Волшебный мир телевидения: «Чтобы компания такого типа работала, сказал он мне, нужно подрывать личную уверенность в людях. Потому что когда чувствуешь себя уверенно, то начинаешь выдвигать требования. А если чувствуешь свои силы, ещё придёт в голову требовать повышения зарплаты».
Волшебный мир телевидения. Или «идеальное преступление», по словам Бодрийяра. Мы часто слышали, с самого детства: «Так по телевизору сказали». Телевидение вещало, а мы внимали. Учились у него. Вначале мы выучили литературный итальянский. Потом — целый ворох ценностей, всё более и более разлагающихся. Ценности и модели. Модели как ценности.
Думаю, что в конце семидесятых, с постепенным появлением первых частных телевизионных каналов и какого-то молодёжного, экспериментального духа, и проявилось влечение к тому, что на десятилетие мы определили как «трэш». Невыносимо длиннющие передачи с щедрыми раздачами бесплатного сыра и безымянными грудастыми красотками были своего рода вторым телевизионным детством.
В те годы формировалось моё сознание — почти параллельно такому наивному возрождению, воссозданию телевидения.
Мы смотрели телевизионный мусор по доброй воле.
Потому что это телевидение было «искренним». И, кроме того, «альтернативным».
Потому что закостеневшее государственное телевидение — сплошное уныние, а частное, состоявшее из коммерческих программ, — новшество. Теперь новое стало старым и узаконилось.
Теперь «трэш» — главная форма общественного и частного телевидения, внутри шатких, слишком шатких границ, которые разделяют две реальности.
Феномен «палп-фикшн» родился в середине девяностых как литературное отражение перелома. Отражение общества, уже съёжившегося до слогана, рекламы, сисек и насилия, бесплатного и зрелищного. Говорящего на всё более и более агрессивном и бессодержательном языке. Этот-то язык повёл и привёл нас в новое тысячелетие.
С идеей скорого праздника.
Грандиозного праздника.
Праздник так и не наступил.
Несмотря на Джованотти.
Реальность обогнала литературный сарказм: тот искажал недостатки, они как бы проваливались в пучину неопределённости, сверкающую разноцветными красками.
Какое-то время назад, когда партия «Вперёд, Италия» только образовалась, итальянские стены заполонили плакаты с изображением детей и подписью «Фоцца Италия». Именно так. Вторая «ц» вместо «р» — как в детской речи.
Это не была реклама чего-то конкретного. Но это была реклама.
Энрико Гецци в книге «Средство — это воздух» пишет: «В коммуникации всё, что не любовь, — реклама».
Праздник так и не наступил.
Фраза «Так сказали по телевизору» угасла вместе со многими идеологическими заблуждениями, которые прошли через те и эти годы. Парадоксально частное по своей атмосфере телевидение возвращается к привычной роли бытовой электротехники. Сегодня каждый уже получил свои пятнадцать минут славы. Сегодня душевное волнение от проведённого вечера среди друзей при выключенном телевизоре, от всего того, что веками было единственным способом времяпровождения, испытывается заново. То, о чём писал Оруэлл, — прошедшая эпоха. Как прогноз, так и реализация. То же самое, думаю, можно было бы сказать, правда в меньшей степени, по отношению к «палп-фикшн» как к его литературному критическому отражению. Всем, чем можно психологически и идеологически манипулировать, уже проманипулировали. Любое возможное уродство уже породили.
Выставили.
Узаконили.
Но!
Телевидение — это ещё и работа.
Так было всегда, с самого его рождения и до сегодняшнего дня. Хотя сегодня гораздо меньше или настолько по-другому, что данному обстоятельству необходимо решительно противостоять. Временная, без гарантий на будущее работа водворилась и в мире телевизионной индустрии.
Ценности (не ценности) остаются теми же. Может, только форма заострилась.
Полностью слетели засовы, разделяющие продажи от развлечений, информацию от зрелища. Одна и та же информация становится каждый раз более «податливой». Неопределённая по сроку действия, зато гибкая по содержанию. Она манипулируема по определению, и тем сдерживается.
В опасной игре ответных ударов, которые усиливают в ней слабости.
Я имею в виду такие программы, как «Сжатые новости», издевающиеся над системой, в которой телепередача — это что-то вроде безвредного самодостаточного паразита.
Всё варится в одном котле.
В котле, где тысячи человек предоставляют свой труд (свои устремления и свои надежды) с ежедневно слабеющими перспективами.
А ещё — увеличивается количество странных новаций.
Цифровые земли. Невиданные новинки, которые устаревают за неделю, уступая место всё более новым новинкам. Дикое «сделай сам» информации и развлекаловки с полнейшим дроблением и самого содержимого, и его потребления.
Тот, кто работает на телевидении, сегодня переживает трудные дни.
Как в показательном случае с Риккардо.
Универсальный специалист — «мастер на все руки».
Интеллектуальное сырьё, поддающееся переработке, как пластик.
Слабое поневоле.
Чтобы подстроиться под обстоятельства.
Чтобы приспособиться и выжить.
***
Меня зовут Риккардо. Второй год подряд я работаю в компании по производству форматных телепрограмм для различных итальянских телеканалов. Телепередача, для которой работаю я, идёт на «РАИ».
— Что у тебя за контракт?
— Первый год я подписывал срочный контракт на восемь месяцев, как сдельный контракт, потому что моей должности программного режиссёра в действительности не существует…
— Сколько ты получал?
— Чистыми — тысячу сто евро в месяц.
— А после того первого контракта?
— Меня отправили домой на четыре месяца и потом снова взяли, на этот раз по контракту на период проекта.
— Что ты делал четыре месяца, пока не работал?
— У меня был друг в Индии. Я купил билет по спецпредложению, сбежал из Италии и провёл всё своё безработное время там. С одной стороны, чтобы как-то осмыслить для себя, что в мире есть не только Италия. И потом, я ж там почти ничего не тратил, так что смог продержаться всё это время.
—Что ты скажешь о своей работе?
— Это лицемерная работа. Ты бессознательно живёшь с лживым чувством благодарности, которую якобы должен испытывать просто потому, что попал в волшебный мир телевидения. Оказываешься перед лицом высочайшей конкуренции. Кроме того, уровень телепродукции всё время снижается, средний стандарт оставляет желать лучшего, ухудшается из года в год. Поэтому не может быть никакого постоянного контракта, и даже наоборот, нужно благодарить за то, что получил хоть какой-никакой, но контракт.
— Вернёмся ко второму контракту.
— Да, контракт, который должен был бы закрепить за мной должность программного режиссёра. Заранее понятно, что это совершенно нелепо, ведь я работал программным режиссёром несколько лет и был профессионалом своего дела, когда меня принимали на работу и в первый, и во второй раз.
— Что это значит — «программный режиссёр»?
— Это многозначная фигура в телевизионных структурах, его задача — довести до товарного вида телевизионные репортажи для различных телепередач. Программщик может использовать отснятый материал из резерва, заново смонтировать его и снова применить для передачи, над которой он работает, ещё раз написав сценарий, ещё раз сократив. Но программный режиссёр часто дорабатывает по сюжету: выходит со своей группой, снимает свои кадры, выполняет свою работу и использует на завершающем этапе подготовки передачи. Это и есть программный режиссёр. Его работа от контракта к контракту должна быть в конце концов признана как ставка. Мне так говорят.
— И когда же должно произойти признание твоей специальности?
— Вот это одна из самых больших загадок моей профессии. Признать её — значит пересмотреть мои контрактные условия, принять их всерьёз, и вообще, я же не только программный режиссёр, я ещё и автор… это целая цепочка, с которой, если ты находишься внутри телеиндустрии, приходится считаться. Работать в телевизионной структуре означает прежде всего необходимость выполнять много неоплаченной работы помимо основной. Потому что мы часто должны снимать на улице. Потому что нам случается работать до поздней ночи над каким-то сюжетом, и это время, естественно, не оплачивается… Мы постоянно работаем сверх обычных восьми часов. Восемь рабочих часов нам только снятся!
— Вам не оплачивают сверхурочные?
— Нам не оплачивают не только сверхурочные, но и праздничные дни тоже. Теоретически нам обязаны возместить праздничные дни, но в жизни наши штаты до такой крайности сокращены, что, если кто-нибудь из нас и в самом деле решит взять выходные, рискует завалить всю работу. У меня до сих пор осталось одиннадцать отгулов. Из них я использовал только два. Две недели не приходил по пятницам. И то разыгралась целая драма: когда шеф узнал, что меня нет, хотя я и предупредил руководство, он устроил публичный скандал и начал кричать: «Я плачу ему, как он смеет не являться на работу?» И на этом не кончилось. В прошлом году у меня оставалось восемь неиспользованных отгулов. Никто не сказал мне спасибо. Да не в этом дело. Опять же в прошлом году я взял четыре дня, устроил себе небольшой отпуск. Эти дни мне причитались. Но ведь ещё никто и никогда не посмел совершить подобное! В конце года иногда организуют рабочие поездки по Европе. Всех сотрудников посылали, кого на Мальдивы, кого в Барселону… Меня — нет. Мне чётко дали понять, что меня исключили из поездок, так как отпуск я уже взял самостоятельно и больше мне ничего не полагается. Такое вполне в порядке вещей. Я мог бы насобирать для тебя множество анекдотов подобного рода.
— Ну давай.
— Была у нас одна девушка, работала вместе со мной. Она явно всех превосходила. Её официально уволили по окончании контракта, а на самом деле её ревновала как свою конкурентку наша координаторша, которая занимала более высокую должность, но работала намного хуже. Обычное дело в среде, пребывающей в постоянной тревоге, где все человеческие взаимоотношения выхолостились и повсеместно господствует «моббинг». Совершенно безжалостная конкуренция. Все против всех. И тот, у кого больше власти, вертит теми, кто под ним. Цепочка, где отсутствует всякая форма солидарности. И потом, есть ещё что-то такое, что, правда, трудно объяснить…
— Например, что?
— Всяческие способы «моббинга». От третьей стороны ты узнаёшь, что какому-то определённому человеку ты можешь чем-то не нравиться… Паутина межчеловеческих взаимоотношений, которую необходимо постоянно плести и подправлять, чтобы сделать их как можно более вязкими и проблематичными.
— Ты мне можешь рассказать о структуре твоей компании?
— Во главе всего стоит один тип. Великий манипулятор. Что-то вроде мелкого царя горы. Однажды я сказал ему, что, если он не будет слушать меня, если он не будет принимать во внимание мои доводы, я соберусь и уйду. В тот день он услышал меня. Да ещё и раскрыл свою философию руководства компанией.
— Ну что ж, послушаем.
—Чтобы компания такого типа работала, сказал он мне, нужно подрывать личную уверенность в людях. Потому что когда чувствуешь себя уверенно, то начинаешь выдвигать требования. А если чувствуешь свои силы, ещё придёт в голову требовать повышения зарплаты. Напротив, от тебя не требуется высокой квалификации. Слишком профессиональный сотрудник и хочет сверх меры. Когда видят, что ты излишне хорошо работаешь, перед тобой ставят невыполнимые задачи специально, чтобы ты потерпел неудачу и не поднимал головы… Унижения и провалы — стало правилом на работе. В общем, что с нами обращаются прямо как с оборудованием или с компьютерами…
— Только компьютеры не уезжают в отпуск.
— Точно. Только не рассказывай об этом моему начальнику. Ну вот. Ещё анекдот. Как-то у меня была работа и я должен был начинать в девять утра, а заканчивать в одиннадцать вечера. Мой директор захотел, чтобы на следующий день я пришёл в студию раньше, к семи утра, чтобы смонтировать отснятый материал. Вычтя часы, которые уходили на дорогу домой вечером на общественном транспорте и обратно на работу с утра, получалось, что я должен был спать меньше чем четыре часа.
— Как мать Тереза из Калькутты.
— Вот именно, только мать Тереза служила Богу или по крайней мере человечеству, а не истеричной мелкой сошке… Так вот, когда я ему передал, что не смогу прийти к семи, придумав для отговорки ещё и визит к физиотерапевту, из-за больной спины, он ответил, что ничего страшного, что тогда он поручит эту работу другому монтажёру, и в результате я работал с девяти утра до девяти вечера. И такое происходит очень часто. Но во что действительно не верится, так это в нахальство, с которым от тебя все это требуют. Что касается работы, то, даже если она и официальная, всё равно продолжает слегка нарушать закон, а часто полностью становится противозаконной. Со всеми прилагающимися примочками. Это — практика. Чёрные рекламные бюджеты. Подарки, и очень ценные, которые преподносят, «чтобы напомнить не забыть»… неимоверные суммы, заплаченные очередной модной красотке, которая за одно короткое появление на экране зарабатывает втрое больше, чем ты за целый месяц…
— Продолжим. Так что же твой директор?
— Да, директор нами вертит, но при этом сам, в следующей пирамиде, вне нашей компании, пресмыкается перед руководством других структур. Получается, каждый в ближайшем окружении чувствует на себе «моббинг» со стороны подчинённых, обмениваясь в иерархическом порядке депрессией и разочарованием…
— Кто прямо подчиняется твоему начальнику?
— Два человека, которые координируют деятельность двух команд, в определённом смысле составленных из людей одного уровня. Подавленных.
— Что из своей работы ты больше всего ненавидишь?
—То, что меня не считают за человека.
— Тогда почему ты не уйдёшь?
— Потому что я обожаю свою работу. Потому что я хорошо её делаю, но штука в том, что в Италии тебе выпадают от силы две реальные возможности сделать карьеру. Или же ты настолько богат, что можешь заниматься тем, чем хочешь. Но в практическом смысле это невозможно. Самое лучшее — это слияние обоих факторов. Достаточно посмотреть, кто делает сегодняшнее телевидение или кто там работает. Я обобщаю, естественно. Телевидение в Италии переживает период ужасного кризиса. Вокруг масса людей, и в том числе высококлассных специалистов. Так обстоят дела. И именно поэтому постоянно набирают много стажёров, обещая каждому, если он будет хорошо работать и пахать как вол, однажды, возможно…
— Однажды, возможно?..
— Когда тебя измочалят хорошенько, то примут на работу. Но в это больше никто не верит. Сколько угодно новых людей, готовых бесплатно работать в волшебном мире телевидения! Это миф, что находиться по ту сторону телеэкрана — огромная удача, позволить себя использовать. Но как бы то ни было, ты там, ты «попал».
— А ты как попал на телевидение?
— Когда я учился на юридическом, моя мама оказалась при смерти. Она умоляла меня не терять ни минуты и найти работу. Я бросил всё. Ещё будучи студентом, я представил себе среду адвокатов и прокуроров, и мне это показалось ужасным. Я бы не выдержал. И решил поискать что-то на стороне.
— Что же ты нашёл?
— Я познакомился с парнем, который работал пиарщиком на музыкальном лейбле, он предложил мне присоединиться к нему. Я так и сделал, и мне очень понравилось. Потом я продолжал работать в других пиар-отделах. Финансово я был обеспечен даже лучше, чем сейчас. Но безо всякой гарантии на будущее. Потом в один из дней я познакомился с парнем, который работал на телевидении, и он предложил мне работу на небольшом областном телевидении. Меня взяли на испытательный срок, и всё прошло отлично, но стало ясно, что работы там было мало. Тогда я перешёл работать в новую телестудию и там ещё раз поступил на испытательный срок.
— А в чём заключались « испытания»?
— Как всегда и везде — работать бесплатно. В том смысле, что после того, как изучат твоё резюме, и если ты им подходишь, именно ты должен будешь подготовить репортаж. Бесплатно. Это и есть испытания. Ясно, что так можно менять специалистов одного за другим, брать каждого из них на испытательный срок, потом увольнять. В некотором роде «апгрейд» стажёрства, скажем так. Так вот, в моём случае я должен был смонтировать рекламную вставку для одного очень важного итальянского заказчика, ему понравилась моя работа и он захотел лично встретиться со мной, немедленно, прямо сейчас… В общем, по стечению всех наиблагоприятнейших обстоятельств, которых и получше меня специалисты не могли добиться, у меня в руках оказался клочок этого драгоценного контракта …
— Тебе повезло.
— Ну да, можно сказать, мне повезло. В новом подвижном мире.
— Мире временных работ, так сказать.
— Вообще-то такая подвижность меня бы устроила, если при этом я мог бы работать в разных местах, выбирать, больше зарабатывать. К сожалению, ничего этого нет. Если мне нужно проработать два месяца, единственное, на что я могу претендовать, — так это идти жарить картошку в «Макдоналдс».
— Что бы ты хотел изменить, если бы вернулся в прошлое, до того, как ты познакомился с трудовыми буднями?
— В школе я страстно увлекался биологией. Я всегда любил природу и поэтому ещё в школе искал такую работу, которая позволила бы мне и учиться, и оставаться в контакте с природой, пусть даже на уровне теории. Потом я пошёл на курсы профориентации биологического факультета, перед тем как записаться на юридический. Там сделали всё, чтобы отговорить меня. Объясняли, что у меня чересчур романтическое представление о реальной работе. И что биология — это совсем не то, что я себе вообразил, заниматься биологией в Италии — бесполезно, трудно работать в этой области, если только не за границей. Я был очень подавлен. Я согласен, у меня были слишком романтические представления в отношении трудовых будней, это я и в самом деле понял, как только сам с ними столкнулся… но меня ещё кое-что пленяло…
— Что же?
— Появление твёрдого базиса единой Европы. Сегодня всё изменилось, но тогда поступить на факультет международных дипломатических отношений можно было только в Университете Гориции, где набирали ограниченное число абитуриентов, в который сложно было попасть, и я не мог себе его позволить. Поэтому я записался на юридический факультет, структура которого, правда, слишком провинциальная и устаревшая …
— Когда ты думаешь о будущем, ты считаешь, что будет лучше или хуже?
— Только хуже. Намного.
— Что ты думаешь делать?
— Уехать. Прочь из Европы. Подальше от евро. Прочь от такой действительности. В Индию, например. Но уехать отсюда, однозначно уехать.
— За кого ты голосуешь?
— За левых.
— Ты за них всегда голосовал?
— Нет. Семья, где я родился, немного странная. Скажем, в ней правил матриархат. И глава семейства, моя бабушка, полностью поддерживала партию фашистов. Наша семья всегда голосует за правых. Но моя сексуальная ориентация побудила меня полностью перейти на левые позиции.
— В каком смысле?
— В смысле, что я как гомосексуалист не могу примкнуть к правым, если, конечно, я не стану вести двойную игру, как, например, многие парламентарии от правых, которые обрушиваются на «жопников», а потом выясняется, что они геи.
— Твой отец за кого голосует?
— За Берлускони.
— И что говорит?
— Говорит, что это правильно. Когда я рассказываю ему мои злоключения на работе, он расстраивается, но говорит, что Берлускони тут ни при чём, он молодец и делает то, что в его силах. Говорит, что если придут к власти коммунисты, если выиграет Проди, вот тогда да, нам не поздоровится, потому что они заберут то немногое, что у нас есть. У меня этого немногого никогда и не было.
Перевод с итальянского Наталии Симоновой
Читать @chaskor |