В январе 2010 года исполнится 150 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова. Уже пора готовиться. Ведь и в этом году заранее, до того как грянул 200-летний юбилей Гоголя, классика стали делить с Украиной. Во избежание длительной распри по поводу «украинских корней Чехова» (у соседей уже публикуются статьи с таким названием) хочу доказать связь Антона Павловича с… Индией. Ну не кровную, понятно, а с индийскими мифами. Чего пилить-то, если все мы принадлежим к индоевропейской культуре!
В древних индийских манускриптах говорилось, что крупное произведение искусства должно иметь три вещи: одну простую эмоцию, идею и за произведением должен стоять какой-нибудь мифический персонаж. Я несколько расширил это список — до девяти уровней.
1. Событийный (повод).
2. Социальный (политика, экономика).
3. Повествовательный (сюжет).
4. Психологический (эмоциональный).
5. Этический (моральный).
6. Эстетический (яркость, образность).
7. Интеллектуальный (идейный, философский).
8. Символический (знаковый, метафорический).
9. Мифологический (интуитивный, метафизический, религиозный).
СМИ отрабатывают в основном два первых уровня (новости, ближайшие прогнозы, комментарии). Немало авторов (публицистов, художников, писателей, музыкантов) добираются до четвёртого. Единицы способны уйти дальше шестого. Кому-то это однозначно удаётся: Борис Гребенщиков и Виктор Пелевин.
Вот, например, отрывок из песни Гребенщикова «Электричество» (1984):
«Слишком рано для цирка,
Слишком поздно для начала похода к святой земле.
Мы движемся медленно, словно бы плавился воск;
В этом нет больше смысла —
Здравствуйте, дети бесцветных дней!
Если бы я был малиново-алой птицей,
Я взял бы тебя домой.
Если бы я был…»
1984 год — крайняя точка застоя. Движемся медленно. Но ещё «рано для цирка», который начнётся в перестроечную эпоху. Однако он неизбежен, ведь дорога к его противоположности — храму заказана. Нами тогда руководило абсолютное безверие: веру в социализм мы утратили, а к религии — по-советски равнодушны. Поэтому «поздно для начала похода к святой земле» — мы не верим ни во что. Наш удел — «бесцветные дни», серость. А кто же малиново-алая птица? Это огненный феникс — символ духовного возрождения. БГ говорит, что если бы он мог ей стать, попытался бы духовно «обновить» нас (вернул нам себя, «взял домой»), но, к сожалению, Боря не феникс.
Глубинный смысл этих строчек можно оценить, только пережив перестройку, кризисные 90-е и оклемавшись в 2000-е. Но как такое сочиняется? Думаю, на этот вопрос и Гребенщиков внятно не ответит.
В пелевинском творчестве (сейчас очередной всплеск интереса к его прозе благодаря многочисленным репортажам со съёмок фильма «Generation П» Виктора Гинзбурга) хватает мифологии. В последнем романе Пелевина «Empire V» есть и Рама, и Митра, и даже Ваал Петрович. Мифологичность Пелевина — общее место. Но Чехов ведь махровый реалист.
Скажу только, что в гениальном произведении — все уровни. И все они есть в пьесе «Чайка». Первые восемь разбирают более ста лет. Возьмём сразу девятый.
Он заключён в апокалипсической панораме, изображённой в пьесе-мистерии молодого драматурга Треплева: «О, вы, почтенные, старые тени, которые носитесь в ночную пору над этим озером, усыпите нас, и пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет! Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазом, словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь… Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я... Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остаётся постоянным и неизменным один лишь дух… От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли… Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные, багровые глаза...»
Мировая душа — образ России, неоднократно упоминаемый философом-мистиком Владимиром Соловьевым.
«Отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно» — это близко одному из ключевых понятий философии индуизма — сансаре (санскр. «переход, череда перерождений») — круговороту смертей и рождений. Если души погрязают в «материальных» страстях из-за своего невежества, они вынуждены вновь и вновь «отрабатывать», улучшать свою карму (санскр. «дело, причина-следствие, воздаяние»), дабы по иерархической лестнице подниматься вверх, к свету — к Богу. «Вечное коловращение» Ницше — из этого же ряда понятий.
Последовательностью «люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки» Чехов подчёркивает, что текущему моменту соответствует регресс, инволюция: существа понижаются в иерархии. Опять же, согласно индуизму, цель живых существ — эволюционно вырваться из цепких лап сансары в царство духа (Чехов, кстати, путешествовал по Индии и Цейлону).
Дачные зрители в пьесе близоруко отнеслись к пророчествам мистерии. Их обманул её претенциозный тон. Всех, кроме доктора Дорна. Ему стало не по себе от появления «глаз дьявола». Чтобы стереть пот со лба, доктор снял шляпу. Актриса Аркадина высмеяла этот жест: «Это он снял шляпу перед дьяволом». Даже если принять эту ироничную трактовку, получилось более чем символично. Перед дьяволом можно снять шляпу: три русские революции и две мировые войны не заставят себя ждать.
Ещё более конкретная связь метафор Чехова с индийскими мифами прослеживается в пьесе «Вишнёвый сад». Последняя чеховская пьеса — о разложении русской аристократии и приходе на её место новых хозяев — буржуазии. (Правда, ненадолго — скоро её потеснит пролетариат. В «Саде» упоминался будущий советский гегемон, но царская цензура вырезала место о тяжёлом положении рабочих, которые «по тридцати-сорока в одной комнате».)
В индийской мифологии, когда аристократия перестаёт чтить Божьи законы, появляется Брама-с-Топором и вырубает девять десятых «аристократического сада». Пьеса заканчивается стуком топоров. Вишнёвый сад олицетворял вырубаемую (и вырождающуюся) «аристократическую породу» русского дворянства. Февральская и Октябрьская революции пустят русское дворянство по миру. Их воплощение — изгнанник Владимир Набоков, проживший всю жизнь в отелях и мстящий черни во всех своих произведениях (тема у него одна: гений и толпа).
Вот пророческий финал «Вишнёвого сада»: «Слышится отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву».
Это девятый уровень во всей красе.
Звук лопнувшей струны олицетворяет утраченную связь с Небом, с вертикалью.
Как только театральные режиссёры его не воплощали. Самый «тихий» вариант — в постановке 1974 года итальянского режиссёра Джорджо Стрелера. Итальянец воспроизвёл его беззвучно — реакцией героев, обозначивших, по его выражению, «вздрог истории». Самый «громкий» придумал клоун-мим Вячеслав Полунин. «Небесный звук лопнувшей струны» изображали пятьдесят саксофонистов французского оркестра «Урбан Сакс» Жильбера Артмана. Это было в 2005 году на открытии VI Московского международного театрального фестиваля имени Чехова. Для музыки не так важен философский, идейный слой, она напрямую обращается к сердцу, интуиции, метафизике. (Воннегут, как известно, заметил, что «музыка является необходимым и достаточным доказательством существования Бога».)
Полунин утверждает, что делает свои спектакли до 24 уровня (по своей шкале). По моей восемь — почти совершенство. Девятый — переходной. Следующая девятка уровней — каких-нибудь сверхсуществ, богов (у Даниила Андреева в «Розе мира» их хватает, выбирайте). Возможно, великий артист работает и для двух следующих групп.
Но и по горизонтали, для обыкновенных граждан всех наций и континентов, Полунин умудряется находить доступные формы подачи своего искусства: он объездил с гастролями более сорока стран — от США до Индии, слегка адаптируя спектакли под местную ментальность. Американцам — с поправкой на развлекательность, индусам — на поэтику, англичанам — на интеллект, французам — на чувственность. Его воспринимают и Запад и Восток. Как и Чехова. Неспроста именно клоун-философ открывал Чеховский фестиваль, ведь на «Вишнёвом саде» значится «комедия». Точнее, как заметил кинорежиссёр Гинзбург уже об экранизируемом пелевинском шедевре, «это комедия и трагедия одновременно».
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
