К Емелину лауреатство пришло в трудную, хотя и нельзя сказать, чтобы несчастливую, пору. Пройдя к своим пятидесяти огонь и воду, поэт выдерживает сейчас (пока почти безупречно) испытание медными трубами — и медными, по серьёзному счету, деньгами.
О том, что первым лауреатом Профессиональной международной поэтической премии им. Геннадия Григорьева станет Всеволод Емелин, многие догадывались заранее, хотя на деле до самой последней минуты всё висело на волоске.
Причём не только его победа, но и участие в призовой тройке, — и вашему покорному слуге стоило немалых усилий убедить коллег по жюри проголосовать именно так, как те в конечном счёте проголосовали (четыре голоса «за», один «против»; напомню, что два голоса «против» образуют по регламенту премии блокирующий пакет).
Не стоит забывать и о том, что у премии три крупных денежных приза (пять тысяч долларов, две и одна), а значит, необходимо было выявить не только победителя, но и всю тройку, состав и конфигурация которой, естественно, должны были представить собой внятное концептуальное высказывание.
Лишний раз приведу список финалистов (по алфавиту):
Всеволод Емелин (Москва);
Анджей Иконников-Галецкий (СПб);
Станислав Минаков (Харьков);
Ирина Моисеева (СПб);
Наталья Романова (СПб);
Лена Элтанг (Вильнюс).
Жюри могло, скажем, наградить трёх дам, вошедших в шорт-лист, выставив себя тем самым пятёркой пожилых сексопатов; могло и всех троих мужчин, заявив о себе как о заядлых сексистах; можно было поощрить всех троих земляков (жюри-то целиком питерское), а можно было, наоборот, чисто по-свойски показать им увесистый кукиш. Остальные комбинации вы в силах просчитать и проанализировать сами.
Уже на ранних этапах отбора заявила о себе определённая бинарность предпочтений жюри — при нешироком разбросе мнений и в общем-то удивившей в первую очередь меня самого широте диапазона эстетической приемлемости.
То есть членам жюри нравились, пусть и неодинаково, самые разные поэтические манеры из числа представленных на конкурс, а в рамках этих направлений возникали пары, образованные по принципу «фаворит — аутсайдер (или, лучше, «дублёр)», причём, что самое интересное, превосходство фаворитов проявилось — и было зафиксировано — едва ли в половине случаев.
И если будущий победитель Всеволод Емелин вытеснил из финального списка также имевшего серьёзные шансы Андрея Родионова, а уже в финале «обыграл» своего нового дублёра — Наталью Романову (тогда как сама Романова попала в шорт-лист, отжав собственную дублёршу — Ирину Дудину, так сказать, Романову-soft), то едва ли не во всех остальных бинарных оппозициях торжествовали те, кого изначально считали заведомыми аутсайдерами.
Так, Ирина Моисеева обошла Ирину Знаменскую, Лена Элтанг — Катю Капович, Анджей Иконников-Галецкий — Евгения Сливкина. Самая же сенсационная история произошла, на мой взгляд, со Станиславом Минаковым, занявшим в шорт-листе явно то самое место, которое перед началом конкурса безоговорочно отдавали Александру Кабанову.
Причина происшедшего (помимо вкусовых предпочтений и, естественно, аберраций самого жюри) в двойственной природе конкурса: каждый из его участников сам решал, представить ли ему собственное избранное, или подборку недавних стихотворений, или что-то третье (так, Игорь Сид из Симферополя представил поэму).
Понятно, что умело составленное избранное смотрится всегда выигрышнее, но вместе с тем известно, что подавляющее большинство пишущих убеждено в том, что лучшее стихотворение «сложилось» у каждого из них только что: вчера, ну в крайнем случае позавчера.
Кроме того, часть участников конкурса с излишней буквальностью (перерастающей в наивность) восприняла положение регламента о следовании «поэтическим и жизненным стратегиям» эпонима премии. Имелось-то в виду не столько следование этим стратегиям, сколько маломальская совместимость с ними.
В результате многие подборки показались мне просто-напросто неудачными — по сравнению с другими образчиками творчества тех же стихотворцев. Именно это и произошло с Кабановым (а также, допустим, с Валентином Бобрецовым, Дмитрием Веденяпиным, Евгением Лесиным, да и с тем же Родионовым, с той же Знаменской тоже).
Емелин же, напротив, представил Auslese, то есть избранное из избранного. И, едва обнаружив это, я понял, что для меня лично вопрос о победителе решён. Оставалось убедить остальных.
Отдельно подчеркну, что, вопреки уже распространившему заблуждению, я в этой премии единолично ничего не решаю. Я даже не председатель жюри (у нас нет председателя).
Но демократия — а у нас в жюри демократия — тем и отличается от охлократии, что учитывает не столько мнения (и голоса), сколько аргументированные мнения. Ну а аргументировать я, положим, умею.
Приведу для сравнения шестёрку, сформированную мною на первом этапе конкурса. Первое место я отдал Емелину, второе — Романовой, третье — Дмитрию Мельникову, четвёртое — Игорю Караулову, пятое — Иконникову-Галецкому и шестое — Моисеевой. Однако ни Мельникова, ни Караулова остальные члены жюри просто-напросто не заметили.
Правда, и Лена Элтанг, и Станислав Минаков в мой список первых двенадцати всё же входили, но лишь на девятой и одиннадцатой позиции соответственно.
Против победы Емелина на финальной стадии голосования (проведённого за час до начала заключительной церемонии, состоявшейся в музее современного искусства «Эрарта») объективно работали три «долгоиграющих» фактора: 1) известная недооценка его творчества частью членов жюри; 2) местный патриотизм, сводящийся в данном случае к тому, что нечего отдавать титул и деньги в Москву; 3) унылая предсказуемость подобного результата.
Вот тут как раз мне и потребовалось предъявить контраргументы — и с этой задачей я справился. Предсказуемо? Да. Уныло? Вот уж извините.
По известной аналогии вспоминается критическая дискуссия советского времени о стихотворении Юрия Кузнецова «Я пил из черепа отца». Посмотрите, какие там дальше идут банальные, да и унылые четверостишия, взывал, если мне не изменяет память, Станислав Рассадин.
Мысль о том, что банальщина, открывающаяся стихом «Я пил из черепа отца», — это уже, знаете ли, не совсем банальщина, почему-то не приходила в мудрую шестидесятническую голову.
Вот и унылая предсказуемость, если речь идёт о первом триумфе проклятого поэта (проклятого, разумеется, теми, кого он всегда называет так, как он их всегда называет), как-то перестаёт казаться унылой.
Иконников-Галецкий и Моисеева, напротив, вошли в тройку на диво легко, а вот спор о том, кому из них присуждать второе место, а кому третье, зашёл поначалу в тупик: два голоса против двух (я при этом голосовании воздержался, подчеркнув, что меня устраивает любой результат).
Задумались даже над тем, не разделить ли вторую и третью премию на двоих, но такой заезд (при всей своей объективной справедливости) выглядел бы «сделанным».
В конце концов во многом условный выбор был сделан в пользу Моисеевой — далеко не в последнюю очередь потому, что к ней — и как к поэту, и как к человеку — исключительно хорошо относился Геннадий Григорьев.
А наш Гешка, да будет земля ему пухом, поэтов как класс (и в особенности поэтесс) не больно-то жаловал. То есть выделял очень и очень немногих, да и то лишь устроив им предварительную проверку на вшивость.
Судя по первым откликам (кроме, разумеется, петербургских), многие не замечают или делают вид, будто не замечают, что игра шла, как говорят шахматисты, на три результата — и лауреатов Григорьевской премии, соответственно, тоже трое.
Меж тем и Моисеева, и Иконников-Галецкий заслуживают серьёзного внимания, которым они оба, люди уже немолодые, пишущие и печатающиеся далеко не первое десятилетие, до сих пор были катастрофически обойдены.
Анджей, историк и археолог, вузовский преподаватель и автор ряда популярных книг по Петербургу (преимущественно с уклоном в криминальное прошлое города), начинал как поэт в клубе «Дерзание», посещал затем семинар Виктора Сосноры и мою экспериментальную студию, подытожил юношеский (и не только) опыт в мемуарно-публицистической книге «Потерянное поколение».
Он поэт подчёркнуто романтический, байронического, так сказать, склада, с огромными и далеко не беспочвенными амбициями. Человек гордый и при этом принципиально не тусовочный, он фактически выпал и из своего поэтического поколения, и из всей нашей новой поэзии (хотя, собственно, и к старой он не принадлежит тоже). Я собираюсь несколько позже написать о нём (и об Ирине Моисеевой) отдельно, пока же вот вам на пробу из премиальной подборки:
О русском языке
Язык наш русский стал ужасно беден.
Под нарами прикормленный, обыден.
Шурует дворня, барин — в Баден-Баден.
Свобода тела по Ньютону — вниз.
Писать на этом стало впадлу. Свыше
назначено. А Ксюши или Саши
с любовью-сексом подождут. На суше
дышу как кит. Теряю оптимизм.
Мне в Питер по-нездешнему паршиво.
Мне в людях лучше дышится Варшава,
Стамбул, Аддис-Абеба. Без Большого
и Мариинского я обойдусь.
Я динозавр древлянства, или что я?
Мне одинаково душны Нью-Йорк и Шуя.
«Дрожишь ты, Дон-Гуан», — мне жмёт шестая
часть суши под названьем тяжким «Русь».
Я вырывался. Шёл курить в санузел.
Искал за правду. Всю до дна изъездил.
Мой паспорт на вокзале кто-то стибрил:
то ли в Тайшете, то ли где? В Инте?
Я обучался горловому пенью.
Я видел всю — и ничего не помню.
Да нечего и помнить: воск по камню.
Язык наш скуден: все слова не те.
Дух выдохся. Да мы и сами — те ли?
Те — брали по-отрепьевски. Платили
по-аввакумовски. Ковали в Туле.
Клеймили в лбы. Брели Угрюм-рекой.
Всё вымерло — и осетры, и тюлька.
И реки высохли. Остались только:
для правды — кухня, для любви — постелька.
И глаз в глазок. Цепочка. Приоткрой.
Столица наша. Здесь боярин Кучка
лет сто назад отстроил водокачку.
И Разин-Берг (сарынь ему на кичку)
творил над плахой свой последний блуд.
Здесь кровью из Спасителева храма
наполнили бассейн — какого хрена?
Потом спустили. Ни вохры, ни хора.
Не плавают (нет дна) и не поют.
Ах да, простите: ждущим потрафили-с.
Храм восстановлен и низвергнут Феликс.
На месте вагины воздвигнут фаллос.
Все — на сто восемьдесят. Строем в рай.
Здесь водку пьют, блюют и любят строем.
Осточертело: пляшем, рушим, строим,
при царь-Горохе, за советским строем,
под игом и до ига. Догорай,
лучина. Пью без лампы. В стенку дышит
чужая женщина. Луна ладошит
в стекло. В рот опрокидываю. Душит -
и отпускает. Выдох. Тень. Плита.
В окно стучится ветка. Ставлю чайник.
Газ поворачиваю. Соучастник.
И жду со спичкой… Парус… Крики чаек…
И речь заканчиваю. Немота.
Ирина Моисеева поэт, условно говоря, патриотического направления, что, помимо столь же выраженной, как у Анджея, нетусовочности, и помешало ей добиться вполне заслуженного признания. Общее настроение и конкретные мысли в её стихах таковы, что едва ли придутся по вкусу нынешним либерал-идиотам (как раньше они, помнится, не приходились по вкусу демшизе).
Что же касается патриотического стана, к которому Ирина формально примыкает, то там привыкли судить не по качеству стихов (то есть не по таланту), а по неистовству, с каким в сотый, тысячный, а то и стотысячный раз выкликается слово «халва». Ну не «халва», допустим, а «Русь», только дела это не меняет.
Соответственно, либералы её стихов не слышат (и слышать не хотят), а патриоты слышат наряду и наравне с собственными в подавляющем большинстве случаев откровенно графоманскими воплями (и соплями). Вот вам навскидку один из Ирининых без пяти минут шедевров:
Сами кличем и грузим, и возим
На себе окаянные дни.
Коммунисты ударились оземь
И исчезли. Да были ль они?
Глубоко под водой провожатый,
Не пускают его жернова.
Он нечистою силой прижатый,
По-английски нам шепчет слова.
И ему торопиться не стоит.
К новой жизни пока не привык,
Он не видит, что море — пустое,
Он не видит, что поле — пустое,
Он не видит, что сердце пустое.
Только ворон один на просторе
Вырывает страницы из книг.
А вот и другой (все три стихотворения я уже приводил в «Дневнике члена жюри Григорьевской премии», размещённом на сайте «Прочтение», — в дневнике, в котором взял на себя смелость бегло охарактеризовать все 42 подборки, присланные на конкурс):
Вера в возмездие жизнь упрощала.
Я обещала тебе, обещала…
Не получилось. Прости.
Нынче земля укрывается снегом,
И детвора заливается смехом,
Время пришло насладиться успехом.
Только успех не у всех.
Но этот день! Это серое утро!
Что приютилось на лодочке утлой
Возле чужих берегов…
Мне и теперь открываются дали.
Мы ведь не только друзей растеряли,
Но и врагов.
За незадачливость, малость и сирость
Все отпустили. И всё отступилось.
Разве звезда и река?..
Время придёт и для этих безделиц.
Каждый потомственный землевладелец…
Это уж наверняка.
Хочется надеяться на то, что как минимум Моисеева и Иконников-Галецкий попадут благодаря успеху на конкурсе Григорьевской премии в зону повышенного читательского интереса. У них есть все шансы быть услышанными не только (товарищами по несчастью — зачеркнуть) коллегами по поэтическому цеху, но и всецело переключившимися нынче на классику, заканчивающуюся Бродским и — да! — Емелиным, подлинными ценителями настоящей поэзии. Причём переключились они на классику вынужденно.
А что непросто будет это — так кому сейчас просто.
Вот и к Всеволоду Емелину лауреатство пришло в трудную, хотя и нельзя сказать, чтобы несчастливую, пору. Пройдя к своим пятидесяти огонь и воду, поэт выдерживает сейчас (пока почти безупречно) испытание медными трубами — и медными, по серьёзному счёту, деньгами. Да ведь и огонь с водой по-прежнему сливаются в небезопасный ёрш, именуемый огненной водою.
Так или иначе, «Григорьевка» оказалась для Емелина первой серьёзной наградой. Точно так же, как первой серьёзной наградой для только что вновь впавшего во всеобщую милость Виктора Пелевина (что, впрочем, и немудрено, поскольку повесть про горящий куст «общественность» несколько, на мой взгляд, опрометчиво восприняла как юдофильскую) ещё шесть лет назад стал присуждённый ему тогда «Нацбест».
О параллели (впрочем, напрашивающейся) между «Нацбестом» и «Григорьевкой» только что написал у себя в ЖЖ Юрий Буйда. Написал, правда, так:
«Какая-то не лучшая традиция складывается в Питере, «антибукеровская»: создавать «поперечные» премии. «Нацбест», теперь Григорьевская. Если Григорьевская будет изводом «Нацбеста», то и её ждёт та же судьба» .
Какая судьба, Юра (мы, помнится, на «ты»)? Чем, собственно, плоха судьба «Нацбеста»? Как далеко не последний участник обеих затей (а также упомянутого тобой «Антибукера» и неупомянутой тобой прежней «Григорьевки» от Росбанка — обе эти премии давным-давно канули в Лету), искренне надеюсь на то, что «Григорьевка» повторит судьбу «Нацбеста».
Жаль, не доживу, наверное, до её одиннадцатого вручения. А может, чем чёрт не шутит, и доживу.
Или тебе, Юра, милей «Букер»? Но не он ли из года в год — причём задолго до нынешнего казуса — поворачивался кое к кому афедроном?
Особенно же умилил меня прячущий высокое чело под фиговым листком анонимности поэтический обозреватель OpenSpace.
«В Петербурге вручена местная поэтическая премия им. Геннадия Григорьева (не путать с Олегом Григорьевым!)» , — на голубом глазу, выглядывающем из-под означенного листка, сообщил он своему читателю.
Назвать международную премию, присуждаемую в Петербурге, «местной» — это, надо полагать, такая игра на понижение, такая, знаете ли, ирония.
Это премия частная. Это премия, если уж так хочется сыронизировать (и умеешь это делать), доморощенная. Но никак не местная.
Местная — это в Бобруйске. А в Петербурге ничего в этом смысле «местного» нет и не может быть по определению. Впрочем, уж лучше наша премия прослывёт местной, чем (как большинство её неродных сестёр) местечковой.
О «местных» и «неместных» поговорим через год — на втором конкурсе Григорьевской премии. А вспомним ещё раньше — в середине марта, когда выйдет первая антология со стихами 42 участников премии.
Имя составителя антологии (из числа членов жюри) мы определили по жребию. Вы будете смеяться, но слепой жребий указал, увы, на меня. На заключительной церемонии состоялся слэм с рекордным призовым фондом в полторы тысячи долларов, который с блеском выиграла участница шорт-листа «Григорьевки» Наталья Романова.
А потом был фуршет. В ходе и по итогам которого я потерял пальто (которое потом, правда, нашлось) и кепку (пропавшую, увы, безвозвратно). Ту самую кожаную кепку, которую я, вопреки собственному обещанию, так и не съел в честь успеха новой лауреатки «Русского Букера». Справедливость — а у нас по-другому и не бывает — пусть и с некоторым опозданием, но всё же восторжествовала.
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Исповедальная песнь Вероники Тушновой.
И чужую тоску я баюкала каждую ночь... - Инга Кузнецова: «Это антиутопия с прогнозом на завтрашнее утро».
Интервью, посвященное новому роману писательницы. - «Сестры — тяжесть и нежность...» .
Инга Кузнецова. Летяжесть. АСТ, 2019. - Огонь языка.
Встреча с Ричардом Рорти и его последнее эссе о философии и поэзии. - Рассматриваем портреты.
Самая красивая возлюбленная Пушкина. - Вячеслав Иванов. Завладение прошлым.
С лирическими отступлениями…. - «До чего невыносимо без знания языка».
- Тотальное отчуждение Мандельштама.
«Не тяготись трёхмерностью, осваивай её — радостно живи и строй!». - «Роскошный холод» Якова Полонского.
«Всё, что в день ни собрал, бывало, к ночи раздавал». - Был или не был?
Как в СССР придумали поэта Джамбула Джабаева.
