В Третьяковской галерее (на Крымском валу) открылась большая ретроспектива Николая Ге, приуроченная к 180-летию великого русского художника. По этому случаю, мы публикуем фрагмент редкой монографии, посвящённой истории создания и мировым гастролям картины, давшей название юбилейной выставке и обобщившей философские и пластические поиски живописца.
Книга известного саратовского искусствоведа Эмилия Николаевича Арбитмана (1930 – 2002) была написана еще в 60-е годы ХХ века, но, по ряду причин, не имеющих отношения к искусству, не была принята ни в одном из московских или ленинградских издательств.
В результате монография была выпущена ничтожным – по меркам 1972 года – тиражом в тысячу экземпляров в саратовском Приволжском книжном издательстве.
Отзывы большинства искусствоведов о монографии оказались более чем благоприятными. По мнению Д. Сарабьянова, Ге в книге Э. Арбитмана «предстает перед нами как страстный борец, неутомимый просветитель, видевший в искусстве высокое и важное предназначение. Одна лишь фактологическая сторона исследования делает его весьма ценным для изучения творчества Н. Н. Ге в русской живописи второй половины XIX века. Но этим, разумеется, не исчерпывается значение написанного. Автору удается показать глубоко жизненный характер искусства Ге».
Отзыв В. Виленкина: «Впечатление очень сильное: как будто вошел в какой-то незнакомый мир. До сих пор я знал художника Ге очень поверхностно и был к нему как-то равнодушен, вернее — равнодушно-почтителен, что ли. Ваша книга замечательна тем, что, повествуя о таланте, она знакомит нас с творческой личностью огромного духовного содержания.
Ни успех у читателей, ни отзывы коллег, ни блистательно защищенная Э. Арбитманом кандидатская диссертация по материалам книги (уже к началу 80-х ставшей библиографической редкостью) не помогли добиться ее переиздания при жизни автора. Второе издание увидело свет только в 2007 году (Волгоград, изд-во «ПринТерра») – во времена, когда тысячный тираж искусствоведческой книги выглядел вполне достойным….
***
Зимой 1890 года Ге окончил картину «Что есть истина?», появление которой вызвало небывалую по горячности полемику и породило обширнейшую литературу.
Среди произведений художника эта картина занимает сложное положение, являясь в известном смысле шагом назад по сравнению с «Выходом Христа», но здесь обнаженнее выступает одна из главных черт эстетики Ге, по которой физически безобразный человек становится прекрасным, будучи поставленный жизненными обстоятельствами в положение борца за великую идею.
В картине «Что есть истина?» эстетическое отрицание художником современного социального строя, страстные, искренние и упорные попытки найти «вечную» формулу тревожащей его проблемы привели к такой ее постановке, острота и бескомпромиссность которой заставляла говорить главным образом об идейном смысле произведения, отодвигая в тень формально-художественные способы его выражения.
Многочисленные противники Ге указывали на ряд погрешностей в картине, из которых неправильность рисунка правой руки Пилата выступала едва ли не самой существенной.
Не закрывая глаза на эти досадные, но все же частные промахи, подлинный недостаток произведения нужно видеть в том, что в нем идейные задачи не слились с живописно-пластическими и не претворились в их разрешении.
В. Дмитриев проводит аналогию между картинами «Что есть истина?» и «Петр I и царевич Алексей», считая объединяющим их признаком перенесение интереса от художественного смысла к смыслу литературному, сюжетный эффект, затемняющий художественную оценку.
Ге отказался от глубокого пространственного построения композиции, замкнув ее глухой мраморной стеной, на фоне которой фигуры Христа н Пилата сохраняют силуэтную выразительность.
Локальный цвет способствует ясной моделировке объемов, однако придает фигуре Пилата нечто штудийное, характер учебной постановки, и это впечатление не парализуется выразительным жестом правой руки прокуратора.
Но наибольшая неудача Ге — в передаче света. Живописная игра яркого света на устланном цветными плитами полу, эффект окрашенного света, решена художником грубо и главное вне связи с идейным содержанием картины.
Очевидно, Ге, подходя к трактовке света, как эффекта освещения, намеревался резко и контрастно сопоставить разноосвещенные планы: яркий солнечный свет, в лучах которого купается фигура Пилата, обретал бы психологический смысл и играл важную роль в передаче пресыщения и филистерского преуспеяния.
Не меньшим было бы значение света в выявлении внутреннего смятения, прозрения — и трагического одиночества Христа. Эти намерения остались нереализованными.
Свет в картине не выполняет экспрессивной роли. Он выступает отчасти как нечто постороннее по отношению к конфликту. Широкая полоса света между Христом и Пилатом воспринимается как физически разделяющая их граница. Свет указывает на состояние дня, а не на состояние душ.
Обвинения Ге в игнорировании художественных задач и подмене их «литературностью» имеют в некотором смысле объективное основание. Они произносились с позиций новых формирующихся течений, враждебных передвижнической традиции.
Усиливаются колористические искания, меняется представление о композиции, под которой понимается не установление причинно-временной связи персонажей, а художественный анализ видимого, изобразительный показ наиболее характерного.
В крайних проявлениях различие нового и старого выступало как противопоставление художественных задач идейным и их разрыв. Непонятые большинством современников непрекращающиеся попытки Ге соединить значительность идейного содержания с новыми формами его воплощения не всегда были успешны.
Это можно объяснить как трудностью самих задач, так и особенностями мировосприятия и метода работы мастера. Ге пишет лихорадочно, несдержанно, торопясь передать миру свою тревогу и трагическое чувство жизни. «Выжидайте последней минуты и, когда невтерпеж станет — выражайте скорее себя, иначе вас разорвет!»
Об этом же говорит брат художника: «Я убежден, что в крайнем случае Николай Николаевич выступил бы перед собратьями и обществом даже с простым, наскоро набросанным эскизом, лишь бы в нем ясно выражалась данная идея…»
14 февраля 1890 года Лев Толстой писал художнику: «Все думаю о вас и о вашей картине. Очень хочется знать, как к ней отнесутся и кто как. Меня мучает то, что фигура Пилата мне как-то с этой рукой представляется неправильной...» (1)
Отношение публики к картине стало известно спустя самое непродолжительное время. 7 марта А.П. Ге сообщила сыну: «Наконец вчера воротился отец из Петербурга. Привез много новостей. Картина его произвела такой фурор и взрыв похвал и ругани... Публика, стоящая перед картиною, делилась тут же на партии, и между собой начинали ругаться люди, до того времени не знавшие друг друга... Отец вообще доволен. Хотя думает, что картина продана не будет... Третьяков, который был на выставке, по обыкновению от всякого суждения отказался, но он ведь всегда выжидает и всматривается» (2).
Очевидно, вначале Ге не намеревался так резко и откровенно противопоставить Христа и Пилата, о чем свидетельствуют рисунки из фондов Государственной Третьяковской галереи, на которых Христос представлен измученным, нечесаным, но без подчеркивания непоколебимой решимости и фанатического упорства.
Пилат выглядит строгим и уверенным худощавым римским аристократом. В процессе работы мысль художника получила более резкое и определенное выражение.
Лев Толстой в своем переводе евангелия считает брошенную Пилатом Христу фразу «Что есть истина?» не вопросом, обращенным к нему, а ироническим замечанием человека, не имеющего идеалов и во всем сомневающегося. Замечание скептика-римлянина означает, что истины нет и, следовательно, говорить о ней бессмысленно.
Ге понимал это иначе: в брошенной прокуратором Иудеи фразе содержался вопрос, пронизанный сарказмом и насмешкой. Такое расхождение не помешало Толстому очень высоко оценить картину и считать, что она составит эпоху в истории искусства.
Картина Ге поднимает вопросы добра и зла, истины и заблуждения, исступленной преданности идее и жонглирования истиной, то есть «вечные» моральные проблемы борьбы гонимой и непризнаваемой истины с самодовольной и торжествующей ложью.
В картине «Что есть истина?» совершенно отсутствуют элементы аллегории, и когда корреспондент «Московских ведомостей» М. Соловьев написал 16 февраля 1890 года, что «в сумрачном лице Христа можно отметить некоторое сходство с физиономией графа Л. Н. Толстого», это было ни на чем не основанной выдумкой. Картина Ге была иначе связана с современностью и рождала более гибкие и более свободные ассоциации. Но, поместив после названия картины — «От Иоанна, глава XVIII, стих 38», — Ге сам открыл возможность ограничительного истолкования смысла произведения.
Верность евангелию, соответствие картины смыслу и букве евангельского рассказа — вот критерий, из которого исходили почти все без исключения многочисленные критики произведения. До того как картину сняли с выставки, большинство газет и журналов России успело высказать о ней свое мнение, и оно было резко отрицательным.
«Казалось бы, после нескольких неудачных попыток воплотить мировую идею в образе санкюлота и открыть в нем источник духовной жизни человечества, — писал журнал «Художественные новости», — художник должен был бы понять если не логическую несостоятельность и тщету своих стремлений, то, по крайней мере, свое собственное бессилие в деле разрешения такой трудной задачи...» (3)
Критика противопоставляла Христа Ге одноименному образу в произведениях К. Пилоти и М. Мункачи. Нужно сказать, что картины К. Пилоти и М. Мункачи «Христос перед Пилатом» почти ни в чем не нарушают сложившийся общеакадемический стандарт, они лишены естественности и силы выражения, в них нет и грана подкупающего в произведении русского художника ощущения человеческого страдания и нервной, болезненной связи евангельских событий с современностью.
У Ге были немногочисленные защитники. Восторженный отзыв о картине поместил Д. Мордовцев (4). Возражая А.С. Суворину, по мнению которого художнику следовало изобразить Христа в полном величии, спокойствии и вдохновенной красоте, корреспондент «Биржевых ведомостей» М. Коншин замечает (5), что эти требования напоминают ему критику рафаэлевских мадонн французским писателем Густавом Планшем: тот главное достоинство Рафаэля видел в изображении мадонн безжизненными.
Упрек Суворина в ординарности и излишней реальности фигуры Христа в картине Ге так же неоснователен, замечает критик, как и восторги Планша перед безжизненностью рафаэлевских мадонн.
В эти годы усиливается духовное одиночество Ге. Н. П. Ульянов замечает, что картины Ге были слишком смелы, слишком непохожи на картины других художников, как был смел и непохож на них сам Ге.
Появление Николая Николаевича в Москве каждый раз вызывало переполох в их среде, как появление революционера, готового вступить каждую минуту в схватку со всеми, и не только по вопросам искусства.
Культурное общество как будто жило теми же идеями, а между тем наиболее яркий выразитель их оказывался для большинства чуждым, неприемлемым. Газетная и журнальная полемика по поводу картины «Что есть истина?» была полна грубых и оскорбительных нападок, превратилась в открытую травлю художника и подготовила общественное мнение к официальному запрещению картины.
«Если профессор Ге дошел до такого умственного состояния, — писала газета «Свет», — то таким картинам, оскорбляющим христианское чувство, не должно быть места на общественных выставках. Нам даже кажется, что если бы наша Академия окончательно стряхнула бы с себя свой лютеранский немецкий состав, она протестовала бы против выставки в своих залах таких картин... К чему талант, если помрачающийся разум направляет его не к добру?» (6)
6 марта 1890 года обер-прокурор синода К. П. Победоносцев доносил царю: «Не могу не доложить вашему императорскому величеству о том всеобщем негодовании, которое возбуждает выставленная на Передвижной выставке картина Ге «Что есть истина?»
И не только негодуют на картину, но и на художника. Люди всякого звания, возвращаясь с выставки, изумляются: как могло случиться, что правительство дозволило выставить публично картину кощунственную, глубоко оскорбляющую религиозное чувство, и притом несомненно т е н д е н ц и о з н у ю.
Художник именно имел в виду надругаться над тем образом Христа-богочеловека и спасителя, который выше всего дорог сердцу христианина и составляет сущность христианской веры.
Говорят: если бы отца моего выставили публично на картине в оскорбительном и карикатурном виде, я имел бы право протестовать и требовать устранения. Но не много ли дороже для каждого верующего образ Христа-спасителя?
И я не могу не подивиться, почему Грессер, которому поручена цензура картин до открытия выставки и который возбуждал иногда вопросы о картинах, гораздо менее соблазнительных, оставил эту картину без замечания? Несколько лет тому назад была картина менее возмутительная Репина «Иоанн Грозный».
Притом нельзя не подумать, что передвижная выставка, после Петербурга, обыкновенно развозится по городам внутри России. Можно представить себе, какое произведет она впечатление в народе и какие, смею прибавить. нарекания на правительство, так как наш народ до сих пор думает, что все р а з р е ш а е м о е правительством им о д о б р е н о» (7).
На донесении К. П. Победоносцева Александр III написал: «Картина отвратительная, напишите об этом И. Н. Дурново, я полагаю, что он может запретить возить ее по России и снять теперь с выставки».
И картина Ге была снята с выставки. В материальном отношении это ставило художника почти в безвыходное положение, так как, только участвуя в выставках и продавая свои произведения, он мог обеспечить существование семьи и возможность дальнейшей работы. Николай Николаевич скрывал свое огорчение и находил утешение в том, что запрещение картины имеет идейное значение.
Он уже примирился с ролью гонимого и даже находил в этой роли известное удовлетворение, видя в ней своеобразный залог будущего торжества. В обстановке тянувшейся годами официальной травли Николай Николаевич чрезвычайно ценил отзывы и поддержку простых людей.
Ге очень любил молодежь, особенно студенческую. Он был чувствителен ко всякому проявлению внимания молодежи к его таланту. Вскоре после запрещения картины художник написал из хутора П. И. Бирюкову, биографу Толстого: «По поводу картины я получил здесь два чрезвычайно хороших и дорогих мне письма: одно от студента, чрезвычайно восторженное, другое от присяжного поверенного. Да, я не жалуюсь и понимаю, что ОНИ должны были запретить. Не любя Христа, нельзя видеть правдивое его изображение. Язычникам и жрецам не это нужно. Им нужно боготворение тела; духа они не признают и не любят» (8).
Отвергать или уменьшать художественную ценность и общественный смысл картин Ге потому, что они облечены в «религиозную» форму, так же нелепо, как отрицать открытие Колумбом Америки на том основании, что мореплаватель считал открытую им землю Индией.
Постоянно меняющаяся действительность поверяется художником шкалой установленных в далекие времена моральных ценностей и идейных побуждений: Ге не пытается оживить евангельские голоса — они, в сущности, для него никогда не умолкали.
Он единственный, может быть, художник, придавший истолкованию евангельских истин глубокий символический смысл, нашедший в них русское содержание и заставивший их заговорить языком эпохи. Некая высшая духовность и волнующая патетичность, присутствующие в картинах художника, всегда будут свидетельствовать о глубокой связи искусства Ге с его поколением, ищущим истину, испытывающим укоры совести и мучительную безысходность. Искусство Ге — великое в своем неисчерпаемом человеколюбии и искренности, жажде правды и справедливости.
«Нужны ли для нас эти вещи? — спрашивал младший современник художника. — Да, вероятно, нужны, как нужно все окончательно откровенное, чтобы только не впасть в бездействие и сон.
Беспомощные и болезненные, эти вещи все же совершенно исключительны по силе и остроте своей всецелой искренности, и потому они, наверное, нужны для нашего понимания и решений. Но говорить о них трудно, ибо для этого они слишком мучительны. Может быть, они для нас практически нужны, как, вероятно, нужно подобное же выражение ужаса в современной литературе» (9).
Не ставя Ге в известность, Толстой написал Третьякову письмо, в котором выразил свое недоумение тем, что картина, «составляющая эпоху в христианском искусстве», до сих пор не куплена собирателем.
Но приобретение произведения тотчас же после его запрещения Третьяков считал бесполезным по цензурным соображениям. «Что есть истина?» ему не нравилась. Третьяков замечал в картине большой талант, как и во всем, что делал Ге, но он не понимал ее смысла и «не видел в ней Христа».
Доверяясь высокому мнению Толстого, но испытывая сомнения и неуверенность, Третьяков просил Льва Николаевича объяснить, на чем основана его вера в великое значение произведения.
Изображение Христа, отвечает Толстой, прошло длительную эволюцию. Его долго изображали как бога, а потом перешли к его трактовке как исторического лица. Последнее представляет ряд затруднений, во-первых, потому, что трудно изображать как историческое лицо того, кто признается богом.
Многочисленные попытки свести Христа на почву обыденной жизни, изображать его, заботясь только о законах красоты и т. д., имеют некоторый смысл, но не решают проблемы. Изобразить Христа как реальный исторический персонаж, считает Толстой, имеет не большее значение, так как историческое лицо принадлежит прошлому.
Картина Ге составляет эпоху в искусстве как раз потому, что в ней показан «Христос и его учение не на одних словах, а на деле, в столкновении с учением мира».
Картина Ге верна исторически и верна современно, так как художник открыл одну из модификаций вечного нравственного вопроса. Толстой выражает уверенность, что «такого рода картин может быть бездна и будет».
Картина «Что есть истина?» была приобретена Третьяковым. Павел Михайлович не изменил о ней своего мнения, но поступил, доверяясь высокому авторитету Толстого и полагая, что время выяснит истину. Пять тысяч рублей, полученные за картину, были истрачены на экспонирование произведения за границей.
Еще в середине апреля 1890 года Ге получил письмо от присяжного поверенного Н. Д. Ильина: «Меня крайне интересует, почему снята с выставки ваша картина? т. е. ПОЧЕМУ она снята, вполне понятно, но откуда исходит распоряжение и чем оно мотивируется?
Слух, который циркулирует в Петербурге, следующий: будто какая-то генеральша была на выставке и ужаснулась тому, что позволяют выставлять на показ публике Христа-арестанта, и высказала свое негодование Победоносцеву, а затем последовало и запрещение...
На выставке нередко высказывалось неодобрение в виде восклицаний: «Какой-то каторжник!», «Точно нищий», «Мы совсем не привыкли видеть Христа таким» и т. д. Не думали ли выставить ее за границей? Чего у нас нельзя, там можно» (10).
Мысль об экспонировании картины «Что есть истина?» в Европе настойчиво проводится в письмах Н.Д. Ильина. Наконец Ге согласился. Ильин считал себя толстовцем, был увлекающимся человеком и рассчитывал, вероятно, поправить в результате поездки свое материальное положение.
12 мая он сообщил художнику, что согласен повезти картину и принять на себя расходы и риск. Толстой недоверчиво относился к поездке, но сделал все возможное, чтобы обеспечить успех картине.
При первой встрече с Ильиным Николай Николаевич сказал ему: «Я обижен, мне нужно нравственное удовлетворение и больше ничего. Выставка может дать вам состояние, и дай бог, я отступлюсь от картины, от всего, всецело в вашу пользу... Я старик, мне ничего не нужно. Я вас прошу вопроса о деньгах больше не поднимать» (11).
30 июля 1890 года Н. Д. Ильин сообщил Ге: «Сегодня получил от Третьякова две тысячи рублей. Деньги ваши я увожу все, рискуя, что, может быть, вы меня заругаете». 15 августа на пароходе «Мария-Луиза» картина «Что есть истина?» отправилась в Любек.
Первым пунктом показа картины был Гамбург. В первый же день помещение в увеселительном саду Горнгардта, где было выставлено произведение, посетило около ста человек. Несмотря на отдельные неблагоприятные отзывы, исходившие главным образом от художников, в немецких газетах появились одобрительные статьи, публика хорошо принимала картину, и Ильин с воодушевлением писал Ге: «Та черта удивления и столбняка при виде картины, которую проявила российская публика, здесь едва замечалась, здесь картину понимают»(12). Ильин так обрадовался успеху, что запросил Ге, не повезти ли картину в Париж.
Чем объяснить этот кратковременный триумф? Можно предполагать, что посетителями павильона в гамбургском увеселительном саду были люди из неимущих классов.
Смысл картины, утверждавшей, что истина открывается тому, кто знаком с нищетой и страданием, должен был многое говорить их чувству. Начиная от представителей назарейской школы и до символистов конца XIX века, среди немецких художников не прекращались попытки создать «Христа бедняков».
Не случайно многие критики при взгляде на картину Ге писали о Христе Уде. При этом отмечалось, что в отличие от немецкого художника, воспевшего святость нищеты, Ге показал «апостола бедных, борющихся во время земной жизни». Такой Христос рождал «социальный вопрос».
Во время демонстрации картины в Гамбурге однажды явились представители рабочего ферейна и просили передать Ге о желании рабочих всегда иметь у себя эту картину. За выполнение авторского повторения художнику предлагалось 18000 марок.
Первое разочарование, ждало Н.Д. Ильина в Берлине. В военно-чиновничьей германской столице немцев на выставке было мало, ее посещали преимущественно заезжие англичане и американцы.
Они-то, по-видимому, и внушили Ильину уверенность, что подлинного успеха он может добиться только в США. Через Магдебург, Ганновер, Эрбельфельд, Кельн, Брюссель и Антверпен картина «Что есть истина?» отправилась в Новый Свет. В декабре 1890 года картина прибыла в США.
Ильин экспонировал ее в Балтиморе и Бостоне, а от показа ее в Провиденсе и Нью-Йорке отказался из-за громадных расходов. Лейтмотивом всех его писем становится утверждение о громадном нравственном торжестве и не менее значительном материальном ущербе. 28 января 1891 года Ильин написал Ге: «В каком бы большом городе я ни надумал начать выставку — нужны огромные деньги. Поэтому я пробую еще в Провиденсе и думаю, что прогорю там окончательно, покончу с выставкой вообще и со всякими личными надеждами, в частности.
Итак, пропало много денег, много времени и труда. За это время я много постарел, потерял много здоровья и, взамен этого, приобрел опыт, который, наверно, никогда больше не пригодится, опыт, что с ОДНОЙ картиной никогда нельзя рассчитывать на успех.
Вы меня косвенно упрекнули в нервности, дорогой Николай Николаевич! Нервность, как и все прочее, имеет свои границы. Если человека бьют свыше тех сил, которые дает ему природа, то является и нервность и отчаяние. Моя жизнь совершенно разбита, и я пришел к тому, что жду ее конца как чего-то желанного. Это тоже своего рода философия — не хуже вашей» (13).
В конце концов, на деньги, посланные ему Ге, Н. Д. Ильин в апреле 1891 года воротился в Россию. Пересылку картины из США на родину оплатил Третьяков. Озлобленный неудачами, Ильин превратился во врага Ге и Толстого: в 1892 году он издал «Дневник толстовца», полный беспочвенных обвинений и клеветы. Эту жалкую выходку и Ге и Толстой оставили без всякого ответа.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Т о л с т о й Л.Н. и Г е Н.Н. Переписка. М., - Л., 1933. С. 131.
2. Письмо А. П. Ге Н.Н. Ге-младшему от 7 марта 1890 г. // ЦГАЛИ, ф. 731, ед. хр. 7.
3. В о с к р е с е н с к и й В. XVIII передвижная выставка картин // Художественные новости. 1890. №. 8. С. 126.
4. Новости. 1890. 13 февраля.
5. К о н ш и н М. Художественный фельетон // Биржевые новости. 1890. 7 марта.
6. В. К. Художественная выставка в Петербурге // Свет. 1890. 8 марта.
7. К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. Т. 1. М.-Пг., 1923, С. 934. (Разрядка К. П. Победоносцева.)
8. Б и р ю к о в П. И. Биография Л. П. Толстого, т. 2. М.-Пг., 1923. С. 127. (Подчеркнуто Н. Н. Ге.)
9. Н. Г. Несколько слов о Ге // Золотое руно. 1909. №. 4, С. 3.
10. Письмо Н. Д. Ильина Н.Н. Ге от 10 апреля 1890 г.// ЦГАЛИ Ф. 731, ед. хр. 16. (Подчеркнуто Н. Д. Ильиным.)
11. К о р о с т и н А.Ф. Статьи, заметки и выписки о русских художниках // ЦГАЛИ. Ф. 2338, оп. 1, ед. хр. 402.
12. Письмо Н. Д. Ильина Н.Н. Ге от 30 октября 1890 г // ЦГАЛИ Ф. 731, оп. 1, ед. хр. 16.
13. Письмо Н.Д. Ильина Н.Н. Ге от 28 января 1891 г. // ЦГАЛИ, ф. 731, ед. хр. 14. (Подчеркнуто Н. Д. Ильиным.)
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- Искатель истины.
155 лет назад, 19 января 1865 года родился художник Валентин Серов, который ввёл русскую живопись в XX век. - Хороший вопрос: в чем революционность искусства прерафаэлитов?
О том, как развивалось необычное направление живописи. - Карл Брюллов и графиня Юлия Самойлова.
История любви в картинах. - Музы Пабло Пикассо.
Недолгие романы и супружеские отношения. - Фрида Кало и Диего Ривера.
История любви в картинах. - Вандалы в российских музеях.
Как портят музейные реликвии и крадут ценные экспонаты. - Дмитрий Лихачёв. «Понимать искусство».
Фрагмент из книги «Письма о добром и прекрасном». - Сальвадор Дали и Гала.
История любви в картинах. - Пабло Пикассо и Ольга Хохлова.
История любви в картинах. - Музеи мира, которые можно посетить не выходя из дома.
Цифровые коллекции живописи из разных стран.
