«Нацбест» выбирает и отличает прозу, интересную для интеллигентного, но более-менее массового читателя; Григорьевская премия будет выбирать и отличать поэзию, интересную для той же, предположительно ещё не исчезнувшей окончательно, референтной группы.
Первый цикл Профессиональной международной поэтической премии имени Геннадия Григорьева, информационным спонсором которой любезно согласился стать «Частный корреспондент», постепенно набирает обороты: в оргкомитет поступили первые присланные на конкурс подборки, первый самотёк и даже первый отказ от участия.
Появились и первые отклики (в печати и в ЖЖ), в основном иронические (если испуганные, завистливые или обиженные сарказмы следует воспринимать именно как иронию), но и это вполне предсказуемо.
Строго говоря, у противников новой премии — а таких, разумеется, в литературной среде пока большинство — выбор имелся только между тотальным замалчиванием, полным или частичным очернением и призывами к бойкоту. Тотальное замалчивание не прошло — и на том, как говорится, спасибо.
Рассчитанная как минимум на несколько лет премия имеет, несомненно, дерзко экспериментальный характер.
С одной стороны, это очень личная премия: жюри сформировано из ближайших друзей покойного поэта, независимо от пребывания каждого в том или ином стане и положения в сегодняшней табели о литературных рангах, и только из них.
От идеи «укрепить» состав жюри сторонними, но дружественными знаменитостями (Павел Крусанов, Вячеслав Курицын, Татьяна Москвина, Михаил Трофименков) или всё же далековатыми от поэзии Львом Лурье, Кириллом Набутовым, Виктором Сухоруковым, Татьяной Черниговской (все они если не дружили, то по-доброму приятельствовали с Григорьевым) мы, несколько поколебавшись, отказались.
Так что в жюри вошли Алексей Ахматов и Евгений Мякишев — не только друзья, но и поэтические ученики Григорьева; Николай Голь и Сергей Носов — не только друзья, но и многолетние соавторы Григорьева; и я — не только друг, но и григорьевский, по его собственным словам, учитель.
Уместно подчеркнуть (что, впрочем, уже сделал у себя в ЖЖ Сергей Носов), что люди мы все разные, друг с другом (кроме как в иных случаях — попарно) не дружащие и единственный раз собравшиеся все вместе три с половиной года назад — на похоронах поэта.
Тем не менее во избежание возможности хотя бы попарного кулуарного сговора мы приняли радикальное решение добиваться в каждом спорном случае консенсуса (или консенсуса минус единица с последующим публичным оглашением эвентуального особого мнения).
Стихи, поступающие на конкурс, оцениваются, наряду с прочим (а может быть, и прежде всего), на предмет совместимости с поэтическими принципами и вкусами самого Григорьева, нам отлично известными; сам Гешка, как все его всегда называли, незримо присутствует при наших дебатах как полноправный участник или даже символический председатель жюри.
Отмечу, кстати, что никакого другого председателя нет; все члены жюри равноправны, голос каждого весит одинаково.
Уместно добавить, что жюри работает, разумеется, на безвозмездной основе, особенно выделив при этом Евгения Мякишева: став постоянным членом жюри, он тем самым добровольно исключил себя на годы вперёд из числа более чем реальных кандидатов на в денежном эквиваленте весьма весомую премию.
Однако, с другой стороны, в название премии вынесено концептуально важное слово «профессиональная».
Понятие «профессионализм» в поэзии, конечно, размыто; стихописание в любом случае — это хобби.
Даже когда за это хобби, как в случае с самим Геннадием Григорьевым, платят жизнью.
Соответствующий эпитет в названии премии сориентирован не на тот или иной статус участников конкурса (наличие или отсутствие авторских сборников, участие в престижных антологиях, публикации в «толстых» журналах, членство в творческих союзах, гильдиях и ассоциациях и, наконец, прошлое лауреатство какого угодно ранга — всё это не имеет для нас никакого значения), а исключительно на профессиональный уровень поэтического высказывания.
Критерий, разумеется, тоже достаточно субъективный, но тут уж ничего не поделаешь. Многоступенчатый (и разнообразный по форме) отбор способен минимизировать издержки индивидуального вкуса и пристрастий.
Само по себе попадание того или иного стихотворца в заранее составленный нами Список пятидесяти означает, что мы признаём его поэтические высказывания сделанными на профессиональном уровне (что, разумеется, не означает, будто его или её стихи нам — и тем более всем нам — нравятся).
Важно пояснить и другое. Непопадание стихотворца в список отнюдь не обязательно означает, что мы отказываем ему или ей в профессионализме.
Поэты старшего поколения (1949 года рождения и раньше) отсечены по формальному принципу: будущий лауреат не должен быть старше Геннадия Григорьева, доживи тот до наших дней.
Верлибристы (и в узком, и в широком смысле) отсечены как предмет острой нелюбви и постоянных насмешек со стороны Геннадия Григорьева.
Их наш питерский Вийон (в других оценках — современный Одиноков, но уж никак не ниже) как минимум освистывал, и они платили ему ответною нелюбовью.
Отсечены поэты слишком уж карьерно ориентированные, слишком тусовочные (в основном имеется в виду карьера в рамках той или иной тусовки), наконец, просто самодовольно-благополучные.
Григорьев никогда не понимал, зачем и о чём пишут стихи самодовольно-благополучные люди; не понимаю этого и я, хотя пишут они, бывает, неплохо.
Ну, и многих — особенно вне родного Питера — мы наверняка не учли только потому, что не знали, или не заметили, или, допустим, не сумели оценить по достоинству.
Что ж, Григорьевскую премию присуждают в первый, но далеко не в последний раз. И если мы что-то прозевали, у нас не раз ещё появится возможность исправиться. Советы, исходя из предложенных правил игры, будут с благодарностью выслушаны, рекомендации — изучены.
Есть у меня и встречная рекомендация как нынешним, так и потенциальным будущим участникам конкурса: почитайте, пока суд да дело, стихи самого Геннадия Григорьева, почитайте о нём, внимательно вглядитесь в его фотографии (скажем, в ту, на которой он стоит на пьедестале из двух мусорных баков) и уж потом решайте, ваша это «чашка чая» или всё же не ваша.
Сам Список пятидесяти мы формировали так: каждый из членов жюри предлагал свой перечень имён (не обязательно на все пятьдесят позиций). Если одно имя встречалось в двух или более перечнях, оно входило в общий список автоматически. Если только в одном, то тоже входило, но только в отсутствие возражений со стороны других членов жюри.
В итоге набралось 58 имён, и мы предпочли соблюсти сущностное правило, а не заранее объявленное, но чисто формальное число.
Что, естественно, послужило поводом для надуманных нареканий: нельзя, мол, нарушать собственный регламент.
Нельзя, отвечу я на это, нарушать регламент только если это происходит в ущерб чьим бы то ни было интересам. А чьи интересы ущемляет расширение списка с 50 до 58 имён?
Личная и вместе с тем профессиональная премия поначалу не может не вызвать недоверия (правда, в большинстве случаев напускного) как к эпониму премии, так и к личностям, и личной творческой компетентности членов жюри.
«Геннадий Григорьев был — по общему мнению, не разделяемому, видимо, лишь родственниками и ближайшими друзьями покойного — стихотворцем не бездарным, даже не лишённым обаяния, но очень небольшим, не второго даже, а третьего, четвёртого ряда», — опрометчиво написал у себя в ЖЖ Валерий Шубинский.
«Шубинский, бля, поэт первого ряда. Уссатца», — живо откликнулся Всеволод Емелин.
Меж тем «Валерий Шубинский комментирует дискуссии о картографировании современной русской поэзии и утверждает невозможность единой картины новейшей литературной истории», — такими словами представили последнюю статью Шубинского на OpenSpace.
Но если единая картина новейшей литературной истории невозможна, то откуда берутся ряды — не второй даже, а третий, четвёртый?
Все звери равны, а некоторые равнее других?
В те пять лет (1982—1986), когда Шубинский ходил ко мне на студию в ленинградский Дворец молодёжи в еженедельном режиме (и, кстати, привёл туда Мякишева), я учил его мыслить последовательнее.
Жаль, что не научил.
Первым обеспокоился судьбой новой поэтической премии Дмитрий Кузьмин, начав, как водится, если не с прямой клеветы, то с грязной инсинуации.
Он нарыл «компромат» на одного из членов жюри (Алексея Ахматова) — тот, дескать, у себя в ЖЖ оскорбил память Елены Шварц чуть ли не в день её смерти!
Оскорбил, оказывается, комментом к такому посту в ЖЖ у Евгения Попова:
«Елена Шварц... Печаль и скорбь.
Никогда не был её горячим поклонником, но всегда нравились большие куски её стихотворений.
Она была одной из главных персон ленинградского андеграунда и литературного процесса вообще. Лично никогда не встречались».
Правда, оскорбив, тут же, в том же самом треде, Ахматов взял слова назад и извинился за них перед читателем.
Но Кузьмин этого извинения, естественно, «не заметил».
«Поэт Ахматов — это уже смешно!» — заулюлюкал в ЖЖ у Кузьмина кто-то из хомячков.
Хотя, казалось бы, ещё один поэт по фамилии Кузьмин, да ещё и гомосексуальной ориентации, это в таком раскладе куда смешнее.
И отсутствие или наличие мягкого знака здесь ровным счётом ничего не меняет: «Ты слышал, Мойша, что царь умер! Кто умер? Царь! Царь! Передаю по буквам: Циля, Абрам, Рувим с мягким кончиком».
«Очень интересно, не правда ли, будет посмотреть на итоговый список лиц, которым не западло предстать со своими стихами пред судом господ Топорова и Ахматова?» — подытоживает Дмитрий Кузьмин.
Таким образом, уже не в первый раз (сравни недавнюю историю с дебатами о поэзии на Авторском телевидении) г-н Кузьмин пытается распространить на литературную среду определённые нравы и специфическую лексику криминальной среды. Причём делает это с парадоксальной инверсией, а вот когда те же правила поведения — и уже без какой бы то ни было инверсии — распространяют на него самого, удивляется и обижается.
Мне, кстати, тоже будет интересно посмотреть на список, но на другой: на список тех, кто струсит перед тем, что его зачМОРит Дмитрий Кузьмин.
Единственный на данный момент отказ от участия в конкурсе проходит, слава Богу, всё же по несколько иному ведомству.
Собрав к 1 октября подборки (по моим прикидкам, их будет где-то около сорока), мы внимательно изучим их, а затем, не совещаясь, проведём мягкое рейтинговое голосование, по итогам которого будет определена дюжина полуфиналистов.
Шанс непопадания в эту дюжину кого-нибудь из реальных претендентов на победу весьма невысок.
А вот затем придёт пора прений.
Как преобразовать дюжину в полудюжину, да ещё консенсусом (или по формуле консенсус минус единица)?
Здесь в принципе возможны два разных подхода: в одном случае каждый из нас формирует собственный пьедестал (с первого места по шестое), в другом — применяется принцип негативного перебора вариантов (то есть «сокращают» тех, кто не имеет, на взгляд данного члена жюри, шансов на окончательную единоличную победу). Здесь будут споры, будет торг, здесь будет труднее всего прийти к компромиссу, который наверняка окажется неожиданным едва ли не для каждого.
Это будет конкурс поэзий, поэтик и поэтических стратегий. Именно на данном этапе обязательная «поверка Григорьевым» будет проведена с особой тщательностью и дотошностью.
Геннадий Григорьев, впрочем, достаточно разноликий поэт (и лирик, и сатирик, и, при случае, изрядный похабник), чтобы прокрустово ложе не стало чрезмерно тесным.
Сформировав шестёрку финалистов и пригласив её эвентуальных иногородних и иностранных участников на 14 декабря в наш город, мы сами вновь соберёмся для выявления первого, второго и третьего лауреата лишь накануне, 13 декабря.
Опыт показывает (опыт премии имени Аполлона Григорьева, в частности, в жюри которой я однажды входил), что в ином случае избежать утечки информации невозможно.
На этом же заседании мы проведём жеребьёвку в своём кругу: один из нас должен стать единоличным составителем первого выпуска поэтической антологии «Григорьевская премия». В дальнейшем — опять-таки методом жребия — будет проводиться ротация.
Вопрос о том, кто победит и насколько весома (абстрагируясь от денежного эквивалента) окажется его победа, разумеется, волнует в первую очередь нас самих. Волнует он (особенно во второй части) и учредителя премии — Анатолия Геннадьевича Григорьева.
Волнует, потому что мы не знаем на него ответа.
Правда, невольную помощь нам оказал всё тот же Дмитрий Кузьмин, окрестив Григорьевскую премию «Нацбестом для поэтов».
Что ж, «Нацбест» так «Нацбест», что-то общее и впрямь есть, спорить не стану.
В финал первого «Нацбеста» вышли Сергей Болмат, Дмитрий Быков, Эдуард Лимонов, Александр Проханов, Владимир Сорокин и ставший в итоге первым лауреатом премии Леонид Юзефович.
(А в Малое жюри тогда входила, кстати, Елена Шварц.)
Так что сравнение новорождённой Григорьевской премии с успешно существующим уже одиннадцать лет и реально влияющим на литературный процесс «Нацбестом» не может не обнадёживать.
Есть, разумеется, и более глубинная связь: «Нацбест» выбирает и отличает прозу, интересную для интеллигентного, но более-менее массового читателя; Григорьевская премия будет выбирать и отличать поэзию, интересную для той же, предположительно ещё не исчезнувшей окончательно, референтной группы.
Это я вам от имени всего жюри и не в последнюю очередь от своего личного гарантирую!
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- «Сестры — тяжесть и нежность...» .
Инга Кузнецова. Летяжесть. АСТ, 2019. - «Огромность тут важнее искусности. Сила нужнее таланта».
О менталитете, который проявляется в искусстве, и о том, как в действительности обстоят дела. - Огонь языка.
Встреча с Ричардом Рорти и его последнее эссе о философии и поэзии. - Рассматриваем портреты.
Самая красивая возлюбленная Пушкина. - Вячеслав Иванов. Завладение прошлым.
С лирическими отступлениями…. - «До чего невыносимо без знания языка».
- Тотальное отчуждение Мандельштама.
«Не тяготись трёхмерностью, осваивай её — радостно живи и строй!». - «Роскошный холод» Якова Полонского.
«Всё, что в день ни собрал, бывало, к ночи раздавал». - Был или не был?
Как в СССР придумали поэта Джамбула Джабаева. - Последняя инкарнация Хлебникова.
«На серебряной ложке протянутых глаз…».
