Товарищ Сталин, недовольный поведением Крупской, сказал ей однажды: «Надежда Константиновна, мы ведь можем назначить товарищу Ленину другую вдову!»
Рецензию Ольги Баллы «Исповедальная культурология: особенности жанра» на книгу Александра Якимовича «Полёты над бездной. Искусство, культура, картина мира 1930—1990» («Новый мир», № 9) я поневоле прочитал трижды.
Устроить себе повторное прочтение пришлось потому, что я с первого раза не уловил, какое отношение к этому тексту Ольги Баллы, вывешенному в «Журнальном зале» «РЖ» под названием «Корабельный инвентарь Кукулина» (и за подписью Елены Михайлик), имеет Илья Кукулин.
Наконец я догадался, что произошла какая-то путаница — и, очевидно, раз уж в статье Михайлик про инвентарь Кукулина речь идёт об исповедальной культурологии Якимовича, то в рецензии Баллы на «Полёты над бездной» найдётся доброе слово и для стихов (или критических высказываний?) Кукулина, корабельный инвентарь которого сильно заинтриговал меня мощью вынесенной в название метафоры.
Однако и тут меня подстерегало разочарование! «Исповедальная культурология» была вывешена дважды — и по ошибочному адресу (как «Корабельный инвентарь Кукулина»), и по верному — как рецензия на книгу Якимовича; рецензия, которую я уже в некотором раздражении прочитал и в третий раз, так, впрочем, и не поняв, о чём она, а главное, зачем.
На следующий день — с поразительной, надо признать, оперативностью — в «Журнальном зале» опамятовались и «Корабельный инвентарь Кукулина» оказался на своём законном месте — непосредственно перед рецензией Ольги Баллы.
Правда, читать мне его уже расхотелось: за глаза хватило троекратной «Исповедальной культурологии».
Разместив в «Журнальном зале» девятый номер «Знамени», в котором напечатана первая половина романа Ольги Славниковой «Лёгкая голова», почему-то потеряли традиционное уведомление «Окончание следует».
И ввели тем самым в ненужный искус часкоровского критика Сергея Белякова, отрецензировавшего первые полромана как законченную публикацией вещь, после чего разразился определённый сетевой скандал.
Усугубленный, естественно, тем, что рецензия оказалась негативной. Будь она восторженной, поверьте, съели бы этот косяк, не поперхнувшись.
Должен, кстати, отметить, что сама по себе рецензия Белякова очень хороша. И вообще он в самое последнее время сильно подтянулся и начал обращать на план выражения не меньшее внимание, чем на план содержания. То есть для него наконец-то стало важно не только что написано, но и как.
Могу только догадываться почему.
Если «Журнальный зал» невольно ввёл в заблуждение критика Белякова, то сам критик Беляков столь же невольно ввёл в заблуждение меня.
В новый роман Славниковой я до поры до времени не заглядывал, узнав из традиционной аннотации всё в том же ЖЗ, что в сентябрьской книжке напечатана только первая половина «Лёгкой головы», и решив дождаться выхода всего романа.
Однако, прочитав рецензию Белякова, решил, что роман всё же напечатан в девятом номере «Знамени» целиком.
И прочитал «Лёгкую голову» — до того самого места, где должно было значиться (но не значилось) сакраментальное «Окончание следует».
И тоже не заметил подвоха.
Рецензию Белякова и первую половину романа Славниковой я прочитал в день выхода рецензии на «Часкоре», то есть через двенадцать дней после того, как девятый номер «Знамени» появился в ЖЗ.
А сакраментальное уведомление по-прежнему отсутствовало!
Удостоверяю.
Краткую характеристику романа «Лёгкая голова» (точнее, конечно же, первой его половины), фактически совпадающую с беляковской и лишь уточняющую некоторые детали (в частности, вопрос об ориентации нынешней Славниковой на определённые образчики лёгкого литературного жанра), я включил в колонку «Осенняя желтизна журналов», опубликованную на сайте «Актуальные комментарии».
Правда, из моего текста никак не ясно, написан он о целом романе или о его половине. Но я-то не сомневался в том, что пишу о целом.
Сергея Белякова к этому времени уже ели поедом.
За «ненависть к Славниковой» и за непрофессионализм, выразившийся в написании рецензии на полромана.
Принялись, естественно, и за меня, причём буквально по тем же пунктам: за «ненависть» и за непрофессионализм (правда, без отклика на полромана — у меня этого просто-напросто не заметили).
Прозаик Алексей Слаповский упрекнул меня в том, что я его не читаю: написал я, де, что в «Лёгкой голове» Славникова «берёт себе в учителя сериально-легкомысленного Алексея Слаповского (роман «Победительница»)», а роман Славниковой похож отнюдь не на «Победительницу», с которой он не имеет ничего общего, а на его же повесть «У нас убивают по вторникам».
Из чего я делаю вывод о том, что сам Слаповский знаком с «Лёгкой головой» исключительно в моём пересказе. Ну или в пересказе Белякова. Дожидается, должно быть, выхода десятого номера «Знамени»...
Самое парадоксальное в том, что ругают нас с Беляковым за «ненависть» к Славниковой, игнорируя хотя бы тот факт, что и в беляковской рецензии «Слуга двух господ», и в моей колонке «Осенняя желтизна журналов» о писательнице (но не о конкретном романе «Лёгкая голова») сказаны самые высокие слова: я называю её «талантливейшей Славниковой», Беляков пишет о рассказе «Базилевс» как об «истинном шедевре современной русской литературы».
Но всё мало...
«Хвалебная рецензия из-под Вашего пера была бы менее уместна», — пишет Сергею Белякову муж и сослуживец Ольги Славниковой Виталий Пуханов.
«Представляешь, как было бы ужасно, если бы Топоров отозвался о твоей прозе хорошо?» — риторически вопрошает он у супруги (что применительно к писательнице, только что названной мною «талантливейшей», производит комическое впечатление).
«В образовавшиеся кадровые пустоты затекли Топоровы и Беляковы» — так оценивает муж писательницы текущий литературный процесс.
Готово у него, впрочем, и собственное критическое суждение о ещё не законченном, как выяснилось, публикацией романе «Лёгкая голова»:
«Я роман наизусть знаю, считаю лучшим у Ольги... Бог шельму метит, или, как говорил неверующий Фрейд, человек себя всегда оговорит. Себя и только. Не автора блестящего романа. На мой взгляд, лучшего романа из тех, что написала Славникова. Роман сложный, при всей кажущейся спрямлённости характеров и сюжета. Роман с двойной «защитой от дурака», своего рода книга Голстейна в контексте оруэллского мира, даже если мир этот загламурел. Славникова давно не пишет для Беляковых, она достаточно перебрала журнального гороха и фасоли, а розы всё равно выросли сами. Её новый роман будут любить читатели, потому что им будет интересно, потому что, закрыв книгу, люди будут мысленно возвращаться к фразам, сценам, образам, как это делаю я, в общем-то, обычный читатель».
Вот как бы объяснить Виталию Пуханову, не переходя на личности, что развёрнутое суждение мужа о художественной прозе жены, мягко говоря, далеко не столь релевантно, как его же наверняка вполне компетентное мнение об иных её способностях и талантах (допустим, о кулинарных).
Что его номер в литературной полемике по данному конкретному поводу вообще-то шестнадцатый.
И что (раз уж сам Пуханов щеголяет пословицами и пользуется словом «дурак») услужливый дурак опаснее врага. А уж услужливый супруг тем более.
Упустив прекрасный повод промолчать по поводу «Лёгкой головы», да и творчества Славниковой в целом, услужливый супруг поневоле выболтал главную тайну этого поразительно незатейливого в стилистическом плане сочинения (незатейливость эту первым подметил Беляков, а вслед за ним и я):
«Если быть честным, то я до конца не понимаю, как «2017» переводили. Перевести, конечно, можно всё, но будут ли интересны иностранцам многие наши реалии, наша специфическая неконвертируемая боль. Переводчикам виднее. Максим Т. Ермаков, герой «Лёгкой головы», отказался платить «по долгам царского правительства». Это новый русский человек, не «новый русский», а именно «новый человек»: полноценный продукт своего времени, России без железной занавески на окне в Европу. С этой стороны у «Лёгкой головы» больший переводной потенциал, чем у «2017».
Что означает сей путаный, на первый взгляд, пассаж? Да лишь одно!
У Славниковой сейчас всё хорошо. Её печатают и даже переводят. Но переводят мало, потому что пишет она сложно. А вот ежели перейдёт она на стилистику условного Слаповского — и уже перешла в «Лёгкой голове», — то книги её на Западе пойдут вообще нарасхват.
Ну а то, что это будет не совсем та Славникова и даже как бы совсем не та Славникова, так это неважно: мужу-то она нравится и такой и сякой!
Возможно, Славниковой захотелось именно этого — тиражей, денег, а значит, примитивного волапюка, захотелось этакого «мама мыла раму», с лёгкостью переводимого на любой свободно конвертируемый язык. Я ей не судья (только её прозе, да и то судья не единственный).
Возможно, такое даже обсуждалось на семейном совете. Но зачем выносить эту не весьма благовидную внутрисемейную творческую стратегию на всеобщее обсуждение?
Головой, какой лёгкой она у иного из нас ни была бы, вообще-то принято думать. А не пенять на критиков, коли она у тебя чересчур легка. Потому что тем самым ты оказываешь медвежью услугу самой писательнице.
Двое критиков, крайне редко друг с другом согласных, говорят: плохо. А муж говорит: хорошо. «А твой дзена говолит: холосо!» (из анекдота всё про тех же чукчей).
Вопрос — кому верить?
Товарищ Сталин, недовольный поведением Крупской, сказал ей однажды: «Надежда Константиновна, мы ведь можем назначить товарищу Ленину другую вдову!»
Разумеется, никто не хочет, да и не может назначить госпоже Славниковой другого Пуханова. Но вполне можно назначить отечественной словесности другую Славникову! И никакой Пуханов уже не поможет.
Хуже того, скорее всего, именно так и произойдёт, если талантливейшая (повторю ещё раз) Ольга Славникова будет и впредь прислушиваться не к трезвым критическим суждениям профессионалов, а к перманентным токованиям благоверного сослуживца.
Роман «Лёгкая голова», лишь первую половину которого я прочитал, безусловно плох, причём плох непоправимо.
Придуман скверно, написан плохо, с безликим и потому не вызывающим никаких чувств героем, высосанным из пальца ненаучно-фантастическим конфликтом и более чем условной «обличительностью» самого расплывчатого разлива.
Чем вся эта история закончится, неинтересно.
Чем бы она ни закончилась.
Поэтому вполне можно считать, что она уже закончилась, а значит, в сентябрьской книжке «Знамени» и в самом деле напечатан весь роман.
Так было бы даже лучше: открытый финал, а вернее открытая композиция придала бы безуханному сочинению толику пикантности.
У Сомерсета Моэма есть рассказ, предположительно про Агату Кристи.
Томная декадентская поэтесса держит салон; её муж безмолвствует, крадётся по собственному дому тенью, отвечая лишь за портвейн и сигары, а в тот единственный раз, когда ему задают вопрос о стихах жены, влюблённым голосом произносит немыслимую по тем временам похабщину.
Твои стихи, говорит он жене, при твоём высоком росте и короткой полумужской стрижке поневоле наводят на мысль «о тех холмах, где гимн любви Сафо слагала».
И о литературе его больше не спрашивают.
Потом муж сбегает с горничной (и с деньгами), безутешная поэтесса принимается ради заработка сочинять детективные романы — и становится Агатой Кристи!
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
Статьи по теме:
- «Любимые пища и питье – мороженое и пиво».
Анкета Блока. - Мефистофель по приказу.
«Если царь прикажет – акушеркой буду!». - Слово - не воробей.
Самые глупые и опасные ляпы современных политиков. - Крайне правые Западной Европы боятся за свой банкет .
Возросшая популярность крайне правых идей вызвана объективными социально-экономическими и политическими процессами. - Последние из толстовцев.
Община духоборов вот-вот прекратит своё существование. - Катализаторы перемен.
О том, как стыд спасёт мир. - Равнение на Валуа и других «неудачников»!
Даже если он проигрывает, он даёт пример другим. И другие приходят на его место. - Путь Вьетнама.
Социалистическая республика ищет себя в мире победившего капитализма. - Валерий Попов: «Жизнь удалась!».
Беседа с писателем перед встречей в Чикаго. - Деревенская проза.
Марат Гизатулин. «Ничего страшнее тыквы». М., «Булат», 2012, 264 с.
