Цыганка нагадала Вилли Токареву, что он проживёт 120 лет. В свои 39 он махнул из СССР в Америку, чтобы спустя пятнадцать лет вернуться домой знаменитым. Он ушёл тихо, не многие стали вспоминать, что его имя было главным в советской эмигрантской культуре второй половины XX века.
С середины 1980-х годов в забегаловках всех портовых и столичных городов СССР можно было услышать его «Небоскрёбы». Есть, кстати, версия, что текст Вилли Токарев написал, глядя на высотку на Котельнической набережной в Москве, в которой много позже купил квартиру, но это неважно. С тех пор, впервые глядя снизу вверх на нью-йоркские небоскребы русские туристы в Америке повторяли, и до сих пор повторяют, задрав голову: «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой», это делают даже те, кто имени автора песни никогда не слышал. «А над Гудзоном журавли не пролетают», «В шумном балагане», «С новым годом тётя Хая» ― песни, записанные в Нью-Йорке, быстро сделали Вилли Токарева королём эмигрантской сцены. Он выступал в нескольких ресторанах на Брайтон Бич с начала 1980-х, со временем обосновался в «Одессе» и стал эталоном успеха советского эмигранта, его певцом и лиром, вдохновителем и даже ангелом-хранителем немного.
В Америку он попал в 1974 году с единственным желанием: заработать денег на свою пластинку. В СССР Токарев уже играл в оркестре Анатолия Кролла, ансамбле Жана Татляна, у Бориса Рычкова, выступал в «Дружбе» Александра Броневицкого с Эдитой Пьехой, одна его песня досталась ей, пел собственные песни и шлягеры в Мурманске в центральном ресторане. И не планировал останавливаться. Рефлексировать творчески предпочитал о жизни, что-нибудь нехитрое, подмеченное вовремя, простое, для народа ― таксистов, дальнобойщиков, официантов, выпускников института физкультуры, директоров и партийных работников, обязательно с криминальным душком, для остроты. Советские музыкальные редакторы большинство его творений заворачивали, поэтому Вилли Токарев отправился воспевать русского эмигранта на Гудзоне. Узнал, что в Америке для раскрутки собственного имени всего-то требуется заработать 25 тысяч долларов. Записать альбом, купить рекламу, анонсы на радио и в прессе, и вот ты эстрадный певец, никакой головной боли с цензурой. Вилли хотел петь о том, что видел, а это придаёт существенную гибкость творчеству. За свою жизнь он спел во славу кучи городов, о Нью-Йорке сначала было так: «Я приехал из деревни в этот крупный гоpодок. Очень тpудно pазобpаться где тут запад, где восток», ― спой он это по-английски, песня стала бы понятной любому прохожему далеко за пределами Брайтон Бич. Однако Вилли не особенно стремился к английскому, потому пел только для своих.
«Одессой» ― русским рестораном на Брайтон Бич, в начале 1980-х управляла Любовь Успенская в совладении со вторым своим мужем. Токарев дал ей послушать пластинку «В шумном балагане», как только получил тираж. Ей понравилось, и он стал выступать в её ресторане, а позже помог с материалом для сольного альбома Успенской. Правило американского шоу-бизнеса — всегда быть милым и настойчивым ― Вилли усвоил хорошо. Со сцены «Одессы» он широко улыбался многим знаменитым гостям из СССР, которых ресторан активно зазывал на вечеринки. Вилли старался никого не оставлять без нового альбома в подарок из Нью-Йорка. Когда его песни получили успех на родине и стало можно устраивать там гастроли, он стал первой ласточкой эмигрантского шансона в Союзе. Это теперь от засилья жанра приличные люди плюются, а в свой первый тур в 1989 году, после выступления в Киеве он раздавал автографы до 7 утра, это же было в Москве и Ленинграде, хотя уже без такой выдающейся продолжительности. Он объехал 70 городов и в следующем году повторил вояж, потому что оказалось очень прибыльно. За ним потянулись Успенская и Шуфутинский, с его, кстати, песнями, в том числе. Возможно, по понятиям, в шансоне песни должны становиться общими в любой момент.
Записанные и сведённые в Нью-Йорке, в СССР пластинки с «запрещённым» Вилли Токаревым поначалу приезжали в ручной клади выездных артистов, писателей и музыкантов, сотрудников советской дипмиссии, моряков дальнего плавания и прочих причастных к загранице поставщиков информации под «железный занавес». Позже в городах появились киоски звукозаписи, нелегальная музыка копировалась там без всяких авторских отчислений, по стоимости расходников и сервиса. Они роднят Токарева с «Битлз» и, возможно, даже с ранним Колтрейном. Там в конце 80-х-начале 90-х из каталогов можно было записать себе на тридцати- или девяносто минутную кассету BASF, JVC, иногда, впрочем, попадались TDK, несколько альбомов свежей музыки. Кассеты подписывались именем исполнителя, названием альбома и годом выпуска. Вместе с ними расходились слухи об исполнителе. Через Вилли Токарева в широкое обращение в Союзе вошли одно понятие, топоним и явление: «эмигрантский шансон», «Нью-Йорк» и «Брайтон Бич».
«Продались за колбасу», ― говорили презрительно об эмигрантах третьей волны. После того, как в конце 1960-х гражданам Страны Советов разрешили поддерживать связь с родственниками за границей, началась легальная эмиграция из страны. Мучительная и болезненная, но с возможностью переписки и международной телефонной связью, в отличие от предыдущих двух. Уезжали евреи, уезжали по вызову родственников, выходили замуж, женились, искали возможность уехать по работе, уезжали по подложным документам. Не бежали по принуждению, по собственному выбору ехали. За шмотками и кока-колой, новыми горизонтами и свободой реализации, вместо бесконечного дефицита, ограничений и запретов. Не всем удавалось по-царски устроиться, Америка не любит ленивых, зато награждает усердных. Ставшие бывшими сограждане смотрели в спины эмигратов с завистью и осуждением.
История переезда самого Вилли Токарева за океан в его изложении выглядит туманно: помогли друзья-евреи. Анекдот про попугая на советской границе, который твердит хозяину: «Хоть тушкой, хоть чучелом, вывези меня из этой страны!» стал популярен вместе с его песнями. А первое, что он понял по приезде в Америку, ― что он тут никто. Ещё и языка не знает. Параллельно изучению английского, он трудился разнорабочим, где придётся и за любые деньги, учился на санитара, переворачивал лежачих больных, зарабатывая на лицензию таксиста. Четыре года мотал в жёлтом авто и считал, что все таксисты в Нью-Йорке русские. Четыре раза за это время был ограблен, дважды чуть не оказался убит, но любил вспоминать эти истории после. Колесил по шестнадцать часов в сутки: восемь ― покрывали аренду машины, ещё три — на бензин, остальное ― себе. Тратил в меру и усердно откладывал.
Сочинял не задумываясь, ― это в его интервью звучит правдоподобней остального: «писал, пока машина стояла на «красном»». Вот вам строчка: «Я уже богатый сэр, Я поеду в ЭССР, Я живу в Америке! Здесь я трудно начинал, но в итоге мой финал ― я живу в Америке», ― Вилли и вправду не мудрствовал. «Вот я стал богатый сэр и приехал в ЭССР» ― так называется фильм о первом приезде Вилли Токарева на родину в 1989 году. На зависть, по тем временам, качественно снят и смонтирован просто и крепко, состоит из выступлений в туре, красивых картинок и минимума биографической информации. Её он наговаривал зрителям глядя прямо в камеру, и было видно, что он страшно собою горд. Любил повторять, что в Америку приехал с пятью долларами, а вот возвращался на родину с баснословным триумфом. История о Вилли стала тайной мечтой многих жителей бывшего СССР.
Без желания заработать денег в стране возможностей вообще делать нечего, это одна из старых еврейских истин об Америке. Вилли немало раздражало, что следование ей привело его, потомственного русского казака, именованного в честь Владимира Ленина, к званию «почётный еврей Брайтона». Надо думать, так Америка мстила Токареву за строчки, которые он со сцены обращал к своей далёкой русской родине уже после падения занавеса: «Чтобы с ваших из распахнутых дверей, приезжал бы к нам не только бы еврей». Впрочем, это историографы ценят подобные сюжетные кульбиты.
К Америке Вилли Токарев не прикипел нисколько, хотя хорошим жильём в Нью-Йорке обзавёлся. Первая семья из-за переезда распалась, жениться там он боялся, кажется, панически, и всё повторял, что после развода американская жена оставляет мужа без трусов. В «Одессе» ему аккомпанировала Ирина Ола, у них были отношения, но по окончании судебного разбирательства по одному из дел Япончика, она переехала по программе защиты свидетелей, и больше они не виделись. Токарев вернулся в Россию, в Москву вскоре после падения СССР, купил квартиру в доме на Котельнической набережной, оборудовал там же студию и больше никогда не переживал о цензуре. Записал кучу альбомов, продолжил гастролировать, снялся в сотне телевизионных шоу, женился ближе к концу 1990-х ― её звали Джулия, стал отцом в четвёртый раз в 69 лет.
Песни Токарева в «перестройку» были живым приветом из загнивающей Америки вздремнувшему стабильности советскому человеку. Чистым и понятным источником куража и жажды жизни, и никто в СССР, ясное дело, не дал бы ему записать ничего подобного. На его концерт в Москве приходили даже Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна Горбачёвы ― глотнуть свободы, не иначе. Но особенно крепко Вилли Токарев осел в душах приблатненной части населения и сочувствующих. Олдовые зэки на него смотрели как на поющего попугая, но и у них в фонотеках его можно было обнаружить. «Сижу на велфере как царь на именинах, нигде работать не желаю, не хочу» ― не многие с первого раза расслышали слово «велфер» и скоро узнали его значение. Но мысль о чём-то многообещающем подогревала новых эмигрантов к свершениям за океаном.
Вилли Токарев был лирическим гребнем на третьей волне русской эмиграции, а вовсе не королём блатного шансона, ― это факт. В этих своих неизменно отливающих костюмах, в брюхах натянутых едва ли не до пупка и ярком галстуке на голой шее, что-то среднее между латиносом-сутенером и атаманом без коня и шашки. «А над Гудзоном журавли не пролетают, зато сюда идут большие корабли. Дышать сво-бо-дою, пить виски с со-дою, сюда бежит народ со всей большой земли» ― для выезда активной и предприимчивой части трудоспособного населения из СССР, жаждущего выбора в конце 1980-х годов, эти строчки сделали намного больше, чем объединённые усилия советских СМИ для строительства Байкало-Амурской магистрали. Вилли густо приукрашивал действительность в своих песнях, и как-то естественно у него это выходило, насущно. В Нью-Йорке они звучали едкой отдушиной, в Москве, Ленинграде, Мурманске, Ростове, Киеве и Одессе его слушали пакуя чемоданы и предвкушая «Прощание славянки».
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- «Мы наступаем себе на горло, терпим, стиснув зубы, уговаривая себя, что все так живут».
Почему мы боимся жить для себя. - Как мою подругу спас кролик.
- В такт смерти.
Почему этот уход был выгоден. - Как музыкальная индустрия в России и мире выживает посреди пандемии.
И выживет ли она вообще. - Аркадий Аверченко: Великая ирония.
История легкого человека. - Повседневность никогда не будет прежней.
Фильмы, меняющие сознание, мировоззрение и жизнь. - Найди героя: о ком написать биографию прямо сейчас?
Выдающиеся люди России, которых нельзя оставить без внимания. - Может, кино на карантине посмотрим? .
Фильмы Ричарда Линклейтера, которые учат ценить каждую минуту жизни. - Ялтинские заметки. Взгляд из Харькова и Ялты. Часть IV.
Воспоминания о ялтинском хозяйственном быте 50-60-х гг. - Споткнувшийся о звезды.
Какие беды пережил Антон Павлович Чехов.
