Антон Уткин. Крепость сомнения. М.: Астрель: АСТ: Полиграфиздат, 2010.
Август 1998 года. Тимофей и Илья приезжают на отдых в бухту Ласпи, что недалеко от Севастополя. Там они знакомятся с Алей, поначалу напомнившей им, а после действительно оказавшейся их старой университетской знакомой. И Тимофей, и Илья — по-своему успешные люди: первый примкнул к богемной жизни, второй ушёл в рекламное дело и подумывает о начале собственного бизнеса. Параллельно в романе существует другой сюжетный пласт — в нём действие разворачивается в годы Гражданской войны. В качестве связующего звена — чёрная лендриновая тетрадка, на одну из страниц которой нанесена карта с загадочными названиями: крепость Сомнения, разъезд Терпение, форт Безмятежность… Тетрадка кочует от одного владельца к другому, пока однажды, спустя много лет, не попадает к Тимофею.
Издатели романа заверяют, что перед нами книга, жанр которой определить невозможно. И в общем-то они правы, хотя честные попытки обнажить историческую связь эпох, романтичная любовная линия и даже разгадка чёрной лендриновой тетрадки тут имеются. Но роман, как кажется, вовсе не об этом. То, что происходит с его героями, число и глубина прорисовки которых сопоставимы с лучшими толстовскими образцами, можно назвать как угодно: исканиями, терзаниями, переживанием, но только не эпизодами из жизни. События тут вовсе не первостепенны и лишь подбрасывают поленья в топку внутренних смут, которые довольно вязкой материей ложатся на страницы романа.
Вспомнить, что представляет из себя писатель Антон Уткин и чем он отличился в предыдущие годы, будет непросто даже читателю с многолетним стажем. Конечно, заглянув на заднюю обложку «Крепости», можно узнать, что ее автор — не безвестный дебютант. Более того, роман «Хоровод» — одна из двух книг, ранее вышедших из-под его пера, в 1997 году вывел своего создателя в финал «Русского Букера» (второй — «Самоучки» — прошёл с меньшей помпой). Но, так или иначе, последние десять лет имя Уткина явно не на слуху у читающей публики.
Впрочем, всё это сказано не к тому, что перед нами, мол, неожиданный литературный прорыв, способный разом сорвать все премии будущего сезона — от «Большой книги» до «Нацбеста». Но то, что роман этот явно на голову выше того добротного среднего уровня, которого (очевидно, из страха утратить внимание и любовь своего разнежившегося читателя) старается сегодня придерживаться большинство литераторов, — непреложный факт.
Читать «Крепость сомнения» сложно, но в некотором смысле нужно. Хотя бы затем, чтобы вспомнить, каким бывает русский литературный язык. Роман написан чрезвычайно плотно и метафорично, а стиль его имеет куда больше отношения к позапрошлому веку, чем к облегчённой литературной норме дня сегодняшнего. Так могли позволить себе писать русские классики. Тот же Толстой, с которым Уткина роднит не только количество героев, населяющих страницы его романа, но и неторопливость манеры, а главное — непривычная расточительность средств и мастерства на абзац текста.
Скорее всего, писатель получит немало упрёков в затянутости и даже нудности своей «Крепости сомнения». Хотя форма здесь кажется логичным продолжением содержания: о сложных и мучительных размышлениях героев автор не может поведать никак, разве что извилистым путём, никак не желающим превращаться в спрямлённый, нацеленный на развязку сюжет. В своём роде редкий для современной литературы опыт, произведённый с должным размахом, как будто бы и не для читателя вовсе, а для вечности и литературного процесса как такового.
* * *
Критика:
Лев Данилкин («Афиша»):
«Теоретически можно сочувствовать и попыткам героев обнаружить хоть какую-нибудь форточку в душной запертой камере, где они оказались, и старанию автора сшить разошедшиеся исторические лоскуты, прострочить, заметать историческую дыру мелкими стёжками; однако идеи и нравственные искания похожих друг на друга героев не срастаются в роман. Или срастаются, но в роман вязкий, тяжеловесный, провисающий и перенаселённый. Здесь множество сцен, которыми можно было бы пожертвовать; похоже, роман писался настолько долго, что разбух до такой степени, что автор потерял возможность управлять им, жертвуя частями ради целого.
Уткин тем не менее — выдающийся писатель, стилист от Бога, и «Крепость сомнения», хоть и далеко не идеальный роман, — очень сильная проза. Не стилизация, но текст всё-таки сделан внутри старозаветной, отсылающей к классике XIX века, стилистической матрицы: длинные, как будто специально для синтаксического анализа, фразы, затейливые мысли особенного, «русского» свойства, которые проговариваются по многу раз в разных вариациях. Рассказчик не экономит ни время, ни слова — он часами пролёживает на спине в винноцветном море сравнений и метафор. С ушами, погружёнными в воду; так что возмущаться смысла не имеет».
Лиза Новикова («Коммерсантъ-Власть»):
«Роман Уткина, наверное, не показался бы столь вызывающим, если бы наши авторы (Прилепин, Елизаров, Садулаев и другие) находились на том же уровне владения русским языком и так же свободно обращались к наследию русской литературы. Самое неожиданное, что постепенно проявляющаяся в «Крепости сомнения» перекличка с «Войной и миром» не выглядит нарочитой. Это не пародия и не игра, а именно развитие традиции во всём её многообразии. Илья и Тимофей смотрятся эдакими Андреем Болконским и Пьером Безуховым, у них есть и своё высокое небо, и свой Аустерлиц, и свои сомнения, крепкие, как корабельные канаты. Уткинский консерватизм при этом вполне здоровый, без слишком хорошо знакомых по произведениям писателей псевдопатриотического лагеря почвеннических завываний; роман вполне читабельный, готовый бестселлер».
Евгений Белжеларский («Итоги»):
«Вообще-то идея замкнуть быт и нравы девяностых на исторические аналогии стара, как сами девяностые, и связана тем, что говорить об этом времени впрямую, без обиняков, пока не получается. Не найдена точка отсчёта. Вот Леонид Юзефович, насколько смог, растворил проблему в просторах монгольских степей («Журавли и карлики»). Уткин смотрит под другим углом: он накладывает друг на друга две смуты России — 1917-го и начала 1991-го. Отсутствие дополнительной подгонки (так задумано) усиливает доверие читателя. Соединяются пласты тонкой сюжетной ниткой: в руки героям попадает карта из офицерской тетрадки начала Гражданской войны — и колёсико завертелось. Играя историческими ракурсами, Уткин не забывает о беллетристическом каркасе, который делает всё это удобочитаемым даже для человека без запросов. Для того, кто любит ворошить страницы в метро и на природе».
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Смертельная жажда жизни.
«Нежность к мертвым», дебютный роман Ильи Данишевского, изданный «Опустошителем», предъявляет едва ли не самого странного автора, пишущего сегодня по-русски. - Разомкнуть характеристики человека.
- Эраст Фандорин русской критики.
Александр Чанцев: когда рыбы встречают птиц. - Впереди вечность.
В воскресенье, 25 октября в возрасте 83-х лет после продолжительной болезни скончался в больнице писатель Юрий Витальевич Мамлеев. - Нина Садур: нервная система бравых пьес.
- Алексей А. Шепелёв: О новом романе "Москва-bad" и будущем литературы.
- «Наше вам с кисточкой».
- Как найти и не потерять своё счастье.
Рецепты от Светланы Храмовой. - Мой неправильный ты.
Фрагмент из романа. - На золотых дождях.
Отрывок из новой книги.
