Холодная война продолжается внутри Германии, немецкие художники западной части страны отрицают всё, что делается восточными коллегами.
Франкфуртскому Stadel Museum в конце декабря прошлого года крупно повезло — супруги Барбара и Эдуард Боукамп передали в дар музею уникальную картину знаменитого мастера эпохи барокко Джованни Гверчино «Мадонна с младенцем», датированную приблизительно 1621 годом.
Дар безвозмездный и вручён без каких бы то ни было условий. Йохен Сандер, заместитель директора музея и куратор отдела картин старых мастеров, гарантировал установку специального освещения и заверил: температура и влажность помещения будут соответствовать требованиям хранения, краски не поблёкнут. Более 50 газет Германии поместили сообщения о щедром рождественском подарке.
Эдуард Боукамп известен в Германии уже не один десяток лет — с 1966 года он ведущий арт-критик газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung, к его мнению принято прислушиваться.
История у преподнесённой в дар картины непростая, на днях мы встретились с Эдуардом Боукампом и его супругой Барбарой, любезно согласившимися рассказать её в деталях.
— Как вы и Барбара стали обладателями шедевра, написанного 400 лет назад?
Эдуард: Многие полагают, что нам повезло на гаражной распродаже, однако где и кто видел таковые во Франкфурте? Для Германии такие сейлы нехарактерны. Зато у нас есть аукционы произведений искусств.
В доме Арнольда, где аукционы регулярно проводились, мы с Барбарой увидели холст в начале 1981 года. В заброшенном подвальном помещении нашли — нам позволено было побродить по закоулкам аукционных хранилищ.
Работа Гверчино валялась в пыли, без рамы, как невостребованный и малоинтересный предмет. В списках значилось: копия, неизвестный художник XIX века, начальная стоимость обозначена в 400 марок.
Мы с Барбарой неплохие знатоки живописи, качество работы распознали мгновенно — и не ошиблись. Тогда же, в 1981 году, мы купили её на торгах за полторы тысячи марок.
Позже cэр Джон Денис Махон, английский исследователь творчества Гверчино, подтвердил, что «Мадонна с младенцем» написана итальянским мастером. Были и другие исследователи, считавшие авторство несомненным.
Крайне редко, но работа демонстрировалась на монографических выставках Гверчино, в последний раз «Мадонна» путешествовала в Лейпциг в 2009 году — в Музее изобразительного искусства экспонировались фрагменты частных коллекций.
— Картина просто висела в квартире на стене, никаких предосторожностей вами не предпринималось?
Барбара: Да, на стене в гостиной. Эдуард часто забывает, как искусствоведы и журналисты, бывая у нас, старались даже не смотреть в сторону картины, даже не затрагивать тему Гверчино.
Понимаете, люди неохотно верят в картины эпохи барокко, валяющиеся в подвалах аукционов, признание экспертов многим казалось явным преувеличением. Ошибкой.
С нами не вели переговоры музеи, нам не предлагали бешеные деньги покупатели, а главное — работу не пытались украсть. Это нас устраивало, и специально мы не пытались привлечь внимание общественности.
Когда в доме тридцать лет находится шедевр, это придаёт и сил, и мужества. Дом преображается. Часто я думала, что счастье нашей семьи, умение всегда прийти к единому мнению — результат воздействия полотна Гверчино.
Мы любили эту картину, и картина любила нас. Частная коллекция работ искусства, нам принадлежащая, в большинстве своём достаточно специфическая.
Мы собирали рисунки и эскизы, сделанные художниками из Восточной Германии. Коллекция, представляющая ценность прежде всего для нас, ведь Эдуард — один из крупнейших в стране знатоков изобразительного искусства ГДР, иной Германии, так скажем.
Мы отдали франкфуртскому музею то единственное, что имеет общечеловеческую ценность, это не просто широкий жест и пример в назидание потомству, как нам часто говорят.
Мы использовали возможность претворить в жизнь нашу философию. Эдуард истратил много сил на пропаганду наших общих взглядов: нет неограниченного приватного права на владение значимыми предметами искусства, посредством которых человек учится понимать мир и своё место в нём.
Публичный музей — единственное место, где могут быть собраны картины-шедевры. Коллекционеры могут купить работу, владеть ею, но после некоторого отрезка времени шедевры должны быть переданы в распоряжение музеев. Это логично.
Там произведения хранятся специалистами, изучаются искусствоведами, шедевры не скрыты от публичного доступа — культурный процесс продолжается.
Представьте себе на мгновение, что нет великих музеев, коллекции перестали существовать и только частные владельцы — иногда, повинуясь капризу, — допускают «простых смертных» к осмотру.
Эдуард: Это наболевшая тема, я всегда протестовал против складывающегося в последнее время положения вещей. Не могу спокойно относиться к ситуации, которую называю коррупцией в искусстве. Я об этом писал и не упускаю возможности повторить своё мнение.
Частные коллекции растут как грибы, особо тщеславные коллекционеры строят дорогие замки самовозвеличивания. Широко известный пример — музей Франсуа Пино в венецианском палаццо Грасси.
Собранные шедевры XX—XXI веков призваны служить прославлению имени владельца. Сама идея, на мой взгляд, неверна.
Множатся случаи грубого произвола, издевательского отношения к музейным коллекциям со стороны частных владельцев.
Ограниченные в средствах и остро нуждающиеся в новых поступлениях музеи вынуждены принимать работы во временное владение и подвергаются риску того, что картины будут отозваны внезапно и без предупреждения.
Ещё свеж в памяти ужасный случай, когда успешный торговец недвижимостью Дитер Бокс буквально разгромил франкфуртский Museum of Modern Art, однажды вечером потребовав утром следующего дня вернуть его дар, так называемый quasi-permanent loan.
Он оставил музей полупустым, экспозиция музея теперь выглядит нелогично и смешно. Исследования специалистов, работавших над размещением работ в залах, оказались никому не нужны, останки коллекции выглядят издёвкой над современным искусством и у посетителей вызывают лишь недоумение.
Повторю ещё раз — музеи формируют представление современников о процессах в искусстве, их роль в образовании общества чрезвычайно велика. Это в значительно большей степени философская проблема, чем кажется на первый взгляд.
— Вы считаете, что музеям лучше отказываться от таких «временных подарков»?
Эдуард: Мы работаем с культурным наследием. Время вносит коррективы в принципы работы музеев. Сотрудники музеев честны в своём желании знакомить широкую публику с шедеврами, они принимают любые условия, идут на компромиссы.
Во взаимоотношениях частных коллекционеров с государственными музеями должна присутствовать культура диалога. Мне странно, что владельцы больших состояний, тратящие деньги на предметы искусства, часто остаются людьми неразвитыми с точки зрения культуры как таковой.
Нельзя требовать соблюдения этических норм, они подразумеваются. Тут нет предписаний, свод законов составить невозможно. Благородству не научишь. Но его ждёшь от тех, кто взаимодействует с подлинными шедеврами в течение долгого времени.
Искусство очищает душу или остаётся картинками, приятно щекочущими тщеславие? Риторический вопрос. Вы знаете, я определяю себя как солдата на поле боя, здесь не стреляют, но битвы происходят жаркие. Главное — определиться, на чьей ты стороне. В искусстве нет недостатка в противниках, на войне как на войне.
— Идёт война без выстрелов и называть её принято холодной?
Эдуард: Именно так и называют сложные взаимоотношения между художниками Западной и Восточной Германии.
Я не случайно так разграничиваю, Берлинская стена в изобразительном искусстве до сих пор не разрушена. Произошло воссоединение в музыке, в литературе — но не в живописи.
Холодная война продолжается внутри Германии, немецкие художники западной части страны отрицают всё, что делается восточными коллегами. Отрицают яростно, награждают нелестными эпитетами полотна, считая любое из них «плодом коммунистической пропаганды», отказываются от совместных экспозиций.
В дрезденской Галерее новых мастеров, например, творчество художников восточной части Германии присутствует в постоянной экспозиции, но всего несколько работ, и показаны они в отдельном небольшом зале.
Нет, конечно, таблички, указывающей такие подробности, публика часто не в курсе баталий, но по факту война идёт, мира нет и не предвидится.
Холодная война в искусстве не так уж бескровна и безобидна, цель её — экономическое уничтожение собратьев из «противоположного лагеря».
— И на чьей стороне вы как авторитетный критик?
Эдуард: Я патриот истинного искусства. На протяжении десятилетий это сквозная тема авторской колонки Эдуарда Боукампа в FAZ. Но как солдат, я много боёв выдержал, пропагандируя творчество художников Восточной Германии.
Роль критика — образование широкой аудитории. Ещё со времён студенчества я увлёкся работами Вернера Тюбке, поклонение перед мастером прошло через всю мою жизнь. Мы были друзьями вплоть до его смерти в 2004 году.
Творческий метод Тюбке подобен чуду, тайну, как это сделано, разгадать невозможно, художник скрупулёзен в деталях, его работы масштабны и филигранны.
Могу только поздравить искусствоведов, оценивших его мощь и размах вовремя. Тюбке считался чуть ли не придворным художником ГДР, что негативно сказывается на его репутации до сих пор.
Это смешно: признание властей не отменяет художественную значимость. Вторжение политики на территорию искусства всегда отвратительно.
Вернер был беззаветно предан тому, что делал, его социальная роль не являлась для него поводом для тщеславия или самодовольства. Нет парадокса в признании, парадокс — отрицать по этому поводу художественную ценность его работ. Тюбке — художник высочайшего класса, говорить о нём без восторга не могу.
Не скрою, я последователен в отстаивании своей точки зрения. Критик имеет право на предпочтения, у многих загвоздка в умении эти предпочтения обосновывать. Быть солдатом искусства означает ещё и постоянный профессиональный тренинг, ясность мысли, умение защищать свои убеждения.
— Вы несколько раз повторили, что ощущаете себя солдатом. Нет сожаления, что силы расходуются попусту в словесных баталиях?
Эдуард: Уже многие годы мой девиз — «Не время спать!». Не я придумал противостояние двух лагерей, но я имею полное право разъяснять и отстаивать значение художников, чьи картины убедительны и талантливы. Это мой долг.
Я родился в Ахене, учился в Мюнхене, работаю в лучшей газете Франкфурта. Обвинения в предвзятости неуместны, я прожил всю жизнь в Западной Германии, мои предпочтения никак нельзя объяснить с точки зрения территориальной.
Я против деления в искусстве по принципу «они живут там, они жертвы пропаганды, значит, картины плохие». Это варварство. Варварство в любых проявлениях вызывает у меня отвращение. Убеждён, что сражаться с варварами можно и нужно.
— Вы сказали, что вы и Барбара едины во взглядах. Споров по поводу предпочтений тоже нет?
Барбара: Споров у нас нет. Предмет моих исследований — флорентийское искусство XV века, Эдуард всецело предан веку двадцатому.
Эдуард: Не совсем согласен. Мои любимые художники закалены эстетическими битвами XIX века. Назову три главных имени — Дега, Матисс и Клее. О каждом из них можно говорить много и длительно. Считаю, что именно эти художники в той или иной степени определили основные тенденции развития современного искусства.
Тема преемственности традиций очень важна. Потому и тема безвозмездного умножения музейных коллекций — это вопрос нравственной зрелости человечества.
Сокровища музеев дают возможность осознать себя малой частицей необъятного универсума, увидеть в подробностях прекрасный и мучительный путь, полный открытий и преодолений. Аккумулирование духовного опыта — достойная миссия. И высокие слова в данном случае уместны.
— На протяжении тридцати лет картина находилась в вашем доме. Были у вас планы передать её музею, поступали предложения?
Эдуард: История картины вправду фантастическая, ещё одно доказательство неуместности суеты. Всему своё время. Втайне я хотел, чтобы она вошла в коллекцию Мюнхенской пинакотеки, там прекрасные условия и есть работы, дополняющие тему Гверчино, картины которого большая редкость; кстати, два его полотна украшают постоянную экспозицию Государственного Эрмитажа в Санкт-Петербурге.
Одно время казалось, что мой долг — передать картину Лейпцигскому музею изобразительного искусства, мы много и тесно сотрудничали. В то же время я живу и работаю во Франкфурте, мне не хотелось, чтобы картина покидала пределы города.
Время от времени возобновляются жаркие дебаты о превращении Франкфурта-на-Майне в культурную столицу Германии. В недалёком будущем. Но будущее постоянно оказывается «не за горами», рост финансирования культурных акций не наблюдается, разговоры остаются пока разговорами. Однако почему не быть оптимистами? Мы с Барбарой верим: в конце концов это непременно произойдёт.
Барбара: Ещё раз напомню, что в течение тридцати лет никто картиной не интересовался, с нами никогда не вели серьёзных переговоров.
Втайне нас действительно считали наивными обладателями подделки. Однако в феврале прошлого года ситуация переменилась самым неожиданным образом.
К нам обратились из франкфуртского музея искусств Stadel с просьбой передать картину. Музей сейчас реконструируется, условия для сохранности картин старых мастеров улучшатся, и осенью 2011 года, после открытия обновлённого музея, новая картина экспозиции станет своего рода талисманом.
Переговоры со Stadel Museum ещё только начались, когда к нам пришло извещение, что мюнхенская Старая пинакотека хотела бы купить у нас эту работу.
Эдуард: Сразу скажу, что ценность картины вряд ли может быть как-то адекватно выражена в цифрах. Не переводится Джованни Гверчино на язык дензнаков, хоть убей.
Мы вовсе не миллионеры, привыкли жить скромно, деньги никогда не были главным критерием успешности. У нас нет детей, но есть братья и сёстры, племянники и племянницы, завещать состояние есть кому. Но решение было принято быстро и единогласно, как всегда.
Судьба будто бы провела со мной ролевую игру тридцать лет спустя, предоставив возможность выбора. Так, формально и для порядка. Мне был задан вопрос, я на него ответил, смог поступить сообразно своим взглядам.
Блестящая возможность предоставлена, ситуация сложилась правильно. Рассуждения журналиста на тему общечеловеческой ценности шедевров подкреплены вполне естественным поступком — картина остаётся во Франкфурте, теперь это собственность лучшего музея города.
Такая вот история с хеппи-эндом в разгар кризисного времени и повсеместно расшатанных нравственных устоев.
— Эдуард, в шестидесятые вашим увлечением и поводом для исследований был американский поп-арт. Позднее вы предсказали, что влияние поп-арта не будет глубоким и долговечным, эту фразу часто цитируют немецкие искусствоведы.
Эдуард: Я пришёл к убеждению, что поп-арт — это буржуазное искусство (определение «буржуазное» для меня означает художественную поверхностность, создание произведений, призванных впечатлять аудиторию псевдоинтеллектуалов и любителей громких сенсаций) и по преимуществу коммерческое. Есть мастера поп-арта, щедро и мощно одарённые, к ним я отношу Энди Уорхола, кстати. Он обладал талантом интуитивного обобщения, синтеза разнообразных жизненных явлений.
И его широко известная страсть к деньгам была просто ребячеством, проявлялась в комической форме. Уорхол относился к долларам как к фантикам, буквально коллекционировал их, распихивая по картонным коробкам у себя дома, но обожал пугать поклонников высокими ценами.
Он мог сказать ценителю: «Дай мне 50 тысяч, и я напишу твой портрет». Энди знал, что об этом станет известно, создавал прецеденты, бросая в топку времени, падкого до скандалов, новые и новые факты.
Он мне представляется трагической фигурой. Скандалы мельчили его дарование, убивали в нём художника, превращали в жертву собственной славы. Я считаю его феноменально талантливым, но определяю его жизнь и творчество как «казус Уорхола». А рассуждать об искусстве того периода можно долго.
Обобщить могу так: это коммерция, но нужно отличать редкие примеры талантливой коммерции от множества бездарных поделок. Разницу при наличии некоторого навыка и знаний понять не так сложно. Не сложнее, чем разглядеть подлинник Джованни Гверчино в грязном холсте, валяющемся на задворках аукционного дома.
Беседовала Светлана Храмова
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Длинные каникулы — время для открытия новых возможностей.
50 полезных адресов для активного отдыха в Москве. - Раздвигая «Сёдзи» .
Хобби призвано поддерживать здоровый интерес к жизни. - Дрессированная харизма.
Можно ли воспитать в себе Стива Джобса? . - Театр мертвых блох, в котором ничего не происходит.
Арт-группа «Археоптерикс» и этно–концептуализм. - Александр Верёвкин: «Мои кривые картинки можно и не относить к современному искусству…».
Лучший современный российский абстракционист объясняет искусство почеркушечек. - Игра с искусством.
Экспозиции 4-ой московской биеннале, современного искусства, размещенные на Artplay, по соседству с основным проектом. - Кости столицы.
«В присутствии художника» Марины Абрамович в «Гараже» — безусловно, лучшая выставка года. - Интерактивная пустота.
«Переписывая миры», основной проект 4-ой московской международной биеннале современного искусства, выставленный на двух площадках. - Борис Юхананов, Алексей Тютькин: «За новопроцессуальными произведениями будущее».
Театральный режиссёр и кинокритик: разговор Монстра и Менестреля о сути видеоискусства. - Диалог во сне с завязанными глазами.
Художники Юрий Альберт и Марина Перчихина о метафоре неудачи и визуализации сна.
