"Впервые в России" - под таким грифом проходит большинство мероприятий Платоновского фестиваля в Воронеже. Нынешний год стал особенно "урожайным" на эксклюзивы. И это касается не только театрального раздела программы, хотя он явно в центре внимания, и неслучайно руководит фестивалем театральный режиссер, возглавляющий Воронежский камерный театр лауреат всевозможных премий Михаил Бычков. С уверенностью можно говорить как о значительных событиях и о большинстве музыкальных мероприятий, и о некоторых музейных проектах.

"Театр Таирова и Коонен"

Трудно поверить, и я не сразу поверил, но в Москве подобной выставки даже к 100-летию Камерного театра не было! Состоялся поставленный Евгением Писаревым прекрасный вечер в театре Пушкина, вышел посвященный театру Таирова альбом-каталог, а осуществить задуманный выставочный проект по ряду причин в срок не удалось. Так что лишь в Воронеже удалось мне попасть на подготовленную Бахрушинским музеем к Платоновскому фестивалю экспозицию "Театр Таирова и Коонен". Самая замечательная составляющая бахрушинской выставки - конечно, художественная: эскизы декораций и костюмов, в некоторых случаях реконструкции самих костюмов и макетов сценографии. Начиная прямо с "Сакунталы" Калидасы, спектакля, которым театр открывался в 1914 году - несколько отличных (особенно эскизы к женским костюмам) листов Павла Кузнецова, которых, кстати, не было на недавней ретроспективе художника в Инженерном корпусе Третьяковки. Самый узнаваемый раздел, пожалуй - "Саломея" Уайльда, великолепные эскизы Александры Экстер (1917). А самый "радикальный" стиль - эскизы Анатолия Арапова к оформлению "Покрывала Пьеретты" Шницлера: коллажи-аппликации из мешковины и других подручных материалов, сегодня их назвали бы "ассамбляжами", при том что его же эскиз женского костюма здесь - вполне традиционный по технике. "Адриенна Лекуврер" Бориса Фердинандова соседствует с хрестоматийными разработками Александра Веснина к знаменитой "Федре" (1922), причем это не только рисованные эскизы, но и фанерные аппликации, которых я раньше не видал, а еще в отдельной витрине - куколки Веснина к "Федре" и Якулова к "Жирофле-Жирофля". Не так часто увидишь эскизы братьев Стенбергов сразу к нескольким постановкам Таирова - "Негр" и "Любовь под вязами" О'Нила, "Гроза" Островского, а также авторская реконструкция 1967 года макета к "Негру". Памятны по той же выставке и эскизы Рындина к "Оптимистической трагедии" (1933). Эскизы Коваленко и Кривошеиной к "Мадам Бовари", инсценированной самой Коонен - как будто из другой эпохи, и не следующей за 1920-ми-началом 1930-х, а предыдущей: настолько традиционные по стилистике. Не забыты и злосчастные "Богатыри" Демьяна Бедного, давшие повод для нападок на Таирова - стилизованные под лубок эскизы Павла Баженова напоминают в этом плане Билибина. Немного смутил меня "уголок" с фотоинсталляцией, внутри которой посетители не только листают альбом, но и делают селфи как бы "совместно" с героями выставки (весьма охотно, надо заметить) - ну не знаю, насколько это необходимо и уместно. Хотя в рамках этого раздела экспонируются эскиз к портрету Таирова работы Гончаровой (где образ режиссера распадается, расщепляется на отдельные плоскости) и менее интересный с точки зрения формы портрет Коонен кисти Анзимировой.

"Камерата Консертгебау", дирижер Алексей Огринчук

Применительно к "Камерате Консертгебау" под руководством Алексея Огринчука мометка "впервые в России" означает, что такой состав музыкантов Консертгебау еще не приезжал, хотя и оркестр Консертгебау в Москве сравнительно недавно дал с большой помпой два концерта, и Огринчук сотоварищи, квартетом, квинтетом, играл не только на московских, но и на воронежских. Но для выступления Камераты программа была выбрана изысканная сверх всякой меры. Первое отделение - "Зигфрид-идиллия" Рихарда Вагнера в обработке для 13 инструментов, которая на московских музыкальных афишах за последнее время появлялась лишь однажды, ее исполнял РНО Михаила Плетнева. А затем - 1-я симфония Малера "Титан" в переложении для 16 музыкантов. И что-то случилось, сдвинулось принципиально в узнаваемой по каждой ноте музыке.

Камерата Королевского оркестра Концертгебау, Нидерланды

Среди 16 голосов (на деле больше за счет ударных - гонг, большой барабан, тарелки - но все в одних руках) присутствовали и весьма активно себя проявляли аккордеон и фортепиано. Соло рояля, например, открывало 3-ю часть, наиболее узнаваемую и шлягерную - к фортепианному "шагу" присоединяется контрабас, а уже потом с главной маршевой темой вступает фагот. Аккордеон в силу своих тембровых возможностей временами подменяет то альты, то кларнеты... Получилось, безусловно, очень интересно - но и очень спорно. Танцевальные эпизоды 3-й части превратились чуть ли не в истерические выкрики; если у помянутого выше Чунга они звучали легковесно, почти "эстрадно", то здесь походили на пляску покойника, вскочившего из гроба. Но и к мажорным первым двум частям сказанное тоже относится в значительное мере, и даже помпезная кода финала обернулась некой двусмысленностью. Как ни странно, лаконичный лирический раздел 3-й части стал едва ли не единственным лирическим просветом в этих сумерках.

Алекс Мендхам и его оркестр

Совсем иного рода мероприятие - Алекс Мендхам и его оркестр в парке Рамонского замка. Рамонь - поселок в тридцати километрах от границы города Воронежа. Замок, или даже "дворец принцев Ольденбургских", будучи редким для России памятником кирпичной неоготики, десятилетиями использовался под казарму, школу, больницу, пока к 1970-м годам не превратился в развалюху. Сейчас отреставрированный снаружи дворцовый комплекс (внутри работы еще непочатый край) все чаще становится местом проведения культурных опен-эйров. Выступление на лужайке перед замком британского джазового оркестра ожидалось как одно из самых знаковых и праздничных событий фестиваля. Даже по тому, что в результате вышло, можно оценить масштаб замысла, но погода сильно подпортила запланированный эффект и едва не поставила мероприятие на грань срыва.

Алекс Мендхам и его Оркестр, Великобритания

Предполагался не просто концерт, а концептуальная "винтажная вечеринка". Оркестр Алекса Мендхама - резидент лондонского отеля "Савой", то есть, грубо говоря, музыканты ресторанные, хотя ресторан, где они играют, можно считать более фешенебельным, чем иные филармонические залы, не говоря уже про звездный статус его посетителей в течение, ну, в общем-то, уже веков. Зато оркестр не просто исполняет джазовые композиции 1920-х-1930-х годов (и самые хрестоматийные вроде "Каравана", и менее популярные, и совсем раритетные вещицы), но и использует инструменты той эпохи, и выступления свои стилизует под ретро - такая ироничная игра с историческим контекстом превращает концерт в театрализованное шоу: костюмы соответствующие, дирижер, он же и вокалист в одном лице, пользуется "винтажным" микрофоном-стойкой, какие нынче только в кино да на фотохронике увидишь (кстати, коллектив и приглашают в разные исторические кино- и телепроекты - в сериале "Аббатство Даунтаун" они снимались), а в некоторых номерах к музыкантам присоединяются девушки-вокалистки сестры Данлоп в одинаковых розовых платьицах и при локонах по моде почти столетней давности - они на открытой эстраде в ночи после только что пролившегося дождя смотрелись особенно трогательно. Тем удивительнее, что публика переносила все тяготы и лишения с завидной стойкостью, а когда оркестр все же заиграл, то к наемным танцевальным парам в винтажных смокингах и платьях присоединились любители из числа собравшихся. Пример подал художественный руководитель Платоновского фестиваля Михаил Бычков, но и помимо него танцплощадка, не просохшая от дождевых луж, практически заполнилась. Так и танцевали - в полиэтиленовых накидках поверх рекомендованных организаторами смокингов и коктейльных туалетов.

В российском разделе театральной программы нашлось место трем спектаклям по прозе Платонова - все из Москвы: "Епифанские шлюзы" (театр Табакова), "Платонов. Фро" (Школа-студия МХАТ) и "Чевенгур" (театр Около дома Станиславского). Хотя основной интерес был справедливо направлен на грандиозное событие в театральной жизни всего русскоязычного культурного пространства - "Трем сестрам" Новосибирского театра "Красный факел" в постановке Тимофея Кулябина. Впрочем, как раз "Три сестры" Москва получила возможность увидеть еще прошлой осенью. Тогда как в международный раздел попали практически исключительно российские премьеры, и о них стоит говорить подробнее.

"Идеальный сад", компания "Liquid Loft", Австрия, реж. Крис Харинг

При внимательном разглядывании и соответствующем увеличении можно увидеть, что капустный лист прекрасен, как инопланетный рельеф, а пальцы, мнущие томат, отвратительны, как руки брадобрея. И ритмично падающие в бокал капли воды не менее музыкальны, чем Lascia la spina Генделя. Использование видеокамеры в театральном представлении сегодня - не то что не новый прием, а считай что штамп, но сколь бесконечно разнообразны, оказывается, возможности этого приема при наличии художественной фантазии! В спектакле участвуют четыре исполнителя, они же со-хореографы - три девушки и мужчина, выступающий также в роли видеооператора. На сцене - обеденный стол, и похоже, что собравшиеся за ним - сплошь вегетарианцы, во всяком случае, из закусок к вину предлагаются исключительно овощи и фрукты, причем разложенные по видимости без продуманной сервировки, на деле же образующие настоящие "растительные скульптуры" (чье авторство обозначено в выходных данных особо!), что становится окончательно ясно, когда увеличенное изображение подается с видеокамеры на экран, и банальный натюрморт превращается в фантастический пейзаж. Впрочем, к вглядыванию в детали ананаса и редиски процесс не сводится, как не сводится к свидетельской функция присутствующих на сцене и участвующих в "званом ужине" людей.

Пусть говорят они мало и непонятно - не потому, что на немецком или английском без перевода (английские реплики, положим, разобрать может почти всякий сколько-нибудь грамотный зритель), а потому, что в их разговорах действительно мало смысла. Зато если с помощью камеры и экрана попристальнее рассмотреть банку с водой, то в ней обнаруживаются... головастики, а если вслушаться, ну очень-очень настороженно, то (в этом фантазия режиссера, конечно, нам обязательно поможет) услышишь, что и головастики в банке тоже болтают о чем-то, а о чем - да не все ли равно, какая нам печаль до головастиков?

Временами замедляя, временами ускоряя движения, как сугубо бытовые, обыденные, так и условные, эксцентричные, иррациональные, артисты не перестают работать на камеру, но камера не работает на них - камера, соответствующим образом настроенная, показывает части человеческих тел столь же бесстрастно и беспощадно, как листья капусты или веточки петрушки, не делая различия между антропо- и фитоморфными формами. И на парадоксальном сочетании того и другого возникает чудесный художественный образ спектакля, где на равных и нераздельно представлены мир человеческий, микрокосмос и бесконечная Вселенная: камера "наезжает" на горстку клубники - и закрывает лица людей; колеблющиеся женские ноги, "оторванные" от туловищ, становятся похожи на водоросли или обитателей морского дна; а голова, торчащая из овощного развала, даже способная говорить, смотрится как кочан капусты; цитрус, вращающийся вокруг своей оси и проплывающий по орбите - целая планета, хотя в любой момент его можно порезать, выдавить или сразу высосать из кожуры сок; и веточка петрушки, опоясывающая лоб одной из девушек - уже не зелень для приправы, а венец, ореол... Человек - ничтожная песчинка в огромном равнодушном космосе, даже не головастик, а просто биоклетка. И одновременно человек - сам целый космос, ну или по меньшей мере отдельная планета, как-то сосуществующая с остальными похожими, но другими и разными: иногда в чинном застолье, иногда в бесчинствах под столом в темноте. Сад земных наслаждений или склока головастиков в банке с грязной водой, малая крупица или бесконечное целое - все зависит от точки зрения, от выбранного масштаба, от ракурса. Такая петрушка.

"Сплетение", "Компания 111", реж. Орельен Бори

Из того, что я видел до сих пор, "Сплетение" можно сравнить разве что с "Первой материей" Димитриса Папаиоанну - так же здорово, так же удивительно, ни на что не похоже. Японская балерина Каори Ито помещена в пространство, состоящее из бесчисленного множества натянутых синтетических нитей. На них держится подвешенная на небольшой высоте от сцены платформа правильной квадратной формы. Но с помощью раскачивающегося подиума, перекручивающихся нитей и меняющегося освещения конфигурация пространства постоянно трансформируется - а героиня пытается существовать в нем, приспособиться к изменениям, преодолеть навязанные ей формы. В прологе она появляется на фоне черной занавески, которая распахивается прорезью - метафора выхода человека в мир при рождении. Кульминация спектакля - парение актрисы над сценой: она взмывает кверху, сползает по веревкам вниз и снова стремится вверх, стараясь задержаться, зацепиться за вертикальные линии. А к финалу прежде, чем распластаться по подиуму и застыть в неподвижности, накрытой вновь появившимся куском черной ткани-занавеса, героиня предстает в торжественном золотистом одеянии. В любом случае зрелище и невероятно изысканное по "картинке", и технически сработанное виртуозно, и необыкновенно трогательное.

Конечно, физические возможности балерины потрясают, но не это главное. "Сплетение", при наличии акробатических элементов - не цирк, не шоу, а полноценный драматический спектакль, с образом героини и, если угодно, с ее судьбой. Парящая над актрисой накидка - будто слетевшая с души телесная оболочка. А ближе к финалу героиня и сама летает, парит над висящей платформой, цепляясь за нити-канаты, сползая по ним и поднимаясь снова.

"Белое на белом","компания Финци Паска", Швейцария, реж. Даниэле Финци Паска

Финци Паска, хорошо знакомый нам благодаря неоднократно привозившему его Чеховфесту, и здесь работает на стыке театрального формата с цирковым. Но даже в тех случаях, когда текст в его спектаклях играет важную роль (многие постановки, особенно в большей степени цирковые шоу, у него обходятся без текста вовсе, но, например, в посвященной Чехову "Донке" литературная основа была необходима и проявлялась естественным образом), обычно он лишь задает тему для визуального ряда. А "Белое на белом" - это история, прежде всего рассказанная словами, а затем уже оформленная, помещенная в некое художественное пространство. Довольно привлекательное, изысканное на вид - правда, "звездный космос", обустроенный с помощью зафиксированных на разной высоте электролампочек - давно уже общее место в современном театре, да и не только в театре (после спектакля я попал в арт-центр "Коммуна", и там интерьер главного зала оформлен буквально так же, как сцена в швейцарской постановке). История же, которую португалоязычная актриса бразильского происхождения в белом платье на пару с партнером-техником в черном рассказывает по-английски с вкраплениями ломаного русского, посвящена ее - настоящему или вымышленному - другу Руджеро. Тот слишком рано столкнулся в детстве с жестокостью, болью и смертью, замкнулся в себе, но встреча с девушкой Хеленой изменила его жизнь, однако Хелена тяжело заболела, а Руджеро приходил к ней в клинику и развлекал, надев на себя голову гиппопотама. Последняя фраза этой неожиданно многословной импровизированной "пьесы" звучит как "Хелена выздоровела", хотя тон постановка задает весьма печальный, лиричный, и противоречие с заложенным финальной реплике пафосом "голливудского" хэппи-энда ощущается очень явственно. Свое нехитрое повествование, чем-то отдаленно напоминающее поздний толстовский рассказ "Фальшивый купон" (не набором событий, а моралью: от зла происходит зло, от добра добро) исполнители не столько углубляют или хотя бы иллюстрируют, сколько просто сопровождают, слегка его оживляя, еще более наивными приемами вроде жонглирования шляпами-котелками, совсем уж простецкими акробатическими упражнениями, а также подставляя лицо под вентилятор, что, в общем, не требует особых умений от исполнителей и фантазии от режиссера, да и голову гиппопотама надеть - дело несложное. Для пущей доходчивости вдохновляющие создателей опуса мысли - вроде того, что пустота заполняется любовью - проговариваются вслух, что, пожалуй, излишне в силу банальности предложенных выводов. Картинка же, в которой белая и черная фигуры двигаются среди мерцающих звезд-лампочек, сама по себе вполне симпатична, но содержательно ее можно было бы наполнить и чем-то менее предсказуемым.

"Носороги" Э. Ионеско, Национальный театр Крайовы, Румыния, реж.Роберт Уилсон

Боб Уилсон в каждой стране ставит местную "национальную классику". В Москве он делал "Сказки Пушкина", в Париже "Басни Лафонтена"... "Сонеты Шекспира", правда, не в Лондоне, а в Берлине - ну да Уилсону, кажется, все равно, судя хотя бы по московским "Сказкам...", что Пушкин, что Шекспир. Вот и "Носороги" - с одной стороны, типичный Уилсон, а с другой - вроде как румынский классик. Строго говоря, Ионеско имеет отношение к Румынии лишь отчасти, а к румынской литературе - совсем опосредованное. Хотя по отцу он этнический румын, и родившись во Франции, провел в Румынии детство, юность, научную молодость (специализируясь, впрочем, на французской поэзии), там же успел жениться и уехал сравнительно незадолго до Второй мировой войны обратно во Францию, где и скончался сравнительно недавно, чуть более 20 лет назад, о Румынии если и вспоминая, то в связи с установившимся там режимом без восторга, мягко говоря. "Носороги" - однозначно самая по сей день популярная и востребованная театрами пьеса классика абсурда. Идут "Носороги" и на московских сценах, а несколько лет назад Чеховский фестиваль привозил французский спектакль парижского Театра де ля Вилль в постановке Эмманюэль Демарси-Мота, который, к сожалению, разочаровал своим буквализмом, отсутствием художественно-постановочной фантазии, желания поиграть с текстом Ионеско, а не просто пересказать его, в общем, мы тогда увидели, как точно сформулировал Алексей Бартошевич, "классический спектакль по авангардной пьесе".

Носороги. Фото: Julian Mommert

"Носороги" из румынского города Крайовы на Платоновфесте можно охарактеризовать по всякому, но только не как "классический спектакль", разве что - "классический спектакль Уилсона". В фестивальных буклетах и листовках даже особо оговаривали: будьте, мол, готовы увидеть театр, какого вы еще никогда не видели. И тем не менее готовы оказываются далеко не все - как и в Москве на "Сказках Пушкина", публика во время представления расползается. Но "Носороги" при этом устроены сложнее и, на мой взгляд, гораздо интереснее "Сказок Пушкина". В них присутствует, помимо привычных для уилсоновского стиля "фишек", радикальный режиссерский ход. Среди персонажей "Носорогов" присутствует один даже на фоне прочих гротесковый, нелепый и малоприятный - Логик. Так вот именно этому Логику режиссер доверяет проговаривать будто бы "с листа" большую часть диалогов - за всех остальных героев. Почти полностью освобождая остальных исполнителей от текста, позволяя им сосредоточиться на пластической и мимической выразительности. А пластика и мимика в спектаклях Уилсона, соединяющих эстетические принципы французской пантомимы и традиционного японского театра Но, имеет особое значение. С одной стороны - выбеленные лица и грим, подчеркивающий и укрупняющий черты грим, парики, соответствующие костюмы, клоунские карикатурные гримасы, что, кстати, для современного европейского театра, особенно франкоязычного, стало общим местом. С другой - замедленные или, наоборот, резкие, сугубо условные движения, удары, отбивающие эпизоды, или вот, как в данном случае, функция "чтеца", тоже сближающая уилсоновский "театр художника" с традицией древних японских представлений. Плюс также характерное для Уилсона стремление обходиться минимальной предметной атрибутикой при максимальной ее схематичной условности: кафе в первой картине обозначено рядом геометрически выстроенных в линию одинаковых столов простейшей формы, а офис в следующем эпизоде - набором стульев разной высоты, стопками бумаг и нависающей над сценой с колосников телефонной трубкой. Зато выверенная - не сказать вычурная - световая партитура.

Но тут возникает не столько даже противоречие между формой и содержанием, сколько затруднение иного плана - уж если в идущих по-русски и переданных пусть и обрывочно, но последовательно "Сказках Пушкина" носителям языка, знающим тексты наизусть с детства, разобраться порой непросто, то в содержании пьесы Ионеско, где за всех персонажей большей частью говорит один актер, зритель запутывается безнадежно, и трудно его в том винить. Я практически наизусть знаю пьесу, но и мне местами пришлось нелегко. Уилсон, по обыкновению, пьесу сокращает, сжимает, утаптывая сцены в час двадцать без перерыва, одновременно "разбавляя", "разжижая" спектакль паузами, а также интермедиями при закрытом занавесе между каждым из эпизодов. Еще до начала основного действия можно наблюдать и слышать невнятный гомон обмазанных "глиной" и торчащих из насыпанной (в данном случае над оркестровой ямой) говорящих голов, которые возникают снова и снова, едва закроется после очередной картины занавес. В одной из интермедий участвуют две героини-"головы", обсуждающие... поход в Ашан, где одна из них тоже видела... носорога. Предположу, что эти головы - привет Уилсона другому любимому автору, Сэмюэлю Беккету, и его "Счастливым дням", где главная героиня Винни во втором акте вот так же точно торчит одной лишь головой на поверхности земли (кстати, стоит вспомнить, пожалуй, что именно эту пьесу Беккета ставил в московском театре им. Пушкина с участием Веры Алентовой художественный руководитель Платоновского фестиваля Михаил Бычков). Тогда и в говорящем за всех героев "Носорогов" Логике можно усмотреть по ассоциации подобие беккетовского Крэппа из "Последней ленты Крэппа". И при таком взгляде на спектакль пафос пьесы Ионеско оказывается совершенно иным, нежели у автора. Сильно пьющий, бестолковый, никчемный Беранже в пьесе - единственный, кому важно остаться человеком посреди всеобщего, добровольного, радостного озверения, он не сдается, не капитулирует даже при всех своих сомнениях, слабостях и после того, как друг, начальник, девушка влились в ликующую носорожью толпу - в этом слышится довольно прямолинейный авторский призыв. Присутствие в действии персонажа с функцией "рассказчика" переводит происходящее в ретроспективную плоскость, подает события не как разворачивающиеся у нас на глазах, но как имевшие место в прошлом, как уже случившиеся, неотменимые, фатальные. Насколько уместно приписывать подобные мысли Уилсону - не знаю, не уверен. Во всяком случае финал спектакля, тихий, в сопровождении легкой веселенькой музычки, вопреки заложенному в последних репликах главного героя надрыву, настраивает явно на меланхолический и в целом скептический лад, в нем совсем нет вызова. Ну разве что эстетический.

Но все это неизбежно вписывается в общую, а не только художественную ситуацию, которая так давно, но ярко, универсально и, в общем, доходчиво (имеющий глаза да увидит) обрисована в "Носорогах" Ионеско. Стилистика Уилсона в отношении к "Носорогам" парадоксально срабатывает еще и в том, что видеоинсталляции с танцующими носорогами на заднике - как всегда у Уилсона, "идеально натянутом", резко меняющим цвет и уровень подсветки) - выходят едва ли не самыми живыми, привлекательными и занятными моментами представления. Нарисованные на компьютере "носороги" однозначно привлекательнее работающих непосредственно на сцене "клоунов". Такая, может, и без особого режиссерского расчета, но наглядная метафора точно иллюстрирует предложенную автором схему: то, что в единичном и опосредованном воплощении еще кажется явным злом, то по мере приближения и овладения массами уже не пугает, а наоборот, привлекает, затягивает. Из хороших людей получаются отличные носороги - при некоторой невнятице содержательной и стилистической вторичности румынская постановка Уилсона, вероятно, в карьере мэтра не лучшая и не главная, напоминает об этом настойчивее, чем любая другая версия пьесы из виденных мной за последние 25 лет.

Казалось бы: где Платонов - и где Боб Уилсон с Эженом Ионеско? Легче отшутиться: в Воронеже! На самом деле стоит, мне кажется, взглянуть на проблему и серьезнее. Действительно, привязка некоторых, многих, большинства художественных событий Платоновского фестиваля к фигуре и творчеству Андрея Платонова на первый взгляд, скажем так, неочевидна. Впрочем, и необязательна - но тем не менее если не на поверхностном уровне совпадений и аналогий, то на глубинном, смысловом, удается обнаружить сущностную близость прозы, философии, даже судьбы Платонова и с визионерской версией Боба Уилсона классики абсурдистской драмы, и шоу на стыке видеоарта и контемпорари данса, и тотальными инсталляциями, и, хотя, пожалуй, чуть сложнее, с винтажными джаз-вечеринками. Одна из выставок, проходящих в рамках фестиваля на площадке арт-центра "Коммуна" - кстати, в здании бывшей одноименной типографии, где печаталась газета, в которой молодой Андрей Платонов начинал свой литературный путь - называется "Сокровенный". Тележурналист и фотохудожник Алексей Бычков представил, пригласив в качестве модели ведущего актера Воронежского камерного театра Бориса Голощапова, серию работ, посвященую "платоновскому человеку", то есть образу человека в прозе Платонова. Сегодня русскоязычный социо-культурный контекст таков, что гуманизм, презрительно обозванный "человекопоклонством", открыто и практически официально объявлен "ересью" - не больше и не меньше. И в этой ситуации события Платоновского фестиваля, театральные, художественные и прочие, недвусмысленно объединяет именно внимание к человеку, к осмыслению его места в мире, способов его с этим миром взаимдействия. Так чисто платоновская проблематика оказывается созвучна и экзистенциальному абсурду "Носорогов" Ионеско в "ядовито"-яркой версии Уилсона, и к бессловесному представлению с участием японской танцовщицы, зависающей в пространстве из сотен натянутых нитей-струн, и пластической видео-притче о противоречиях и тождественности микро- и макрокосмоса из Австрии, и неожиданному, спорному переложению для камерного состава симфонии Густава Малера "Титан" в высочайшего класса исполнении нидерландских музыкантов.

Фото: platonovfest.com

ОТПРАВИТЬ:       

Статьи по теме:

• Хозяйка красного дома.
  Гундареву боялись за острый язык.
• Точно и тонко.
  Концерт фестиваля Viola is my life в культурном центре ДОМ.
• Из записной книжки Евгения Весника.
  Записки профессионального актера.
• Не доживем до понедельника.
• Русское поле экспериментов.
• Мальчик и дельфин.
  10 августа в Москве впервые выступит новозеландский музыкант Коннан Мокасин.
• Гражданин актер.
  Как Маяковский сделал уникальную для русского поэта карьеру киноактера.
• Музыка под небом Елабуги.
  Международный open-air фестиваль пианиста Бориса Березовского «Летние вечера в Елабуге» состоялся во второй раз и собрал за пять дней более 46 000 зрителей.
• 19 фильмов 30-го «Кинотавра».
  Какие премьеры нас ожидают .
• 15 фильмов 72-го Каннского кинофестиваля.
  Тарантино, Джармуш, Рефн и Балагов.