс на шкале времени, которую мы сегодня, как линейку, держим в руках. Поэтому он говорит о повстанцах, принявших в +70 году добровольную смерть, но не сдавшихся римским завоевателям, как о близких родственниках: «Где сейчас великая Римская империя? А мы существуем. Потому что у нас есть дух. Я живу на той же земле, где четыре тысячи лет назад жили мои предки. Понимаете?» В его голосе мне слышится едва уловимая снисходительность к людям просто бытующим, заехавшим поглазеть из любопытства, — к туристам. Меня это не обижает. Имеет право: он обмолвился, что живёт с семьёй на Территориях. А ведь до 15 лет был обычным московским школьником и считал седой стариной восстание Минина и Пожарского. В Израиль его привезли родители.
Возвращаясь с вечерней прогулки, я снова вижу группу людей рядом с загадочной палаткой. На сей раз мне спешить некуда, план по древностям выполнен, это мой последний вечер в Иерусалиме. В глубине палатки — портрет молодого человека. Надписи сделаны на иврите, но охраняющий соседнее здание солдатик — бывший земляк — объясняет мне всё на чистейшем русском языке. Это палатка семьи Шалит. Капрал Гилад Шалит, добровольно выбравший службу в действующей части, в июне 2006 года был похищен боевиками ХАМАС и с тех пор находится в плену. Каждый день здесь, перед резиденцией премьер-министра, собираются люди — уже почти пять лет. Молятся, собирают подписи, напоминают, что правительство до сих пор не смогло освободить защищавшего Родину солдата. Я была права: здесь ведут собственное летоисчисление, и сегодня исполнилось 1720 дней с момента его похищения.
Иерусалим совсем не похож на лавку древностей, этот котёл вовсю бурлит. Здесь по-прежнему случаются события, которые начинают счёт времени заново — с нуля.
Ночные новости оглушили: в поселении Итамар зверски убита палестинцами семья учителя с тремя детьми, армейские и полицейские подразделения оцепили район, где произошёл теракт, ведутся поиски боевиков. Мне сразу вспомнился военный хор из интернета. Молодёжь в Израиле несёт военную службу наравне со взрослыми и к двадцати годам уже успевает насмотреться и пережить выше крыши — с «молодо-зелено» я погорячилась. Да пусть поют как чувствуют, здесь своя музыка. Если им удаётся не терять бодрости духа, живя на минном поле, то они очень крепки в своей вере. Их страна существует всего 63 года — после 19 веков небытия. Что бы тут было, если бы не передающаяся генетически и пронесённая через почти два тысячелетия вера?
До рейса оставалось ещё несколько часов. Хозяйка квартиры предложила проехать по ночному городу. Не по туристическому или сакральному Иерусалиму, а просто по городу, в котором живёт. Мы заехали в немецкий квартал, заселённый накануне войны беженцами из фашистской Европы. Предки госпожи Вайс родом из Австрии. На «чужбине» они старались сохранить еврейский язык и национальные традиции, зато оказавшись «дома», так и не смогли к этому дому привыкнуть: селились поближе к другим беженцам, пекли свои яблочные штрудели и скучали по прежней жизни.
По району Меа-Шеарим, где живут ультраортодоксальные евреи, ветер катает пластиковые пакеты и пустые бутылки, брошенные где придётся. Странных людей в чёрных сюртуках и огромных меховых шапках не интересует ничего, кроме Бога. Они не служат в армии, принципиально не работают и всё время посвящают чтению, причём чтению одной книги — Торы. У них детские лица. Они чужестранцы не только в Израиле, но и вообще в материальном мире. Мирские люди в долгу не остаются и считают этих лунатиков паразитами, живущими на чужие налоги.
А вот по этой дороге раньше проходила граница: слева Израиль — справа Иордания. Ещё лет десять назад из арабских окон летали камни в детей, идущих в школу по другой стороне улицы. Теперь здесь спокойно. «Относительно, конечно», — добавляет госпожа Вайс ровным голосом.
Шаг за шагом, если так можно сказать про колёса, мы продвигались по неизвестному мне Иерусалиму, казавшемуся в ночи безбрежным и бездонным. Пожить бы здесь лет двести-триста.
Использованы фотографии Neil Howard, Asaf Antman, Brian Negin, Rob Sheridan, Michael Privorotsky, Jonas Hansel
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Голубая шубка.
«Мама, почему ты так смотришь на меня? Ты, правда, все эти годы думала, что я не знаю, кто мой настоящий отец?». - Чужая среди своих.
Дина Рубина: «Мы живем в омерзительном регионе». - Страна счастливых людей.
Почему паспорт Израиля стал модным гаджетом успешного россиянина. - Солнце над Кармелем.
Травелог 5 израильских дней. - Израильская армия изнутри.
День на военной базе в пустыне. - На правах персонажа.
В издательстве НЛО вышла книга Сергей Костырко "Дорожный иврит". - Как перед сном или смертью.
О жизни в стране, где мир и война не отменяют друг друга и о новом мультипликационном проекте, приуроченном к израильскому дню памяти. - «У вас же геям запрещено донорство?».
Дмитрий Киселев встретился президентом Израиля Шимоном Пересом... и удивил его своими представлениями об израильской медицине. - На смерть царя.
11 января на 86 году жизни скончался бывший премьер-министр Израиля Ариэль Шарон, проведя последние 8 лет в коме после обширного инсульта . - Альтернативные «Земли обетованные».
Где ещё мог бы быть Израиль?
