Максим Кантор: «Я всегда был писателем, а художником я стал»
Максим Кантор. В ту сторону. М.: ОГИ, 2009.
В больнице, где-то в центре Москвы, умирает от рака нестарый ещё (всего-то пятьдесят восемь лет) человек. Он умирает медленно и мучительно. Его организм съеден болезнью, но, однако, живёт, а врачи даже обещают улучшение — вот только ещё одна операция…
А вокруг того места, где он лежит, как вокруг некоторой неподвижной точки (в конце концов начинаешь подозревать, что она — центр, средоточие всей романной вселенной), бурлит жизнь. Многочисленные незаметные сбои, возможность которых была запрограммирована самими устоями западной цивилизации, привели к мировому кризису. И почувствовали это на себе не только элиты — те, кто вкладывал огромные деньги в акции, и те, кто обслуживал идеологию нового демократического порядка, — но и люди маленькие и незаметные. Человек умирает, а вокруг него Москва суетится, как муравейник, и жужжит, как улей, тешит себя мыслью — а вдруг это не кризис и можно жить по-старому. К этому, если коротко, и сводится весь сюжет книги.
Человека зовут Сергей Ильич Татарников. Он — историк и один из героев романа Максима Кантора «Учебник рисования», а его смерть — главное событие новой книги Кантора «В ту сторону». Новая книга значительно короче предыдущей и является, по словам самого автора, её продолжением. Но — добавим от себя — это вовсе не «сиквелл». Книга абсолютно самостоятельна. Общее с «первой частью» у неё — только герои и тот глобальный сюжет, который для автора важнее, чем любая из рассказанных им «частных историй». Этот сюжет — сама история. Причём не только отечественная, но и мировая. История, понятая — в традициях старого доброго гегельянского историзма — как видимое проявление скрытых глобальных закономерностей. И, в отличие от сюжета как такового, отнюдь не завершённая в первой части книги.
В 2006 году, когда вышел «Учебник рисования», автору был не вполне понятен вектор мировых процессов. Нынешний кризис стал для Кантора-писателя настоящим «подарком». В романе «В ту сторону» кризис проинтерпретирован как Катастрофа, которая приведёт к окончательной гибели Западной империи (так называет писатель Западную цивилизацию), то есть как объективное завершение всех исторических «сюжетов» и — как следствие — главного «сюжета» «Учебника рисования».
«Конфликт между тоталитаризмом и демократией, — формулирует Кантор устами Татарникова, — ложная посылка… Происходило нечто иное, а именно поиск универсальной системы управления цивилизацией». Демократия — это лишь способ борьбы Западной империи за мировое господство.
Роман Кантора очевидным образом перекликается с классическими текстами «литературы больших идей» — «Смертью Ивана Ильича» Льва Толстого и «Раковым корпусом» Солженицына. Это роман о «сопряжении»: смерть человеческого организма становится метафорой смерти глобального социально-политического организма. Приём не новый и почти наивный, но в той эстетической системе, в которой работает Кантор, смотрящийся органично и сильно, наотмашь бьющий.
Вот выгоняют Бланка — главного редактора главной оппозиционной газеты, друга Татарникова, и тот, освобождённый, наконец, от необходимости лицемерить, выдаёт «голую правду» — татарниковскую правду — в ответ на уверения хозяина газеты, сенатора Губкина, что «жизнь наладится, заводы заработают». А правда в том, что всё развалено, что если даже и заработают, то пусть сразу печатают деньги, ничего другого всё равно не… Но Губкин продолжает твердить своё «жизнь наладится» и «работать надо». А жена Татарникова просит Бланка не произносить слово «рак» — тогда всё будет хорошо.
Кантор строит роман как будто нарочито безыскусно и даже прямолинейно. Герои — обобщённые социальные типы, «типичные представители», как в XIX веке. Президент — лицемер, сенатор — ворюга, главный редактор демократической газеты — честный человек, вынужденный «договариваться» с властью и, следовательно, врать, «придворная» (медийная) интеллигенция, которую наняли симулировать свободу слова, «демократ номер один» — «придворный вольнодумец» с международной репутацией, подсидевший главного редактора…
Кантор пишет масштабный портрет современности, лишь местами, там, где это необходимо, прорисовывая детали, намеренно убирая всё, что может отвлечь от сути. И способ изображения оправдывает себя, поскольку приходит в полемическое противоречие с дискурсом изображаемых в романе элит. Присущая либеральным интеллектуалам конформистская риторика обходного маневра, подмены реальных ценностей ценностями символическими, нежелание называть вещи своими именами и привели, по мнению автора, к эскалации нынешнего кризиса. Простота авторского повествования выявляет лживость этой риторики, маскирующей требованиями свободы скрытую жажду власти. Всё это «рифмуется» с нонконформизмом Татарникова — единственного человека, который в канторовском мире, утонувшем в словах и символах, обладает знанием реальных исторических фактов. Историк умирает вместе с Историей: Западная империя проиграла войну за мировое господство. Центром мировой истории теперь станет Восток.
На это указывает пунктиром намеченная линия домработницы Татарникова Маши, которую брат её покойного мужа–узбека нелегально вывозит в Афганистан. И туда же, в Афганистан, хочет направиться верный ученик Татарникова Серёжа. Возможно, именно здесь — зерно сюжета нового романа Максима Кантора.
* * *
Критика:
Григорий Дашевский («Weekend»):
«Сила этой книги — в силе авторских чувств: презрения, негодования, ненависти; чего здесь нет, так это теплохладности. Кантор ненавидит самодовольство выигравших и презирает самообман проигравших: «обывателю хотелось глядеть на рубку леса глазами лесопромышленников; и вдруг обыватель осознал, что он не промышленник, даже не лесоруб, он всего лишь расходный материал». Кантор хочет, чтобы щепки глядели на рубку леса исключительно своими глазами. И, видимо, это и в самом деле наинасущнейшая задача — но не для прозы.
Потому что прозой текст делается не благодаря темам (они могут быть сколь угодно политическими), сюжету (он может отсутствовать) или языку (он у Кантора уместно схематичный), а благодаря знанию о том, что каждый человек и щепка, и лесоруб, поэтому и щепки могут смотреть глазами лесорубов, и лесорубы — глазами щепок. «Ты есть тот» — это не прекраснодушная мораль в конце прозаических книг, а их исходный — рабочий — пункт, как закон тяготения для архитектуры.
В книге Кантора это знание отменено — и эта отмена тем радикальнее, что в центре книги стоит смерть, то есть всеобщий примиритель и уравнитель».
Алекс Боков («Эксперт»):
«В ту сторону» — хороший шанс для тех, кто хотел прочесть Максима Кантора, но боялся его дебютного «Учебника рисования», двух убийственных томов, претендующих на реализацию почти всех основных задач литературы — от сатирической (огонь по штабам) до философской (постижение смысла Истории). Тут принципиально другой калибр — нормальная повесть. При этом некоторые герои «Учебника» и все главные канторовские темы — банкротство западной Империи; цинизм и жадность русской властной элиты, затащившей свой народ на борт этого «Титаника» в расчёте на хороший фуршет и места в шлюпках для себя лично; предательство компрадорской интеллигенции, закрывающей глаза на происходящее за жалкие крошки с господского стола, — всё это, короче, не просто на месте, но и актуализировано.
Резко, жёстко, с нажимом, с перебором написанная книга. С её публицистическим ядом можно сколько угодно спорить. Но что точно — художник Кантор всё-таки хороший писатель; и именно его способность почувствовать и описать человеческое измерение обеспечивает Кантора-идеолога и Кантора-публициста неприкосновенным запасом правоты».
Дмитрий Быков («Новая газета»):
«Если с Кантором-социологом и с Кантором-философом можно и нужно спорить, то с Кантором-художником, набравшим к пятидесяти годам аввакумовскую пророческую ярость, соглашаться весьма соблазнительно. Меня привлекает в новом романе Кантора не та тщательно продуманная и многократно изложенная историософия, о которой высказывались многие. Ценность этой прозы не в анализах и диагнозах. Но чувство облегчения, почти счастья, которое испытывает читатель Кантора, несмотря на трагизм и физиологическую отвратительность описываемого, диктуется авторской прямотой выхода на тему, полузабытой, почти средневековой отвагой, с которой Кантор прикасается к вечным, скомпрометированным, неприличным для сегодняшней литературы темам».
Лев Данилкин («Афиша»):
«В ту сторону» не историческое исследование, это мгновенная, что называется с колёс, зарисовка; на ней ещё не высохли краски, но уже ясно, что она чрезвычайно содержательная (если не роман идей, то роман с идеями). И очень ¬кан¬торовская — это оценочное прилагатель¬ное — по интонации и технике.
В общем, если вы верите, что наипервейшая функция литературы — говорить правду о том, что происходит за пределами книг, отражать, осмысливать и структурировать злобу дня, то вам сюда».
Николай Александров («Эхо Москвы»):
«Бессмысленность лечебных процедур, которым подвергают Татарникова, его медленное умирание — одновременно как будто иллюстрируют то, что происходит в период финансового кризиса с цивилизованным миром вообще. Но в то же время умирание частного честного человека, спокойно глядящего смерти в лицо, контрастирует с ложью большого мира. Любопытно, что при этом лишь настроение, интуиция автора кажутся достоверными, всё остальное лишено какой бы то ни было художественной убедительности. Искусственный язык, картонные характеры, примитивные исторические концепции, якобы претендующие на слово последней правды о ходе европейской истории и как будто взятые из советских учебников, общая бесцветность повествования — всё это делает роман Кантора весьма унылым произведением».
Варвара Бабицкая (OpenSpace.ru):
«Впечатление, которое оставляет роман «В ту сторону», — не художественного свойства. Это не то — хорошее ли, дурное, но во всяком случае эстетическое — переживание, которое вызывает в нас художественная литература, а скорее чувство неловкости, вызванное человеческим документом. Вроде чужого письма, которое мы по случайности прочитали».
Ян Шенкман («Взгляд»):
«Сюжет построен на уподоблении финансового кризиса раковой опухоли, разъедающей тело человека и тело общества. Мы-то думали, это временно. Поднимется цена на нефть, экономисты проделают свои хитрые фокусы, вместо неумелых топ-менеджеров придут умелые, и жизнь наладится. Нет, говорит Кантор, дело не в нефти. Дело в том, что вся социальная система никуда не годится, цивилизация умирает. И что прикажете с этим делать?
«Учебник рисования» — обвинительный акт. «В ту сторону» — некролог. А в некрологе нелепо обсуждать тему «кто виноват». По Кантору виноваты все. Случившееся — не чья-то злая воля, а естественный результат человеческого поведения и человеческой природы. Не Черчилль со Сталиным погубили этот мир, не Буш с Ельциным. По крайней мере, не только они. С нашей посильной помощью».
Евгения Лопунова (CULTURENEWS.ru):
«Продолжение «Учебника рисования», грустный роман Максима Кантора «В ту сторону» уже не диагноз, а скорее приговор. Раковая опухоль как аллегория финансового кризиса — яркий и живописный образ, безотказно действующий сквозь всю канву повествования.
Полный постмодернистских аллюзий и образов современности, роман «В ту сторону» хорош и с точки зрения языка. От того ли что мы знаем, что автор-художник, форма романа кажется такой безупречной или нам просто повезло, что Максим Кантор решил наконец вербализовать свои ощущения. Писатель-художник выписывает перед нами целый хоровод живописных образов и задаёт такие простые-сложные вопросы: «Если победило не абсолютное добро, — значит, боролись не с абсолютным злом?»
ОТПРАВИТЬ:
| Читать @chaskor |
