Когда свобода — можно критиковать даже самоё идею свободы. Когда несвобода — тогда нельзя даже славить авторитаризм. Потому что окажется — не так славишь, не по утверждённому канону, не тем тоном и не с тем выражением лица.
Масоны — это не либералы, а совсем наоборот. Они стоят за традиционные ценности: вера, семья, закон, государство. Должно быть, поэтому никаких результатов «всемирного масонского заговора» не видно. Хотя масонов миллионы и во многих странах они занимают руководящие позиции в бизнесе и в политике. В Англии, например, или в Греции. В США и в Индии. И даже в бывшей ГДР и на Кубе. Уже само различие этих стран и режимов показывает, что не получилось у масонов перестроить мир в духе братской любви и религиозного пиетета. Уж очень идеи какие-то старомодные, консервативные.
А вот «либеральный заговор», о котором пишет уважаемый мною Валерий Анашвили в своей колонке, оказался успешным, хотя либералов значительно меньше и далеко не везде они занимают министерские посты. Жаль только, он не рассказал подробно, что это за штука — Общество Мон-Пелерин (Mont Pelerin Society). У читателя, который не обратился немедленно к «Яндексу», может возникнуть совершенно превратное впечатление: речь будто бы идёт о весьма могущественной организации, располагающей мировым влиянием и огромными средствами. Чего стоит фраза «Заговорщиками из Мон-Пелерин, понимавшими, что изменение общественного сознания в пользу либерализма потребует времени и денег, было принято решение начать кампанию за возрождение либеральных идей путём создания по всему миру разветвлённой сети институтов, аналитических центров и идеологов, которые в публичном и научном пространстве без устали пропагандировали бы либеральные ценности. На это были выделены многие и многие миллиарды долларов. Отголоски этих усилий и шлейфы этих денег долетели и до России 90-х».
Придётся уточнить, чтобы не оставлять читателя в конспирологических сомнениях.
На самом деле речь идёт о международном клубе (скорее даже о кружке) в количестве 36 человек в момент основания. Среди основателей кружка — экономисты Фридрих фон Хайек и Милтон Фридман, Людвиг фон Мизес и Морис Алле, а также философы Майкл Полани и Карл Поппер. Своего рода «могучая кучка» — достаточно сказать, что из кружка вышли восемь нобелевских лауреатов по экономике; как минимум трёх из них я бы остерёгся назвать чистыми неолибералами. Коуз и Бьюкенен — «холодные институционалисты», а Беккер — «пламенный экономический империалист»; и если редукционизм Беккера может вызвать скептическую реакцию, то достижения Коуза сопоставимы с крупнейшими открытиями ХХ века в естественных науках. Но не в том, собственно, дело. Вопрос в другом. Почему либеральная идея оказалась такой успешной? Уж конечно не потому, что на её пропаганду были потрачены миллиарды долларов (кстати, было бы любопытно узнать, кем потрачены: среди членов Общества Мон-Пелерин миллиардеров, кажется, не было). Кстати говоря, в пропаганду государственнического подхода к построению национальных экономик Советский Союз вбил куда большие силы и средства, включая жизни своих граждан, не говоря уже о чужих. Просто-таки без счёту: чего стоит, например, попытка повернуть весь постколониальный мир на социалистические рельсы. Но проект оказался безуспешным.
В чём же дело? Думается, школьный марксизм даёт правильный ответ. Дело в том, что развитие производительных сил потребовало соответствующего изменения производственных отношений. Когда наступает постиндустриальная эпоха, когда большие бизнесы начинают кооперироваться с мелкими и мельчайшими фирмами, когда экономика становится всё более и более интернациональной — тогда идеи экономической свободы оказываются куда более востребованными, чем во времена классического модерна, во времена складывания наций-государств с их массовой однотипной занятостью и промышленным патриотизмом. Либерализм XIX века был скорее доктриной, благим пожеланием на фоне волны концентрации и монополизации производства, которая в итоге привела к этатизму первой половины ХХ века и к ужасающему результату этатизма — к катастрофе Второй мировой войны.
То, что Общество Мон-Пелерин было создано именно в 1947 году, не случайно. Это было стремление преодолеть наследие войны. Преодолеть несвободу, возведённую в принцип. Несвободу политическую, экономическую, человеческую. Говоря грубо, но точно — надо было преодолеть гитлеровщину. Но гитлеровщина была не только в разгромленном Берлине и в Нюрнбергском трибунале. Она была в головах. Нацизм и этатизм подпитывали друг друга, и не только в Германии — в послевоенной Европе и Америке тоже. Борясь с нацизмом, государства антигитлеровской коалиции — и англосаксы, и СССР — отмобилизовали свои экономики по этатистским лекалам. Такова была военная необходимость. Но после войны в этом была опасность экономического застоя, а также опасность авторитарных решений в политике.
Кстати, в 1948 году была принята Всеобщая декларация прав человека — ещё один механизм преодоления европейской и мировой несвободы. Тоже, кстати, весьма либеральный документ. Продукт удачного заговора под кодовым названием «ООН»?
Поэтому изменять общественное сознание в пользу либерализма было исторически (политически, экономически, этически) необходимо. Человеческое сознание инертно, и это хорошо, это позволяет не шарахаться из стороны в сторону по поводу каждого нововведения. Но наступает момент, когда «могучая земляная сила инерции» (К.П. Победоносцев) начинает тормозить насущно необходимые преобразования. Крепостные крестьяне и в России, и в Европе считали несчастьем освобождение от рабства. Были женщины, яростно протестовавшие против эмансипации. Были писатели (и в перестроечном СССР тоже), боровшиеся за цензуру и против свободного книгоиздания. Вот тогда-то и возникают группы ответственных граждан, формулирующие суть грядущих перемен. Ветер истории дул в паруса либерализма, это был — после душной тьмы Гитлера — действительно свободный ветер.
Поэтому либерализм быстро стал и поныне остаётся господствующим политическим, экономическим, социальным и культурным контекстом современности. Называть это «успехом заговорщиков Мон-Пелерин» так же смешно, как считать итогом заговора переход от феодализма к капитализму. Или, например, изобретение и распространение колеса. Хотя, наверное, были сторонники волокуш. Не говоря уже о принципиальных феодалах.
Либерализм — это не политико-экономическая школа, а этап развития политики и экономики. Этап, судя по всему, исторически длительный и чрезвычайно плодотворный. Странно читать у Валерия Анашвили, что либерализм оказался неуспешным. Очевидно, это написано в полемическом задоре. Потому что именно радикальные либеральные реформы смогли поднять Европу из руин. Именно в эпоху либерализма возникли все новые технологии (от электроники до медицины), которые сейчас определяют облик мира. Именно либеральная гибкость экономики позволила создать глобальные информационные и транспортные сети, которые, собственно, и есть овеществлённая современность.
Либерализму в вину ставятся финансовые кризисы. Да, свободный, максимально лишённый государственной опеки рынок неизбежно, с фатальной регулярностью упирается в кризис. Но либеральный кризис от государственнического (столь же регулярного и неизбежного, кстати!) отличается одной важной деталью: он бескровен и практически безопасен. Да, санируются банки, да, увольняют сколько-то менеджеров, да, сажают в тюрьму особо отличившихся пирамидостроителей. Да, тощают кошельки граждан. Но и всё! Но — ни по-настоящему массовой (как в 1930-е годы) безработицы, ни бунтов, ни голода, ни войны, ни межплеменной резни, как в Африке, ни массовых репрессий, как в странах Латинской Америки. Все эти кошмары происходят именно в нелиберальных средах. Либерализм трансформировал мировые и страновые кризисы, перевёл их из военно-политических в финансово-биржевые. Либерализм подобен антибиотикам: странно было бы ругать пенициллин за аллергию, забывая о том, сколько людей было спасено от неминуемой смерти... В общем, впору поблагодарить 36 «заговорщиков из Мон-Пелерин». Хотя это сделали, конечно же, не они. Это ход событий.
Что касается имущественного расслоения при либерализме, то здесь не всё так просто. В денежном выражении этот разрыв выглядит подчас чудовищно. Но в смысле качества жизни он значительно меньше, чем при социализме и других формах этатизма. Судите сами: один ездит на подержанных «жигулях» и живёт в однокомнатной хрущёвке. Другой ездит на «бентли» и живёт в пентхаусе на какой-нибудь «золотой миле». Разница в их доходах огромна. Но! Но оба они имеют собственную машину и собственную квартиру и отличаются друг от друга, как бедный от богатого. А в 1940-х годах один ходил пешком и жил в бараке. Другой ездил на «Победе» и жил в отдельной квартире. Они отличались друг от друга, как раб от господина, как туземец от колонизатора. Хотя в денежном смысле их доходы не так уж сильно разнились. Главное — это неравенство прав, оно гораздо опаснее, чем неравенство доходов .
Валерий Анашвили пишет, что принципы либерализма невозможно реализовать в дистиллированном виде. Но, сдаётся, он полемизирует с противником, которого сам изобрёл: никто (даже «упёртый» господин Макаренко, которому посвящена значительная часть колонки) не настаивает на идеально чистом либерализме. Такого вообще не бывает (как и дистиллированного социализма, фрейдизма, расизма или импрессионизма; правила состоят из исключений и оговорок).
Но вот что особенно важно, вот в чём особая ценность либерализма уже не как «просто идеи», а как «идеи, овладевшей массами», как среды существования.
При господстве либерализма можно быть его противником. Это самое главное. В этом залог неотменяемой и безусловной ценности свободы. Когда свобода — можно критиковать и отдельные проявления свободы, и даже самоё идею свободы. Когда несвобода — тогда нельзя даже славить авторитаризм. Потому что окажется — не так славишь, не по утверждённому канону, не тем тоном и не с тем выражением лица.
Патриарх Кирилл, совершая пастырский визит на Украину, высказался против либерализма, в частности против гипертрофированной, по его мнению, роли личной свободы, вплоть до непристойного своеволия. Так и хочется сказать: «Ваше Святейшество! Но именно эта гипертрофия личных прав и свобод позволяет сторонникам строгой и ответственной христианской жизни свободно отстаивать свою точку зрения. Позволяет им свободно объединяться и свободно нести людям свои идеалы, идеалы веры в Бога. Вспомните, как тяжело было верующим в нелиберальном СССР, когда правильная точка зрения была одна — официальная!»
Вот великий парадокс либерализма, обеспечивающий его жизнеспособность. Либерализм — это диалог, по любому поводу, в том числе и по поводу самого либерализма. Авторитаризм, несвобода — это даже для представителей «генеральной линии» сплошная борьба с раскольниками и ревизионистами в собственных рядах, то есть вырождение политики и духовной жизни.
Опасность, исходящая из высказываний Б. Макаренко, сильно преувеличена.
В рамках либерализма можно сказать вежливо: «Интересное мнение!» Или грубо: «Мели, Емеля!» И заняться своим делом. В авторитарных рамках вообще всякое высказывание опасно. Но, полагаю, мы всё же пребываем в либеральном контексте и никуда из него не денемся.
Не надо защищать Бориса Грызлова — он в защите не нуждается. Да, он сказал когда-то неудачную фразу про парламент, её часто вспоминают, ну и что? Почти за каждым крупным политиком числится нечто подобное. Тут и «кузькина мать», и «нАчать и углУбить», и «посильнее «Фауста» Гёте», и даже «государство — это я». Защита ещё неудачнее, чем сама фраза. Да, зал пленарных заседаний — не всегда самое удобное место для дискуссий. Скорее всего, Борис Грызлов имел в виду именно это. Дискуссии, как справедливо пишет Валерий Анашвили, в основном идут во фракциях. Но парламент как политическое учреждение — это всё-таки место именно для дискуссий, обсуждений, анализа, внесения поправок в законопроекты, для слушаний, для разъяснения позиций исполнительной власти перед депутатами и т.д. и т.п. Впрочем, не так давно российский парламент был важным местом именно пленарных дискуссий. Например, такой выдающийся парламентский оратор, как покойный Анатолий Собчак, своими полемическими речами принёс России не менее пользы, чем разработчики документов во фракциях. И он был не один. Вклад тогдашних парламентских дискуссий в становление современной России — огромен.
Профессор Кристиан Ватрин, президент Общества Мон-Пелерин, в марте 2002 года писал, обращаясь к участникам проходившей в России конференции памяти Фридриха фон Хайека: «Конечно, свобода личности не может быть безграничной. Свобода и порядок — две стороны одной медали. Ведь анархия ведёт не к миру, а к гражданской войне. Поэтому мы должны реформировать свои органы власти так, чтобы они действовали в соответствии с нормами закона. Необходимо также гарантированное социальное обеспечение, как утверждает Хайек, чтобы спасти действительно бедных от голода. Борьба за свободу личности не означает ни согласия с анархическими идеалами, ни статистически-бюрократического взгляда на общество. Мы должны искать такие пути, которые, с одной стороны, повысят наши шансы на принятие собственных решений, с другой стороны, не будут ущемлять свободу наших соседей».
Вряд ли критики либерализма станут спорить с этими тезисами «заговорщика из Мон-Пелерин».
Читать @chaskor |